Иван Серков - Мы с Санькой в тылу врага
На следующий день после похода в поле мы решили проверить, не украл ли кто наши боеприпасы. Шли огородом и незаметно для самих себя стали есть мак. Сперва Санька сорвал одну головку, а потом и я. Но толком полакомиться нам не задалось. Скрипнула калитка, и на огород вышла тетя Марфешка. Услыхать она нас услыхала, а чтобы увидеть, так нет: мы юркнули в картошку, а там по-пластунски добрались до забора, за которым был сад деда Мирона, и затаились в бурьяне. Тетя долго и подозрительно осматривала огород, ворчала что-то себе под нос, потом подвязала передник и принялась собирать семенные огурцы. А это значит — надолго.
Мы лежим в траве и тихонько перешептываемся. Если б пришли партизаны, мы бы первыми показали им, где живет Неумыка. Он теперь стал важной птицей, нацепил на рукав повязку и ходит по деревне с немецкой винтовкой. На нем новый, с иголочки, костюм, хромовые сапоги, в руке резиновая палка. Хлопает он палкой по голенищу и зубы скалит:
— Хватит с вас, пожили всласть при большевиках. Дайте теперь и мне пожить.
Встречая пожилых мужчин, Неумыка орет на них, чтоб снимали шапки, а на женщин, — чтоб низко кланялись.
— Что, забыли при большевиках, как это делается?!
Не узнать теперь и рыжего Неумыку-младшего: в новых, фабричного сукна, брюках, в шелковой рубашке. Лето на дворе, а Рыжий в ботинках ходит — таким барином стал. Правда, однажды, когда он сунулся было к нашему ручью, мы его как следует облепили грязью, да, видно, зря связались. Грозился сказать отцу про советские книжки.
Полицейских у нас пятеро. Трое местных, а двое откуда-то приблудились. Ближайшим помощником у Неумыки — криворотый Афонька. Бабушка говорит, что он всю жизнь был горем луковым, а тут, смотри-ка, в люди выбился.
У меня к криворотому Афоньке свой счет. Он побил мою бабушку, требуя самогонки. Самогонки у нас не было, а если б и была, так не для этого ублюдка.
Бабушка так ему и сказала:
— Убирайся отсюда, ублюдок!
А он размахнулся — да кулаком ей в грудь. Бабушка и сегодня еще стонет.
— Эх, скорей бы в партизаны, — вздыхаем мы с Санькой, а по ту сторону забора поблескивают на солнце сочные, налитые антоновки. Смотришь на них — слюнки текут. Одна беда: нельзя нам колотить и антоновки, тоже слово дано. Но Санька находит выход.
— А зачем нам колотить? — рассуждает он. — Насобираем на земле паданцев. Все равно гниют.
Подумали и решили, что это будет по-честному и дед Мирон не станет сердиться.
Есть здесь рядом в заборе одна наша заветная доска. Гвоздь, которым она прибита к нижней жерди, почти начисто переела ржавчина, а чего не доела, мы клещами перекусили еще весной. Теперь эта доска легко отходит в сторону. Отведешь ее рукой — и лезь на здоровье.
И вот мы с Санькой под антоновкой, ползаем по картофельным бороздам, ищем яблоки. Санька уже спрятал за пазуху штук пять, а я всего два. Мне обидно и не хочется отставать от него.
И вдруг Санька шепчет:
— Мирон!
И верно, я увидел Мирона, направлявшегося в нашу сторону. В руках у него был горлач и еще что-то, завернутое в чистую тряпицу. Удирать через наш лаз поздно. Если дед заметит, стыда не оберешься.
— Давай сюда! — прошептал Санька и юркнул в Миронов блиндаж. Впопыхах он треснулся лбом о бревно, которое поддерживало накат, но даже не ойкнул. Вслед за Санькой скатился в блиндаж и я. Расчет наш был прост: дед походит по саду и повернет назад, а мы спокойно отсидимся здесь, а потом убежим.
После яркого солнечного света в блиндаже темно, хоть глаз выколи. Почему-то сильно пахнет лекарством. А почему — разбираться некогда. Мы с ходу ринулись в самый темный уголок. И в этот момент послышался чей-то хриплый голос:
— Воды-ы…
Мы с Санькой обомлели: кто здесь еще есть, кроме нас? Метнулись было к выходу — и снова поздно. В блиндаже стало совсем темно — свет заслонил дед Мирон. Согнувшись в дугу, чтобы не задеть головой бревен, он прошел мимо нас и склонился в темноте над человеком.
— Стой! Стой! — вдруг закричал незнакомец. — Орлов, смотри справа! Справа смотри! Подпускай ближе… Огонь!
Я и дышать перестал, прилип к сырой глиняной стене. Но спустя минуту незнакомец умолк. Слышно было, как стучат зубы о ковш, течет на солому вода да дед бормочет себе под нос:
— Господи, боже мой… воля твоя…
Постепенно глаза привыкли к темноте. Теперь я хорошо вижу деда. Он стоит на коленях подле раненого, поправляет под головой подушку, заправляет солому под постилку. Раненый в гимнастерке, со звездой на рукаве, голова обвязана, под расстегнутым воротом тоже бинты в черных пятнах. Кровь.
