Виктор Лихачев - Возвращение на Мару
— Папа, «ты посмотри» — в книжке нет.
— Это я так, в качестве комментария. Читаю дальше: «Ну коли дело не к спеху, погости у меня в шатрах. Иван-царевич тому и рад…» Ну, разумеется, я бы тоже обрадовался…
— Папа!
— «… две ночи в шатрах ночевал, полюбился Марье Моревне и женился на ней».
— Ну и что? Мы же книгу эту сто раз читали, не меньше.
— Я тоже думаю, что не меньше. А отгадку, которая в ней скрывается, мы не видели. Ты сама сейчас сказала: «книга на тебя смотрит», а я вот не видел.
— Так, давай рассказывай, что же ты увидел?
— А, заинтриговал я тебя! Правда, может это и не весть что, но, чувствую, — появилась у нас пусть маленькая, пусть совсем крохотная, но все-таки зацепка.
— Слушай, хватит меня томить!
— Объясняю. Это же все элементарно, Ватсон. Согласись, Марья Моревна — крутая девушка. Взяла и побила великое войско. Кстати, как звали ее родного папу?
— Морей? Мор?
— Ничего это тебе не напоминает?
— Мордор у Толкиена — страна зла.
— Опять Толкиен! Но аналогия удачная. Страшные эпидемии люди называли мором. Что еще тебе на ум приходит?
— Уморить, сморить, морока…
— Неплохо. Идем дальше. Была в славянском пантеоне богиня — Мора. Но чаще ее звали Марой или Марухой. И была она воплощением смерти. Ты сейчас вспомнила Мордор. Удивительно, но то, что иной раз забывает людская память, — хранит язык. Во многих языках слова, обозначающие что-то ужасное и нехорошее, до сих пор имеют эту основу — мор или мар. Например, французское слово «кошмар», которое прижилось в русском языке.
— Папа, я, кажется, начала догадываться.
— Молодец, дочка, молодец. Не было никакого Марея и девушки Марьи. Гору эту назвали Марой, ибо здесь находилось языческое капище, здесь жили жрецы, которые приносили кровавые жертвы Маре.
— Почему кровавые, папа?
— Я уже тебе говорил: язычество романтично и красиво только в трактовке людей или не очень добросовестных, или не понимающих, о чем они пишут и говорят. Мара — это ужас, это смерть, которая в конечном итоге приходит к каждому человеку. Но всем хочется, чтобы пришла попозже. Только жертвой можно задобрить ненасытную старуху. Теперь ты понимаешь, как контрастировала с язычеством христианская проповедь, с которой пришел на гору Белый Кельт?
— Ты думаешь, что он побывал здесь?
— Я в этом не сомневаюсь. И не побывал, дочка. А пришел и поселился здесь — в логове самого черного язычества. Только здесь он мог доказать им, что Христос сильнее Мары, потому что Христос победил смерть, победил Мару. И если я не ошибаюсь в догадках, — их убили здесь. Может быть, на этом самом месте, где мы сейчас с тобой сидим…
— Папа, у меня от твоих слов мурашки побежали. Что же получается? Мы поселились там, где все это происходило? И теперь…
— Теперь мы должны узнать хотя бы то, что знали братья Изволокины и их, пока неведомый нам, дядя Петя. Помнишь запись из тетради?
— Помню наизусть: «Все чаще ловлю себя на том ощущении…»
— Я тоже ловлю себя на схожих ощущениях, тоже пытаюсь встать на место Белого Кельта. Но почему Василий Иоаннович считал, что, не имея дочери, он не разгадает тайну Тихоновской горы?.. А что если…
— Почему ты замолчал, папа?
— Я впервые подумал о том, что задача наша куда сложнее, чем мы думаем. Давай порассуждаем вместе. Мы хоть сегодня напишем письмо в Ирландию, напишем, как их земляки нашли последний приют в самом центре России. Себя успокоим, но приблизимся ли мы к разгадке тайны? Например, где лежат останки Белого Кельта и его дочери? Может быть, на дне озера? Ведь провалилась под воду часть священной рощи, примыкавшей к капищу.
— Почему ты думаешь, что капище тоже не скрылось под водой? Это была бы красивая версия.
— Ох, начиталась ты, Машка, детективов. Красивая, но неверная.
— Почему-то твои версии верные, а мои нет.
Я сделал вид, что не заметил иронии дочери, и продолжил:
— Как ты думаешь, где должен был Белый Кельт построить храм? Не думай, отвечаю сразу: на месте капища.
— И там, где сейчас развалины храма…
— Да, там было капище. Ровно на противоположной от нас стороне озера. Кстати, ты не замечала — в этом месте в озеро словно небольшой мыс вдается. Будто кто-то не дал ему кануть в бездну.
