Екатерина Вадимовна Мурашова - Барабашка - это я: Повести
Я ненавидела себя и ликовала одновременно. И еще, несмотря на свой крик, видела и слышала все, что происходило в зале.
— Что, что она делает?! — громко шептала Нина Сергеевна Валентине Андреевне.
— Она же ребенок, — отвечала та. — И ничего не понимает. У нее возникли эмоции, вот она их и выражает, И заметь, как точно она подобрала стихи…
Но я все понимала. И ничем не оправдывала себя. Родька кулаком по колену отбивал такт. Женщина с бусами вытирала глаза воротником халата.
…Следы через все преградыУпрямо идут вперед.Не ждите его, не надо,Обратно он не придет! —
выкрикнула я.
В зале плакали уже не только малыши. Если бы меня в тот момент убило громом, я бы сочла это справедливым.
Вдруг Родька вскочил на стул и крикнул высоким, срывающимся голосом:
— Хватит реветь! Жека Андреев — жив! И Вася Ганзин — жив! Они живы!
И вдруг на мокрых от слез мордашках зажглись улыбки, кто-то несмело крикнул: «Ура!» — в другом конце подхватили, воспитательница с рыжей челкой подбежала к Родьке и визгливо спрашивала: «Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь?!» Малыши повскакали с мест и подпрыгивали от радости, а один из стоящих у стены мальчишек громко повторил строчки из рассказанных мною стихов: «Не ждите его, не надо, обратно он не придет!»
У меня в голове что-то словно взорвалось. Я стиснула руками виски и выбежала из зала. Уже на улице мне показалось, что за мной кто-то гонится и зовет по имени. Я обернулась. Сзади, прижимая руки к груди, бежала Ира Смирнова.
— Ольга, постой! Ольга, постой! — задыхаясь, повторяла она.
Я остановилась. Ира подбежала ко мне и еще некоторое время тяжело дышала, не в силах произнести ни слова. Потом спросила:
— Тебе что, плохо?
— Нормально, — ответила я и тут же вспомнила, что именно Ире собиралась рассказать свою тайну. — Пойдем в скверик, — предложила я. — Разговор есть.
— Пошли, — сразу же согласилась Ира и спросила: — Хочешь мороженого? У меня десять рублей есть.
— К черту мороженое! — Васькиным голосом сказала я и усмехнулась.
Ира пожала плечами и пошла за мной в подворотню.
Я думала, что буду говорить долго, но уложилась, наверное, минут в пять.
Потом минут пять мы обе молчали, и я уже решила, что Ира вообще ничего не скажет. Но тут она нахмурила светлые брови и спросила:
— Ну, и что ты будешь делать?
— Не знаю, — честно призналась я.
— Жаль, что мы еще маленькие, — серьезно сказала Ира. — А то можно было бы Жеку усыновить.
— Да, конечно, — согласилась я, хотя мне самой такая мысль никогда не приходила в голову.
— Так сразу ничего нельзя сказать, — задумчиво проговорила Ира, чертя в пыли носком ботинка. — Я подумаю. Если придумаю что-нибудь, то сразу скажу тебе. Ладно?
— Хорошо, — согласилась я, хотя, если честно, ни на минуту не поверила в то, что Ира сможет что-нибудь придумать.
— Какая у тебя интересная жизнь… — медленно сказала Ира.
— У меня?! Интересная? — удивилась я и сама почувствовала на своем лице глупую улыбку.
— Ну да, — подтвердила Ирка, — погони, приключения. Как в книжках.
Я никогда не задумывалась над тем, интересная ли у меня жизнь. Да и вообще до встречи с Васькой и Жекой думала, что жизнь у всех в принципе одинаковая. То есть не совсем у всех, а в зависимости от возраста. У всех детей, у всех взрослых, у всех старичков… Ну есть, конечно, всякие различия, но это все так, мелочи. Я, конечно, знала, что в Африке или, к примеру, в Австралии люди живут совсем не так, как мы. Но Африка и Австралия так далеко, что их как бы и нет вовсе…
Теперь все изменилось. Я поняла, что жизнь может быть разной. Значит, может быть интересной и неинтересной. И мне было приятно, что Ирка считает мою жизнь интересной. «А у Васьки жизнь какая — интересная?» — спросила я сама у себя. И не смогла сама себе ответить. Получалось, что про Васькину жизнь нельзя сказать: интересная или неинтересная. Тут было что-то другое, но ясно одно: у Васьки такая жизнь, какой ни у кого не должно быть.
Дома я сказала маме, что хочу спать, и сразу легла в постель. Часов в десять вернулась из гостей бабушка, растормошила меня, измерила температуру, напоила чаем с облепихой, заставила прополоскать горло и уже хотела было поставить мне клизму, но тут я страшно заорала, что никакой клизмы мне не нужно и пусть меня все оставят в покое. У бабушки после гостей было бодрое настроение, и она уже собралась со мной поругаться, но мама остановила ее. Тогда бабушка начала ругаться с мамой, но для этого они из педагогических соображений ушли на кухню и больше ко мне не приставали.
