Всеволод Нестайко - Загадка старого клоуна
Главное депо музыкальных инструментов и нот Г.И.Ёндрижек на все лады расхваливает свои пианолы-пиано, оркестрионы электрические пианино-автоматы, граммофоны с рупорами и без рупоров.
А уж кондитерская-ресторан Самадени что только не предлагает — были бы только деньги.
О! Библиотека российских, польских, французских и английских книжек Л.Идзиковского, что насчитывает сто тысяч томов, открыла детский отдел из одиннадцати тысяч томов на пяти языках. «Для господ дачников и тех, кто живет в провинциях, абонемент на льготных условиях».
«Ага! — догадываюсь я. — Значит, в библиотеке тоже не почитаешь без денег».
А вот первый в России театр-биограф «Экспресс» рекламирует «Разорванные цепи» (современную драму с участием знаменитой актрисы Розы Флери), а также комедию «Боба утопился» и драму из жизни биржевиков «Дорога по трупам».
А вон и сама торговая биржа.
А вот почтамт.
А вон Банк внешней торговли (этот дом и сейчас стоит на Крещатике и считается наиценнейшим, как мне сказал папа, киевским домом в архитектурном отношении. Недаром архитекторы его забрали для своего проектного управления).
Дальше театр-аттракцион Л.Мянковского анонсирует гастроли знаменитой Бархатной маски (известной в России оперной певицы). Сверх программы — гастроль любимца публики известного комика Живого Дурашкина.
Про разные магазины мануфактуры, колбас, ювелирных изделий, разных дамских штучек я уже не говорю, они попадались на Крещатике на каждом шагу. К тому же некоторые из них были с пустыми витринами — наверно. прогорели уже.
О том, что коммерсанты прогорали на Крещатике часто, я понял, когда мы повернули на улицу Карла Маркса (Николаевскую по тогдашнему).
Тут почти на каждом доме была вывеска страховых контор.
«Страховое общество „Волга“»,
«Страховое общество „Якорь“».
«Высочайше утвержденное генеральное страховое общество».
«Российский Ллойд. Страховое общество, основано в 1870 г.»
«Страховое общество „Саламандра“» и т. д. и т. п.
И вот за гостиницей «Континенталь», там, где теперь кинотеатр «Украина», увидел я наконец цирк, или «Гиппо-палас», как назвал его известный киевский дрессировщик коней П.С.Крутиков, который и построил его (гипос — по гречески конь).
Полукругом вздыбливался фасад с шестью огромными окнами и несколькими дверями.
Еще на Крещатике, когда проходили Фундуклеевскую улицу, Стороженко вздохнул и, показав дом на этой улице, метров в ста от угла, сказал:
— Вот тут я начинал свою цирковую карьеру. Акробатом. В цирке Соббота. Теперь тут театр Бергонье.
Я с интересом глянул на невзрачный домик и вспомнил, что в наше время на этом — Киевский театр русской драмы имени Леси Украинки.
— Сколько пережил я тут счастливых минут, — продолжал Стороженко. — Первые успехи, первые аплодисменты, первое признание публики… И первые цирковые приключения. Помню, у фокусника Маргаретти испортился реквизит, — в ящике, где должна исчезать ассистентка, задняя стенка отвалилась, и все увидели, как там сидит, согнувшись, бедная девушка…А в «Гиппо-паласе» тоже не так давно, недели три назад, случилось происшествие во время гастролей Владимира Дурова, когда он давал большое цирковое представление «Война гусей, уток, петухов и обезьян со свиньями», в котором принимали участие почти четыреста животных. Там был штурм и бомбардировка крепости, взрыв поезда и другое. Так вот, во время репетиции в пять часов дня обезьяны выбежали с арены в коридор, по лестнице спустились на первый этаж, где был кондитерский отдел Ферахзаде. Приказчик, испугавшись, убежал, а обезьяны начали такое вытворять в кондитерской, что и пересказать нельзя: всюду пораскидывали пирожные, печенье, а потом принялись бить и колотить бутылки с лимонадом. Дуров едва-едва их угомонил.
Всё это Стороженко весело рассказывал Чаку по дороге, а теперь, подойдя к «Гиппо-паласу», сразу почему-то нахмурился, смутился, нерешительно затоптался на месте.
Мне показалось, что он не решался зайти в цирк, колебался.
— О! — вдруг сказал он, будто ему неожиданно пришла в голову гениальная идея. — Вы знаете, дорогой мой друг, мы с вами сейчас зайдем к еще одному мастеру. Потрясающему мастеру. На минуту. Если уж показывать номер, то надо, чтобы было эффектно. Правда?
— Правда согласился Чак. Он понимал волнение бывшего клоуна и сочувствовал ему.
— Это совсем близко. На Лютеранской, внизу. Пройдем немного по Мерингевской и все, — Стороженко словно извинялся перед Чаком.
Они свернули на улицу напротив цирка.