— Замечала. Это особенно хорошо от дома тети Вали видно. Но ты отвлекся, папа.
— Нет, на самом деле я все об одном. Мы, если повезет, даже установим примерный год их кончины. А что дальше?
— Ты меня спрашиваешь?
— И тебя, и себя.
— Ты думаешь, мы должны что-то еще сделать?
— А что именно и почему — мы? Потому что я историк и моя фамилия Корнилов? Глупо.
— Хорошо, папа. Давай пойдем с другого конца.
— Давай.
— Узнав, как раньше называлась гора, посчитав, что Анна и Белый Кельт нашли упокоение здесь, ты бросишь это дело, запрешь дом и уедешь в Сердобольск?
— Не уеду.
— Почему?
— Мне не хочется.
— Мне тоже. И тем более, если мы знаем меньше, чем братья Изволокины, значит, нам и не надо пока уезжать. Как ты думаешь?
— Думаю, логика у тебя железная. Нам нельзя уезжать.
— К тому же ты сам сказал, что у нас сейчас появилась еще одна зацепка. Так давай цепляться. Кстати, есть что-нибудь интересное в чердачных бумагах?
— Для нас — ничего. Старые газеты, чьи-то стихи.
— А ты внимательно смотрел?
— То есть?
— Разве это не твои слова: можно сто раз смотреть и так ничего не увидеть.
— Вот завтра пойдешь со мной на чердак — и давай смотреть вместе.
— Согласна. Да, у меня есть одно предложение — для обсуждения. Может, назовем Тихое озером Анны?
Глава девятая.1.Из дневника Марии Корниловой.09.07.1993 г. Среда.Давно не бралась за дневник. Мы живем в Мареевке чуть больше месяца, а мне кажется, что всю жизнь. Долго-долго. Но каждый день приносит что-то новое, иногда очень неожиданное. Мне есть чем гордиться. Моя учеба «корзиночному ремеслу», как говорит папа, помогла докопаться до истины, и мы теперь знаем немного побольше об истории горы. Еще одна находка поджидала нас на чердаке. И опять без моего вмешательства не обошлось. Но об этом чуть позже.Пока же хочу сказать, что Белый Кельт и Анна занимают у нас с папой все мысли. Мы с ним уходим куда-нибудь подальше в луга и пытаемся понять, что же произошло девятьсот лет назад. Теперь папа уверен, что разговоры о проклятиях этого места — совсем не пустые. Только он вкладывает в них иной смысл, чем тетя Валя или Егор Михайлович. Папа считает, что эта земля видела столько зла и мучений, что не пожелала больше носить на себе людей и скрылась под водой…Однажды поздним вечером, накануне Ивана Купалы, мы гуляли вдоль озера. Незаметно подошли к самому высокому месту — развалинам церкви. Отсюда и вся деревня на ладони, и роща. Но в тот вечер хорошо были видны только звезды. Мы пытались представить нашу гору во времена вятичей. Как сюда из окрестных деревень приходили на Ивана Купалу люди, как Белый Кельт, точнее отец Корнилий, пытался их отучить от языческих обрядов. Я представила, как страшно и одиноко было Анне среди чужого народа, среди людей, не любивших и не понимавших их с Корнилием.
— Ты не совсем права, — сказал папа. — Нет, то, что им приходилось нелегко, — это верно. Но я не верю, что их окружали только враги. Конечно, Белый Кельт был своего рода первопроходцем, но, уверен, сделать ему удалось много: вятичей он обратил в свою веру. В нашу веру, — поправился папа.
— Да, но их все-таки убили.
— Но убили и Кукшу. Убили те же вятичи. Во все времена смерть за Христа, смерть во имя Христа была для верующего человека наградой. Но здесь произошло еще что-то.
— Что же?
— Пока я не могу понять. Как не могу понять, почему Василий Иоаннович жалел, что у него нет дочери. Что именно понял дядя Петр? Загадка на загадке. Вот, например, еще одна — эта церковь. Я разыскал книгу обо всех храмах и монастырях нашей губернии. Прекрасная книга, епархиальное управление выпустило ее в печать в начале века. Даже о часовнях есть сведения, а об этой церкви — ни слова. Будто не было ее. Спрашиваю местных, какому святому или празднику церковь посвятили — никто не помнит. Получается, что когда ее в тридцатом году разрушали — она уже была недействующей? А еще раньше? В той церкви, куда мы ходим на службу, даже фамилии дьячков, служивших в прошлом веке, знают, а здесь — ничего.
Мы замолчали. В траве звенели цикады. Было слышно, как тетя Фекла ругала дядю Федора. Ругалась не зло, но громко. И все равно нам казалось, что над миром стоит тишина. Наверное, такая же, какая была, когда еще не было ни людей, ни птиц, ни зверей.
Я попросила папу:
— Почитай стихи. Про звезды.