На следующий день в школе ко мне подошла Ира Смирнова и молча вынула из туго набитого портфеля целую стопку детских книг. Я вопросительно смотрела на нее, и тогда она объяснила:
— Вот, это для маленького. Ты ему почитаешь. А это — для Васи. Прочитают — отдашь.
— Спасибо, — сказала я и принялась запихивать книги в свою сумку. «Сказки братьев Гримм» не поместились, и я до конца уроков таскала их под мышкой. Ира, разгрузив свой портфель, сразу ушла куда-то и больше ко мне не подходила.
* * *Около сарая никого не было. Я постучала по уже известной мне доске, ожидая, что оттуда, как всегда, вылезет Жека. Но из открывшейся щели высунулся Васька, сказал недовольно:
— Приперлась, да? — и снова скрылся.
Я поняла это как приглашение войти. Отодвинув доску, я с некоторой даже опаской заглянула внутрь. В самом жилище Жеки и Васьки я еще не была ни разу. Они не приглашали, а я не напрашивалась.
Внутри сарая пахло чем-то прелым и пыльным. Весь сарай был темный, и в этой темноте угадывались какие-то огромные ящики, ряды которых подпирали потолок. В одном из углов мерцал оранжевый огонек. Я протиснулась в щель и пошла на свет.
— Осторожней! — сказал Васькин голос. — Там полешки по полу рассыпаны…
Предупреждение немного запоздало. Я споткнулась об откатившееся полено, наступила еще на одно и растянулась на влажной, холодной земле.
— Вот дура-то! — беззлобно выругался Васька. — Два шага пройти не может, чтоб не грохнуться… Жеку не видала?
— Нет, а где он?
— Да погулять пошел. Время вышло, а его все нет… Проходи вот здесь. Сюда садись, что ли… Да осторожней ты!
Я присела на указанное Васькой место и огляделась. Все щели в жилом углу сарая были аккуратно заткнуты сеном и тряпками, кое-где облитыми варом. На земле лежал большой щит из досок, похожий на секцию забора, ограждающего стройплощадки. Из ящиков были сделаны стол и четыре стула. Поверх охапки сена на досках крест-накрест лежали два полосатых матраса и еще какое-то тряпье. Освещалось все это керосиновой лампой, стоящей на столе. Васька сидел на одном из «стульев», несмотря на холод, голый по пояс и пришивал к рубашке оторванный воротник.
— Давай я пришью, — предложила я и протянула руку, чтобы забрать рубашку.
— Иди ты! — огрызнулся Васька, закашлялся, уколол палец, выругался и стал высасывать ранку, зло глядя на меня.
— Ты чего сегодня такой сердитый? — спросила я. — От холода, что ли? Я вот тут полпирога принесла. С капустой…
— Иди ты со своим пирогом! — сказал Васька, снова склоняясь над шитьем.
Я заметила, что воротник буквально расползается под Васькиными пальцами, вспомнила про бахрому на его брюках и подумала о том, что у меня есть масса всяких кофт и штанов, которые я уже не ношу и никогда носить не буду. Неплохо было бы принести все это сюда. Мама, конечно, охотно отдаст, надо только предлог какой-нибудь придумать. Но вот как заставить Ваську их взять? Я с сомнением взглянула на Ваську и вдруг заметила у него на плече широкий нежно-розовый шрам, который резко выделялся на смуглой коже.
— Что это у тебя? — Я протянула руку, но дотронуться до шрама почему-то не решилась.
— Не твое дело! — Васька передернул плечами так, словно я до него дотронулась. Точнее, даже не я дотронулась, а он сам дотронулся до чего-то скользкого и неприятного.
— Ну, не хочешь говорить, и не надо, — обиделась я. — Больно мне нужно!
— Конечно, нужно, — неожиданно философски заметил Васька. — Все девчонки страсть какие любопытные. И ты тоже.
— Ну и что с того? — с вызовом спросила я.
Мне почему-то захотелось поругаться с Васькой. Наверное, заговорила бабушкина кровь.
— А ничего. — Васька устало вздохнул и через голову, не расстегивая пуговиц, натянул рубаху. — Это, если хочешь знать, — он положил правую ладонь на плечо со шрамом, — мне один мамашин хахель заехал. Розочкой.
— Розочкой? — не поняла я.
— Ну, бутылкой битой. Они перепились все вдрызг. Ну и разодрались с чего-то… Он начал мамашу колошматить… Ну, я и вступился… Вот — получил. Кровищи было! Я думал, вся вытечет…
— И чего? В больницу увезли? — Я старалась даже мысленно не сосредотачиваться на обстоятельствах Васькиного ранения. Сразу перескочить вперед.
