Наринэ Абгарян - Всё о Манюне (сборник)
Когда мы подъезжали к армянскому поселению, то еще издали увидели одинокую фигуру, выделявшуюся темным пятном на фоне построек. Это была древняя, закутанная в теплую шаль старуха. Подавшись вперед, она следила за нами, и длинные кисти ее шали трепетали, словно о чем-то шептались на ветру.
Было в ее облике что-то такое, что заставляло тебя замедлить шаг и почтительно склонить голову. Казалось – если замолчит ветер, ты услышишь тихий шепот, издаваемый кистями ее шали:
– Аниии-ко, ты куда убежала, негодная девчонка…
– Пойдем, – обратилась к нам старуха.
– Куда? – удивилась Ба.
– Пойдем, дочка, много говоришь.
И мы, притихшие, пошли за ней. Она завела нас в низенькую каменную саклю и указала на деревянную скамью. Мы безропотно сели. Старуха вытащила большую глиняную миску, накрошила туда домашнего хлеба, залила его мацуном, тщательно перемешала, посыпала сахарным песком, выдала каждому по деревянной ложке.
– Ешьте.
И села напротив, пождав сухие губы и сложив на коленях испещренные морщинами руки.
Нам совсем не хотелось есть, но мы боялись обидеть хозяйку дома. Каждый зачерпнул по ложке мацуна и нехотя отправил в рот. Но крошево оказалось удивительно вкусным, и мы быстренько опустошили миску.
– Спасибо.
– Меня зовут Катанга, – сказала старуха.
– Как?
– Катанга. Через дом, – сдержанный кивок в сторону, – сестра моя живет, ее зовут Олынга. Вы за сепарированной сметаной и молоком, я знаю. Вот у нее и возьмете.
– Хорошо.
Мы во все глаза наблюдали за старухой. Для своего возраста она держалась неестественно прямо и казалась такой же древней, как эта потемневшая от печного дыма каменная сакля.
– Пусть молодые выйдут, – через минуту молчания велела она. – Заберите посуду, за домом родник, ополосните там. Ты, сынок, – обратилась она к дяде Мише, – сходи к Олынге и возьми у нее сметаны. И попроси свечку. Так и скажи – Катынга попросила свечку. Это для светленькой девочки. А мы пока поговорим, да? – обернулась она к Ба.
– Поговорим, – согласилась Ба.
Мы выскочили из дома как ошпаренные.
– Папа, а кто она такая? – зашептала Манька. – И зачем она для Нарки свечку попросила?
Дядя Миша молчал.
– Может, колдунья? – У Каринки загорелись глаза.
– Не знаю, – протянул в задумчивости дядя Миша, – есть в ней что– то такое, пугающее.
Мы ополоснули посуду, забрали в машине трехлитровые банки и пошли искать дом Олынги.
– Какие странные у них имена, – удивлялись мы.
– Да, я никогда не слышал таких, – согласился дядя Миша.
У пробегающего мимо мальчика мы спросили, где нужный нам дом. Он махнул рукой вдоль улицы – третья сакля справа, видите, где дым поднимается из трубы.
Олынга оказалась такой же древней, как сестра, старухой. Она забрала у нас банки, наполнила одну желто-масляной сепарированной сметаной, а вторую – густым парным молоком.
– Вот эта кудрявенькая твоя дочь, да? – кивнула на Маню.
– Откуда вы догадались? – изумился дядя Миша. – Она совсем на меня не похожа!
– Кровь не вода, сынок, она шепчет о родстве.
Она достала из ящичка ветхого комода желтую церковную свечку и протянула ее мне.
– Это тебе.
Мы молча переглянулись.
Денег Олынга не взяла:
– Сестре отдадите.
Когда мы подходили к дому Катынги, то с изумлением услышали пение Ба. Мы постояли в нерешительности несколько секунд возле порога, а потом толкнули дверь.
– Ты представляешь, Миша, – обернула к нам светящееся лицо Ба, – я вспомнила колыбельную, которую мне бабушка пела. Слова давно из памяти выветрились. А сейчас всплыли. Надо же!
– Девочка, – обратилась ко мне Катынга, – тебя недавно напугала большая лохматая собака, и ты, убегая, упала и сильно ушибла левый локоть. Когда приедешь домой, попроси, чтобы мама зажгла эту свечу в изголовье твоей кровати. А я за тебя здесь попрошу. И все страхи как рукой снимет, хорошо?
– Хорошо, – шепнула я.
Катынга погладила нас по щечкам шершавыми сухими ладонями.
– Езжайте.
– Деньги за сметану… – кашлянул дядя Миша.
– Езжайте. Ничего не надо.
– Но как же так?
– Много говоришь, сынок, – отрезала Катынга и повернулась к нам спиной.
– О чем вы разговаривали? – спросил дядя Миша у Ба, когда мы сели в машину.
– Ни о чем. Она молчала, а я плакала. А потом вспомнила песню. И запела.
