Три повести - Виктор Семенович Близнец
Полежали, помечтали, потом вылезли на солнце. Кадуха сказал:
— Бен, организуй-ка охрану лагеря. Да смотрите, чтоб никто нас тут не застукал. А мы пойдем рыбу ловить.
Мы — это они, Кадуха и Бен. Генералитет. Решили прогуляться над водою. А на солнце пусть жарятся низшие чины — Костя и Родька. И если флегматичному Зинчуку это было на руку (только бы не двигаться), то Костя Панченко с тайной обидой подумал: «Ничего! Я вам еще устрою! Раскомандовались!..»
А Кадуха (ему было начхать, кто и что о нем думает) вытащил из-под палатки спиннинги. Любовно осмотрел рыболовные снасти, и глаза его лихорадочно заблестели:
— Вот это да! Шикарные спиннинги!
Что и говорить, спиннинги были замечательные: черные, лакированные удилища длинные-предлинные — так и хотелось поскорее забросить их в воду; катушки небольшие и легкие, приятного нежно-голубого цвета. А блесна! Ну точно золотая рыбка, а под ней хитро вмонтированы стальные крючки. На такую блесну кинется щука, не меньше, да и сам ты, увидев в воде такую золотую рыбку, непременно погнался бы за ней.
— Пошли, Бен, забросим, — нетерпеливо сказал Кадуха. — А вы, братва, караульте. Если что — свистните…
Вадька с Беном, вооружившись спиннингами, побрели, увязая по щиколотку в песке. А у палатки остались сидеть сразу же скисшие Панченко и Зинчук. Проводили они взглядами свое начальство, увидели, как Вадька размахнулся и забросил серебристую нитку далеко в воду. Бен что-то завозился, попытался забросить, но не получилось — наверно, запуталась леска…
А речка гудела, растревоженная катерами, с высокого правого берега уже ложились на воду длинные вечерние тени. Странно: если днем Кадуха все время тревожно озирался и всячески проявлял беспокойство, то с приближением сумерек он становился все бодрее и веселее. Мрак, безлюдье, тайный ночлег в глухом необитаемом месте вполне устраивали его: темнота — своя тетка, не выдаст. Однако перспектива остаться на ночь тут, в этой никому не ведомой глуши, не особенно улыбалась другим сынам Лукьяновки — Зинчуку и Панченко.
Днем в компании они веселились. А сейчас уныло сидели вдвоем возле палатки — и то ли разморило их на жаре, то ли тревога постучала в сердце (домой!), но Костя и Родька вдруг примолкли, перестали обсыпать друг друга песком (им даже говорить расхотелось) и только украдкой поглядывали на противоположный, высокий берег Днепра, где в голубоватой вечерней дымке можно было различить (или представить себе) силуэты далекого Киева. А там школа, суета, звонки: «Где Панченко?» — «Нету Панченко!» — «Где Зинчук?» — «Нету Зинчука!» Директор нажимает на кнопку, вбегает курносая курьерша Нюся, и вот уже летят на Лукьяновку директоровы депеши: одна родителям Кости, другая — родителям Родьки, а дома…
У Роди, обгоревшего до красноты, вдруг похолодело сердце, и он, запинаясь, произнес громким шепотом:
— Слушай, Кость… А как там у тебя… дома?
— А-а! — отмахнулся Костя и перевел в сторону глаза, полные печали и раскаяния. Двойки отец ему прощал, а вот побег из дома, да еще в последние, решающие дни учебного года… Он уже давно грозился: ох, доиграешься ты у меня — шкуру спущу! Видать, теперь-то и настал этот момент. Спустит! Если не шкуру, то штаны уж точно. На сто процентов!
Костя и Родька переглянулись, тяжело вздохнули. А длинная тень от правого берега Днепра протянулась через всю реку и подползла уже совсем близко; вот она легла на песчаную отмель, на кусты лозняка, на оранжевую палатку. Потянуло холодком, и от этого стал резче запах воды и запах бензина от моторки, быстро мчавшейся к Киеву. Берег окутали сумерки. Постепенно нарастала вечерняя тишина. Настало время, когда все возвращаются домой. К чаю, к телевизорам.
В городском отделении милиции почти одновременно прозвучали три звонка.
Первым позвонил какой-то старый человек, назвавший себя ветераном первой империалистической войны. Он говорил хриплым, взволнованным голосом и сразу начал с того, что будет жаловаться: где это видано — третьи сутки нету внука; он, то есть ветеран войны, уже обзвонил все районные отделения милиции — на Лукьяновке, на Подоле, на Печерске, навел справки во всех больницах, в морге, в Киевском бюро находок, и всюду ему один ответ: нету, нету, не числится. Как это нету? Как не числится? Это же не иголка, а живой ребенок, и ребенок, слава богу, росленький — по грудь ему, Андрону Касьяновичу.
— Минуточку! — попытался прервать его дежурный милиционер Евген Мстиславович Рябошапка. — Не волнуйтесь, папаша, давайте все по порядку…
Однако нелегко было вклиниться в старческое бормотание Андрона Касьяновича, который, ничего не слушая, жаловался и угрожал, а тут как раз зазвенел второй аппарат. Дежурный сказал не унимавшемуся абоненту. «Секундочку!» — и снял вторую трубку:
— Слушаю!
Там послышался твердый, энергичный голос:
— Говорит доктор биологических наук, профессор Гай-Бычковский. С кем имею честь разговаривать?
Милиционер удивленно хмыкнул, покраснел до ушей и по-военному отрапортовал:
— Имеете честь разговаривать с младшим сержантом милиции товарищем Рябошапкой!
— Прекрасно! Глубокоуважаемые работники милиции и уголовного розыска! Делаю вам официальное заявление: в нашем доме, а именно — на Стадионной, шесть совершена кража. Неизвестные личности, по-видимому, ночью, забрались в подвал и из сарайчика под номером тринадцать, который принадлежит непосредственно мне, вытащили двухместную туристскую палатку, два спиннинга, надувную резиновую лодку, не говоря уже о нескольких банках абрикосового варенья, которое я заготовил собственными руками…
— Минуточку! — сказал товарищ Рябошапка, потому что в это самое время глухо, но настырно, прямо-таки подпрыгивая на столе, задребезжал третий телефон. — Слушаю! — бросился утихомировать его Рябошапка.
В трубке что-то шипело, вкрадчиво лилась нежная тихая музыка, кто-то, словно с того света, вызывал эпидстанцию, и сквозь все эти шумы и помехи прорывалась отчаянная мольба далекого женского голоса:
— …варищи милиция!.. раул! бью палкой — лезут!.. в танке… сторожиха…
— Что такое? Какая сторожиха? Почему она в танке? — сердито прокричал Рябошапка и отер пот со лба («Вот запарка!»). А на улице в самом деле парило и в окно проникал запах разогретого асфальта.
Только после второго или третьего объяснения дежурный наконец начал что-то понимать: звонят из-под Киева; какие-то хулиганы забрались в танк, что стоит там на кирпичном постаменте; залезли и что-то там делают, гремят железом, сторожиха колотит палкой по броне, кричит: «Вылезайте!» — а они, хулиганы, задраили люк и не вылезают…
Рябошапка нажал на красную кнопку и крикнул в аппарат, соединенный со всеми параллельными, то есть с ветераном войны, профессором и
