Людмила Раскина - Былое и думы собаки Диты
А Па гонял голубей, занимал первые места в велосипедных гонках, был смелым и щедрым, но удержу ни в чем не знал, был вспыльчив и в гневе опасен. Па на два года старше Таря, у них были разные компании и разные занятия. На улице Па всегда выручал забияку Таря, но дома они дрались не на жизнь, а на смерть, в том числе билльярдными киями.
В семье были строжайше запрещены все азартные игры, включая шахматы. Ничего не помогало. Схватка могла начаться из-за любого пустяка и заканчивалась обычно тем, что в бой вмешивалась их бабушка с криком:
— Люди добрые! Они же поубивают друг друга! — Она хватала их за вихры и больно сталкивала лбами. Бабушка была суровая старушка, все в семье относились к ней с большим почтением, и вырываться из ее рук братья не смели.
Наконец жертвой междоусобицы пал чайный сервиз — фамильная гордость! Он всегда красовался на самом видном месте в буфете. Там его и нашел пущенный в драке футбольный мяч.
Но переполнил чашу родительского терпения даже не сервиз, а очередная история с Тарем. Он поклялся во дворе «на спор», что пролежит под мчащейся во весь опор электричкой, и уже улегся между рельсами, когда подоспевший в последнюю минуту Па силой извлек его оттуда, визжащего и упирающегося.
Па сам, лично, мог сколько угодно в драках подвергать риску Тарины жизнь и здоровье, но больше никому этого не позволял, в том числе самому Тарю.
Бедные родители попытались победить это буйство силой искусства: они купили пианино и наняли учителя музыки.
Надо сказать, в доме жили разные люди. Например, верхний сосед был большой шутник. Он любил выловить в колодце чье-то случайно туда упавшее ведро и кричать на весь двор:
— Чье ведро? Чье ведро?
Все хозяйки высовывались из окон, и наконец одна из них опознавала свою потерю:
— Мое! Мое ведро!
Сосед переспрашивал:
— Твое ведро? Ты хорошо посмотрела, Фрума?
— Да мое! Мое! — надрывалась счастливая соседка.
— Твое? Ну и лови его тогда сама! — говорил шутник и бросал ведро обратно в колодец.
У этого добряка тоже были сыновья, целых трое, и он никак не мог допустить, чтобы его дети росли балбесами, пока Па и Тарь будут получать музыкальное образование.
За ним поднялись родители и остальных мальчишек во дворе. Их разгоряченному воображению уже представилась страшная картина: Па и Тарь в шелковых рубашках и бархатных курточках идут через двор с нотными папками под мышкой.
Баба Соня и дед Лева (тогда еще не баба и не дед) были очень добрыми людьми и согласились — пусть приходят все ребята двора, пусть уроки музыки будут общими.
Но святая сила искусства на этот раз дала маху: очень скоро выяснилось, что Тарь не продвинулся дальше «Во поле березонька стояла» одним пальцем, и то исключительно по причине природного любопытства, а Па не продвинулся вообще, вернее не захотел двигать даже одним пальцем.
И учитель музыки как-то постепенно, постепенно пропал.
Однако родители Па и Таря тоже были люди упорные. Они решили, что сыновья должны идти по пути еврейского образования. В семье всегда соблюдались еврейские традиции, но этого не достаточно: еврей должен знать свой язык — иврит — и историю своего народа.
Так в доме появился ребе.
У него был тонкий козлиный голос, и он носил длинное черное пальто. Во дворе жила еще одна еврейская семья, и их трое сыновей, конечно, тоже явились на занятия. Но тут опять взбунтовались родители остальных мальчишек, хотя они и были русскими и даже православными.
Так ребе тоже стал общим. Уроки начинались с того, что ребе пытался уговорить Таря вылезти из-под кровати. Ребе уговаривал Таря и грозно, и слезно, потом, кряхтя, наклонялся и пытался поймать Таря за руку или за ногу, но не ему было равняться с Тарем в ловкости и проворстве.
Как-то само собой выяснилось, что сломить Таря нельзя, но купить можно. Некоторое время родители соглашались оплачивать Тарю дорогу к национальному самосознанию — по десять копеек за урок, но Тарь наглел, и цены росли.
К тому же, как известно, дурной пример заразителен, и остальные ученики тоже предъявили финансовые требования своим родителям.
И бедный ребе отправился вслед за бедным учителем музыки.
Но время шло, мальчишки росли. Велосипеды сменились мотоциклами. Вечерами они с треском вылетали со двора, а мамы занимали свои места у окон: они ждали. Наконец далеко за полночь двор озарялся светом фар и мамы могли успокоиться.