Я показываю Саньке на выход:
— Пока дед нас не видит, давай тихонько…
Санька прикладывает палец к губам:
— Молчи! Не заметит.
Но Мирон нас заметил. Сперва растерялся, вздрогнул и едва не выронил горлач, а потом, разглядев, что за гости, сердито нахмурил брови и сурово буркнул:
— А ну, вылазьте!
Дед шагает впереди и не оглядывается. Мы можем тысячу раз удрать. Но почему-то не делаем этого, а послушными овцами плетемся за ним следом. Лишь перед тем как войти во двор, Санька было помедлил в нерешительности. Но тут старик отворил калитку и пропустил нас вперед.
В сенях — приятная прохлада. Вкусно пахнет спелыми яблоками и медом. А нам не до этого. Что, если дед снимет с крюка вон те вожжи да всыплет нам хорошенько? Будем знать.
Из хаты вышла Мирониха, бабка Гапа, приветливая и разговорчивая старушка.
— А-а, хлопцы, — запела она, будто встречала долгожданных гостей. — Ну, сказывайте, зачем пришли.
Из клети подал голос Мирон:
— Это я их привел. Дело у нас важное.
Он принес несколько больших красных яблок, положил на стол, поставил тарелку меду.
— Угощайтесь… Да вы не стесняйтесь, присаживайтесь.
Ради приличия мы сперва отнекивались, не хотим, мол, так сказать, только что от стола, да и мед мы не очень-то любим.
— А вы все же попробуйте. Может, понравится.
Попробовали. Ничего, есть можно. И начали помаленьку налегать. Но не так уж, чтобы дед подумал, будто мы век меду не видели. А потом настолько увлеклись этим занятием, что забыли обо всем на свете. Санька даже нос накормил. Но как ни старались, весь мед съесть не смогли, отвалились от стола. И тут дед начал разговор:
— Вот что, хлопцы, вы уже не малыши, и я прошу вас мне помочь…
Мы сидим, навострив уши: что это ему от нас понадобилось?
— А что сделать? — спрашивает Санька.
— Перво-наперво, — сказал дед, потеребив бороду, — было бы очень хорошо, если б у вас были короткие языки. О том, что вы сегодня видели в блиндаже, чтоб ни одна живая душа не знала. И дома не говорите.
Нам даже обидно стало: за кого нас дед принимает? Нам что ни скажи — могила. Про чертову кожу и по сей день никто ничего не знает.
— А во-вторых, — продолжал дед, — вы повсюду бегаете, все видите. Если заметите что-нибудь подозрительное, говорите мне… Ну, куда полицаи ходят, что делают…
— Вчера Афоньку черти носили по огородам, — не замедлил сообщить я, — только не на нашей улице.
— Вот видите, нам с вами нужно ухо держать востро… Они шутки шутить не станут. Приказ ихний читали?
— Насчет комиссаров? Читали, — кивнул Санька.
За воротами дед Мирон еще раз строго нам наказал:
— Так смотрите же, хлопцы, ни гу-гу…
И ушел во двор. Дед нам понравился. Оказывается, не такой уж он нелюдим и жадина. Вон сколько меду навалил, только ешь. И нам с Санькой поверил. Помогите, говорит, хлопцы. Как со взрослыми разговаривал. Теперь мы не будем спускать глаз ни с Афоньки, ни с Неумыки, а пуще всего — с Рыжего: он скорее всех может что-нибудь пронюхать. Всегда по садам шастает.
На обед я опоздал. Бабушка уже прибирала со стола. Она встретила меня с приветливой издевкой:
— У вас попели, а у нас поели. — А потом и вовсе разозлилась: — Где это ты шляешься целыми днями?
Так я и скажу, что был у Мирона, что видел там комиссара. Как бы не так!
14. КОМИССАР И КОМАНДИРЫ
Дед Мирон теперь всем соседям жалуется, что на него напала какая-то хворь: спины разогнуть не может. Чего уж он только не делал: и на лежанке отлеживался, и в печь на ночь лазил, и скипидаром натирался — все впустую. Вот теперь фельдшер ходит, банки ставит.
— И банки-хворобанки не помогают, — вздыхает дед.
Одни мы с Санькой знаем, чего Тимофей Иванович зачастил к деду Мирону. Знаем и помалкиваем, потому что, скажи одному, другому, так и до Неумыки дойдет.
Теперь мы у деда Мирона частые гости. Придем, расскажем, что слыхали, что видели, отведаем яблок, заглянем в блиндаж. И тут тоже рассказываем, что творится на белом свете. Раненый уже немного оправился и рад нас видеть. За то время, что он лежит у деда, у него отросла густая борода и усы. Только острый нос торчит да запавшие глаза блестят.
