Николай Шундик - На Севере дальнем
Экэчо поднес к глазам обломки трубки. Редкая бородка его дрожала, рот нервно подергивался.
— Трубку тебе жалко? А того, что ты у нас два дня и две ночи украл, тебе не жалко? — не унимался Тынэт; черная челка то и дело падала на его гневные глаза: Тынэт энергично взмахивал головой.
— А-я-яй! Какими стали молодые в наше время... — вполголоса произнес Экэчо, не отрывая глаз от обломков трубки. И вдруг, подняв кверху руки с разбитой трубкой, он метнулся прочь от Тынэта: — Смотрите, люди! Хорошо смотрите, какими нынче молодые стали! Тынэт трубку мою разбил! Тынэт трубку разбил, перешедшую в четвертое колено рода моего!..
Из домов и яранг выходили колхозники; они выслушивали Экэчо, сокрушенно качали головами, ощупывали обломки трубки.
«Ай, как нехорошо получилось! Совсем нехорошо... И зачем только он сунул мне в руки эту вонючую трубку!» Тынэт хорошо знал, какой огромной ценностью у его народа считается фамильная трубка. Он также знал, что с курительной трубкой связано много суеверий. «Ай, голова моя — как у глупой нерпы!» — сокрушался Тынэт.
А Экэчо между тем шел от яранги к яранге, от дома к дому и всем показывал свою разбитую трубку, сетуя на грубость и неуважительность современной молодежи к старшим.
Петя, Кэукай и Эттай уже давно крутились там, где останавливался Экэчо ео своей трубкой.
— Тынэта все время ругает! Другие тоже комсорга ругают! — тревожно шептал Эттай.
—Ничего. Сейчас будет колхозное собрание. Мой отец такое скажет Экэчо, что он и о трубке своей забудет, — ответил Кэукай, неприязненно глядя на Экэчо.
— Да, конечно! Таграт обязательно заступится за Тынэта, — с уверенностью сказал Петя.
Экэчо знал, что сейчас на собрании его будут крепко ругать за то, что он не подчиняется колхозной дисциплине. Чтобы как-нибудь отвлечь внимание от себя, он решил пожаловаться на Тынэта. «Хорошо, что я этому полоумному парню сунул в руки трубку, а то просто молчать пришлось бы», — думал он, наблюдая за тем, как собирались в клуб колхозники.
Вскоре началось собрание. Первое слово предоставили Экэчо, чтобы он рассказал, почему упорно цепляется за старую жизнь, почему до сих пор приходится говорить о нем как о прогульщике и отсталом человеке.
Экэчо встал, поправил на животе ремешок, перепоясывавший кухлянку, и крепко вцепился в него жилистыми руками.
— Может, не все поймут меня, но старики, пожилые люди понять должны, — произнес он притворно-жалобным тоном. — Давно так получилось, что жители нашего поселка невзлюбили меня за брата моего, Мэнгылю. Много зла мне сделали эти люди. Обидные слова мне говорили, никогда мне не верили. А разве я виноват, что брат мой плохим человеком оказался? Разве я виноват, что он сородичей наших на чужую землю увез?..
Экэчо еще хотел что-то сказать, но тут случилось то, чего он никак не предвидел. Со своего места быстро встала Вияль и, в упор глядя в лицо Экэчо, громко сказала:
— Ты, Экэчо, лучше бы не вспоминал тот проклятый день, когда наших сородичей на чужую землю увезли, когда какой-то злой человек отца моего, Ако, убил!.. Не ты ли тогда людей винчестером пугал и помогал шаману Мэнгылю и американцу Кэмби загонять людей в байдару?..
Словно задохнувшись, Вияль на мгновение умолкла. Еще свежее лицо ее, с вздрагивающими тонкими ноздрями, с гневными жаркими глазами, казалось Экэчо в это мгновение прекрасным. И его опять захлестнула застарелая злоба. «Ай, проклятая женщина! Сколько лет подряд ты мучаешь меня!»— мысленно обругал он Вияль, а вслух не очень смело сказал:
— Разве женщина, которая вмешивается в беседу мужчин, может сказать что-нибудь дельное?
— А разве ты забыл, как волком гонялся за мной, чтобы и меня туда, на чужую землю, увезти? — выкрикнула Вияль, судорожно сжимая в руках переброшенные на грудь тяжелые черные косы.
Экэчо почувствовал, что разговор принял очень опасный поворот. Метнув исподлобья взгляд на враждебно притихших людей, он повернулся в сторону председателя собрания Таграта, как бы говоря ему: порядок, кажется, есть такой, что не должны перебивать на собрании говорящего человека. В глубине твердых, суровых глаз Таграта на мгновение вспыхнула ненависть. Экэчо поежился от этого взгляда, неловко переступил с ноги на ногу.
— Ты, Вияль, сядь. Не твоя очередь говорить, — насколько мог спокойно сказал Таграт своей жене.