Я её сразу узнал. Это же улица Заньковецкой! Даже дома здесь всё те же самые, что были и тогда. Разве что кроме одного, в глубине, напротив улочки, которая ведет к театру Соловцова (то есть имени Ивана Франко).
Именно на этот дом и показывал Стороженко Чаку, когда они прошли его.
— Вот тут я тоже немного работал. В эстрадном театре «Аполло». В труппе Марморини. «Живые скульптуры». Зевсом был, Громовержцем, — горько усмехнулся он. — А потом хозяин выгнал меня. За то, что я заступился за бедную девочку из кордебалета, которую он преследовал. «И полетел божественный Зевс в грязную лужу с голубых небес…».
Они вышли на Лютеранскую (теперь это улица Энгельса) и, перейдя её, приблизились к шестому дому. Это известный теперь в Киеве дом. Тут жил в 1914 году великий пролетарский писатель Максим Горький, теперь на нем мемориальная доска.
А тогда в разукрашенной витрине первого этажа привлекал внимание красочный рекламный щит:
«Пиротехническая лаборатория Ф.И.Смирнова
Лучшие в России фейерверки
Первое в России производство изящных изделий для катильона.
Ордена, шапочки, веера, бумажные цветы, конфетти, серпантин, гирлянды для украшений залов и т. д. и т. п.
Модели всех новинок, что появляются за границей немедленно получаются мной, поэтому мое производство никогда не отстает от заграничных фабрик.
Цены вне конкуренции, поскольку всё делается на месте».
Пока я читал эту рекламу, Стороженко и Чак уже открыли двери и зашли в лабораторию. Я едва успел залететь, пока двери не закрылись совсем.
Пиротехническая лаборатория Ф.И. Смирнова имела фантастический праздничный вид. С потолка свисали разноцветные гирлянды, все стены были завешаны разнообразнейшими бумажными цветами — и очень похожими на живые, какими-то сказочными, каких, наверно, и в природе нет.
За огромным столом, на котором высились кучи цветной бумаги, мотки проволоки и бесчисленное количество причиндалов, сидел очень красивый седой человек с неожиданно черными бровями и черными, по-молодецки закрученными вверх усиками, в белой накрахмаленной рубашке, с галстуком-бабочкой. Он совсем не был похож на мастера.
Увидев Стороженко, Смирнов вскочил, радостно улыбаясь.
— О! Какого я вижу! Салют в честь дорогого гостя! — Он схватил со стола большую картонную «конфету», за что-то дернул, и «конфета» оглушительно взорвалась, выбрасывая в воздух тучу конфетти, которое цветным снегом посыпалось на голову Стороженко и Чака.
Потом Смирнов быстро подошел к Стороженко и порывисто обнял его:
— Здравствуй, дорогой Пьер!
— Здравствуй, Федор Иванович, здравствуй!
— Где же ты пропадал? Куда исчез? Почему не появлялся:?.. Ну, как дела? Как… — Смирнов быстрым взглядом окинул плохонький латанный костюм Стороженко и сразу нахмурился. — Эх! Ну что же ты… Ну разве так можно? Ну…
— Всё в порядке, Федор, — сильно покраснел клоун-неудачник. — Не волнуйся. Всё хорошо…
— О, проклятый мир, что заставляет бедствовать таких людей! О, мерзкое общество продажных душ! — страстно, с возмущением воскликнул Смирнов и сразу замер, глянув на Чака. Наверно, впервые понял, что они не одни.
— Не волнуйся, Федор, это свой… — успокоил его Стороженко. — Наш брат, угнетенный. Вчера пришлось спасать его от полицейского сыночка Слимакова.
— А-а! — приветливо улыбнулся Чаку Смирнов и протянул ему руку. — Рад познакомиться.
Чак неловко улыбался, пожимая руки этого необычного человека.
— Я к тебе, Федор Иванович, с небольшим делом. — явно перебарывая себя, начал Стороженко (наверно он был гордым и не любил ничего просить у друзей). Стесняясь Чака, он обнял Смирнова за плечи и тихо, почти шепотом начал ему что-то объяснять.
— О чем разговор! Нет вопросов! — воскликнул Смирнов и заметался по лаборатории выискивая какие-то коробочки, трубочки, упаковки.
— Вот возьми! Вот… Вот… — приказывал он, раз за разом протягивая Стороженко какую-нибудь вещь. — С. тим осторожно, взрывается при легком нажатии в этом месте.
— Спасибо… Спасибо… Спасибо… — кивал головою Стороженко. — Я, Федор, отплачу тебя когда-нибудь, поверь мне…
— Сочтемся! Это я в неоплатном долгу перед тобой. За радость, котору ты мне дарил своим талантом. Что может быть радостнее настоящего искреннего радостного смеха? Самая человеческая радость из всех радостей людских. «Человеку покорившему все и всех, бог только ему одному позволил смех» — сказал Ронсар. Так что не обижай меня, друг…