– Как это ни о чем? Разве не ты ей рассказала, что Наринку собака напугала?
– Нет, – Ба вздохнула, – но я бы даже не удивилась, если она нашу девочку по имени бы назвала.
Остальную дорогу мы ехали в молчании. Каждый думал о чем-то своем и не спешил делиться с остальными своими мыслями.
– Я понял, откуда у них такие имена, – вдруг хлопнул себя по лбу дядя Миша. Мы уже подъезжали к Берду, еще несколько виражей – и из– за холма показались бы развалины крепости.
– Откуда?
– Катынга и Ольшга – это Катенька и Оленька! Видимо, когда-то их родители услышали звучные русские имена и, особо не вдаваясь в подробности, огрубив диалектом, назвали дочерей Катынгой и Олынгой!
Ба всплеснула руками.
– А ведь верно, Миша, все так и есть! Верно-то как!
Манька спала, положив голову мне на колени, Каринка о чем-то усиленно размышляла, шевеля губами. Когда машина поворачивала и кренилась набок, она придерживала Манюню за ноги, чтобы та не свалилась с деревянной лавки.
– Тебя что, совсем не мутит? – в очередной раз спросила она меня.
– Совсем. Но я сильно устала.
– Вот это делааа, – протянула сестра.
И тут Ба снова запела. Голос ее звучал мягко и немного приглушенно, иногда он вибрировал и беспомощно обрывался. Тогда Ба на секунду замолкала, а потом продолжала с прерванного места пение.
Это была старинная песня на джиди [25].
Ба ее допела, а потом перевела:
Когда наступит деньИ тучи уйдут с моего порога,Я толкну калиткуИ выйду в чисто поле.Ай-яа, скажу я миру,Ай-яа, ответит мир мне.Ай-яа, скажу я богу,Ай-яа, ответит бог мне.
Когда наступит деньИ тучи уйдут с моего порога,Я стану бессмертной…
Книга третья. Манюня, юбилей Ба и прочие треволнения
Действующие лица
Семейство Шац:
БА. Иными словами – Роза Иосифовна Шац. Тут ставлю точку и трепещу.
Дядя Миша. Сын Ба и одновременно Манюнин папа. Одинокий и несгибаемый. Бабник с тонкой душевной организацией. Опять же однолюб. Умеет совместить несовместимое. Верный друг.
Манюня. Внучка Ба и Дядимишина дочка. Стихийное бедствие с боевым чубчиком на голове. Находчивая, смешливая, добрая. Если влюбляется – то вусмерть. Пока со свету не сживет – не успокоится.
Вася. Иногда Васидис. По сути своей – вездеходный «ГАЗ-69». По экстерьеру – курятник на колесах. Упрямый, своенравный. Домострое– вец. Женщин откровенно считает рудиментарным явлением антропогенеза. Брезгливо игнорирует факт их существования.
Семейство Абгарян:
Папа Юра. Подпольная кличка «Мой зять золото». Муж мамы, отец четырех разнокалиберных дочек. Душа компании. Характер взрывоопасный. Преданный семьянин. Верный друг.
Мама Надя. Трепетная и любящая. Хорошо бегает. Умеет метким подзатыльником загасить зарождающийся конфликт на корню. Неустанно совершенствуется.
Наринэ. Это я. Худая, высокая, носатая. Зато размер ноги большой. Мечта поэта (скромно).
Каринка. Отзывается на имена Чингисхан, Армагеддон, Апокалипсис Сегодня. Папа Юра и мама Надя до сих пор не вычислили, за какие такие чудовищные грехи им достался такой ребенок.
Гаянэ. Любительница всего, что можно засунуть в ноздри, а также сумочек через плечо. Наивный, очень добрый и отзывчивый ребенок. Предпочитает коверкать слова. Даже в шестилетнем возрасте говорит «аляпольт», «лясипед» и «шамашедший».
Сонечка. Всеобщая любимица. Невероятно упрямый ребенок. Хлебом не корми, дай заупрямиться. Из еды предпочитает вареную колбасу и перья зеленого лука, на дух не выносит красные надувные матрасы.
Генриетта. Вообще-то «копейка». Но по душевным качествам – золотой царский червонец как минимум. Вся из себя преданная, слова поперек не скажет. Усилиями обоих пап постоянно попадает в передряги. То в стадо коров въедет, то сальто-мортале в кювете крутит. И все это – без единого упрека. Не машина, а всепрощающий ангел на колесах.
Глава 1. Манюня – магистр наук, или Как банальный прострел может спасти от наказания
– Ба? А как умер Дарвин?
Ба схватилась за сердце. Резко села, нашарила очки. Спросонья нацепила их вверх тормашками и промычала что-то невразумительное в ответ.
– Чивой? – Манька приложила ладошку к уху и подалась вперед.
– Который час?
– Шесть часов утра, – звонко отрапортовала Манька, вытащила из– под мышки книгу, раскрыла на какой-то странице и требовательно уставилась на бабушку.