— Ай, как хорошо твоя мама сказала! — Петя крепко вцепился руками в плечо Кэукая.
С трудом овладев собой, Вияль села на место.
— Ну что ж, говори, Экэчо, дальше, — предложил председатель.
— Да что ж говорить мне... — обиженно промолвил Экэчо.— Известно же всем, как боялся я брата, — не меньше, чем многие, кто здесь сидит, боялся я Мэнгылю. Зачем же на меня смотрят люди так, как смотрят волки на приблудившуюся в их стаю собаку? Зачем вот мальчишка Тынэт схватил мою трубку и разбил ее вдребезги? — Экэчо вытащил дрожащими руками из-за пазухи обломки трубки, показал их собранию. — Тяжело мне, люди, жить так на свете, — все больше и больше входил Экэчо в роль обиженного человека. — Вот зачем Тынэт трубку разбил, которая перешла в четвертое колено рода моего? Могу ли я теперь передать ее моему сыну?..
— У-у, как старая лиса, хвостом метет, — тихонько промолвил Эттай.
— Ничего, сейчас оборвут ему этот хвост, — отозвался Кэукай.
— Известно же всем: курительная трубка является лучшим хранителем человека от злого начала, — продолжал Экэчо. — Чего теперь я должен ждать, когда лишился лучшего хранителя?
Таграт заметил, что слова Экэчо о его трубке подействовали на некоторых колхозников. Он посмотрел на хмуро молчавшего Тынэта, укоризненно покачал головой. Тынэт виновато вздохнул и, подперев голову руками, неподвижно уставился в пол.
Рядом с Тагратом в президиуме сидел директор школы Виктор Сергеевич Железнов. Чукчи привыкли к тому, что директор никогда не пропускал колхозных собраний. Много лет они прожили вместе с ним и хорошо знали, сколько сил положил этот человек на организацию колхоза. Не было ни одного трудного дела, в котором не помог бы им Виктор Сергеевич Железнов.
Короткое, но взволнованное выступление Вияль напомнило Виктору Сергеевичу далекие годы, когда он впервые попал на Чукотку. Одни воспоминания сменялись другими, как пролетают стаями птицы. Еще в молодости, когда загнали его царские чиновники в ссылку в этот далекий, тогда еще совсем дикий край, он со всей страстью русского человека-подвижника взялся за просвещение чукотского народа.
Отшумели грозные годы борьбы с интервентами, с бандами колчаковцев, с местными богатеями, ушли в прошлое трудные годы организации первых чукотских школ, больниц, колхозов. Во всем этом Виктор Сергеевич принимал самое деятельное участие. Он первый написал школьные учебники на чукотском языке, составил первые чукотские словари. И школа его в поселке Рэн была не простой школой: здесь коллектив учителей под руководством Виктора Сергеевича вел напряженную творческую работу по созданию методических пособий для чукотских школ, по переводу детской литературы с русского на чукотский язык. Много записал Виктор Сергеевич чукотских легенд и сказок. Его сборники сказок, изданные в Хабаровске и Ленинграде, были дороги на Чукотке и детям и взрослым. «Это человек, любящий наши сказки и сказания. Это человек, любящий чукотский народ», — так говорили чукчи о Викторе Сергеевиче Железнове.
И вот сейчас, когда чукчи были взволнованы необычным разговором на колхозном собрании, многие из них нет-нет да и поглядывали на директора школы, ждали с нетерпением его слова, потому что знали, насколько слово его справедливо.
«Да, из-за этой трубки Экэчо удалось на время отвлечь от себя внимание, — думал Виктор Сергеевич, слушая суровую отповедь Тынэту его деда Кэргыля. — Ну, да ничего. Посмотрим, что будет дальше...»
Экэчо, опустив голову, с затаенной радостью слушал слова Кэргыля. А старик, потрясая в воздухе посохом, разошелся не на шутку:
— Мне стыдно теперь знать, что ты внук мой, Тынэт! Я жалею, очень жалею, что не колотил тебя палкой, когда ты был мальчишкой. Может быть, ты был бы умнее, может, после этого ты стариков стал бы почитать!..
— Ай, как жалко Тынэта! — сокрушался Кэукай, сочувственно глядя в его сторону.
— Вот сейчас выступит твой отец, выступит мой отец — защитят Тынэта, — утешал себя и своих друзей Петя.
— А может, ты, как и Вияль, вспомнишь, что твой сын Чумкель, а мой отец, которого я так никогда и не видел, тоже на чужую землю угнан? — вдруг обратился к своему деду Тынэт.
Кэргыль осекся, замолчал и, посмотрев в сторону Экэчо с откровенной ненавистью, сел на свое место.
Долго тянулось молчание, от которого Экэчо было не по себе. И вот наконец председатель объявил, что будет говорить Виктор Сергеевич Железнов. Экэчо почувствовал, как заспешило куда-то его сердце. «Так, так, послушаем, что скажет друг врага моего Ако», — думал он со страхом.