До завтра.
Па и Тарь уже не дрались друг с другом, между ними постепенно определились отношения старшего и младшего брата, Па дрался с другими — на улице и в школе.
Не проходило недели, чтобы родителей не вызывали в школу, и не проходило нескольких месяцев, чтоб Па не выгоняли из школы «в последний раз».
Тяжело вздыхая, дед Лева шел выслушивать возмущенные рассказы и мрачные прогнозы учителей: его сын дерзок и независим, для него нет авторитетов, он никогда не обращается с жалобой к классному руководителю, а предпочитает самолично чинить суд и расправу, он кончит тюрьмой и умрет под забором.
Потом из уважения к отцу, в высшей степени воспитанному и достойному человеку, и учитывая успехи Па в учебе, учителя «в последний раз» разрешали Па вернуться в школу.
Па всегда был вспыльчивым, так что причин для стычек у него могло быть множество, однако пока он рос и переходил из класса в класс, выявилось основное направление его боевых действий — он боролся с антисемитизмом. И вот тут-то, в деле защиты чести и достоинства своего народа, он спуску не давал никому и никогда, в ярости он ввязывался в драку, и при этом ему было абсолютно безразлично, сколько перед ним противников и не являются ли они чемпионами по боксу.
Наверно, на характер Па повлияли гены — его дед был политкаторжанином и участвовал в революции 1905 года, дядя тоже был известным в Белоруссии революционером-подпольщиком, но он готовил уже следующую революцию — 1917 года Может быть, и уроки ребе по еврейской истории подпили масла в огонь.
Во всяком случае, боевой дух предков воскрес в Па с неистовой силой.
Наконец под праведный гнев и разящий удар Па подпал молодой школьный учитель истории, который недавно пришел в школу и не знал репутации Па. Учитель был неосторожен. Он хотел посмешить учеников — «завоевать сердца» — и пренебрежительно прошелся насчет «этих евреев». Возмездие настигло его незамедлительно и тут же, в классе, — у Па была быстрая реакция и тяжелая рука. На этот раз Па выгнали из школы окончательно.
Горестно вздыхая, отец Па вынул из шкафа заветные документы своего отца — политкаторжанина и пошел в райком партии. Документы произвели впечатление — таких революционных родственников ни у кого в городе не было. На школу было оказано давление, и дирекция пошла на компромисс: Па выгнали, но не насовсем, на полгода, и он две четверти проучился в Москве, живя у тетки.
Больше Па из школы не выгоняли, потому что он ее окончил. Дальше его выгоняли из институтов.
У Па не было проблем с поступлением в институты — конкурсные экзамены он всегда сдавал с блеском, но затем школьная история повторялась.
Однажды Па пришлось бороться за справедливость в трамвае. У него было трое противников. Какой-то мужчина с интересом наблюдал за развитием событий.
— Хорошо дерешься! — сказал он Па. — Приходи ко мне в секцию бокса. Я тренер.
Па обрадовался. Он побежал в магазин, купил боксерские перчатки и отправился на занятия.
И тут выяснилось самое интересное: Па не мог просто так ударить человека, который ничего плохого ему не сделал, никак его не задел, он не мог «играть» в боевой задор.
И Па запел из секции.
В конце концов Па пошел работать на авиационный завод и окончил вечерний Авиационный институт. Па купил Штеер, и теперь они с Тарем день и ночь возились в гараже. Помимо прочих достоинств Штеер обладал еще одним — он сразу и навсегда поражал воображение окрестных девушек.
Время шло. Постепенно двор снова наполнился шумом пил и молотков: бывшие мальчишки женились, семьи разрастались, разрастался и старый дом. Он рос вширь и ввысь, в него проводили воду, газ, канализацию, телефон. А во дворе сменилось поколение, снова зазвенели детские голоса, но на этот раз почему-то только девочек. И среди них первая красавица и первая драчунья — Ирка, дочка Таря и Ани.
Когда Па и Ма решили пожениться, Ма вместе с Ба приехала в Пушкино знакомиться. Па встретил их на станции, и они пришли в старый дом.
На высоком стуле у стола царственно восседала двухлетняя Ирка — большеглазая, румяная. Аня ее кормила. Баба Соня и дед Лева ждали гостей. Все немножко нервничали, и после того, как перезнакомились и уселись, баба Соня — добрейшая и мудрейшая баба Соня — вдруг начала на все лады расхваливать уже имеющуюся невестку — Аню: какая она замечательная и спорая, в руках у нее все горит, а внучка — золото! — таких в целом свете нет и быть не может.
