Энн Файн - Пучеглазый
Похоже, и маму это ничуть не волновало (впрочем, она, по крайней мере, делала попытки переубедить Пучеглазого, ссылаясь на то, что такие страны, как Норвегия, Швеция и Австрия, гораздо ближе к России, чем мы, но, хотя у них и нет ядерного оружия, никто на них не покушается).
Может, и мне не следовало так кипятиться по этому поводу?
Я вернулась домой с твердым желанием попробовать начать все заново. Правда. Мое отношение к Джеральду Фолкнеру не то чтобы потеплело, но стало нейтральным. За тот день он не раз приходил мне на выручку. Пусть он еще не вполне открыл душу для тревог Маленькой Планеты Земля, но все же и у него были свои плюсы. Откуда мне было знать, что, как только я переступлю порог родного дома, он все разрушит? Пучеглазый встретил меня как Великий Инквизитор и тут же сам себя вознес на вершину моего черного списка.
— Давай сразу уговоримся, — он оперся о стол и наклонился вперед. — Вот Китти только что накопала для тебя картошки.
— Верно, — подтвердила мама, швыряя влажные черные комки грязи в раковину и включая воду в полную силу, чтобы отмыть клубни от земли.
— Той, что выросла на огороде за домом.
— И это верно.
— Его вскопал когда-то отец Китти, а потом она, иногда с помощью Джудит, ухаживала за ним.
— Ну, уж не больно-то она помогала, — напомнила я им. (Джуди все свободное время торчит в том парке.)
Не обращая на меня внимания, Прокурор обратился к маме, своему главному свидетелю:
— И ты покупаешь ей семена.
— Да.
— И лопаты, и тяпки.
— Всё, — подтвердила мама, — совки, подставки для бобов, удобрения, навоз, садовую сетку…
— И после этого Китти требует с тебя плату за картошку!
Я опешила.
— А что здесь такого?
Я просто ушам своим не верила! Он так на меня смотрел, с таким осуждением и возмущением, словно я какой-то воришка или того хуже.
— Мне кажется, это просто отвратительно, — отвечал он.
Ну ничего себе!
— Почему это? — не сдавалась я. — Я не люблю копаться в саду. И мама тоже. Такое занудство. И теперь, когда папа уехал, мама платит мне за овощи, чтобы кто-то все же за ними ухаживал.
— А ты сама? — напирал Пучеглазый. — Разве ты платишь ей за приготовленные обеды, пропылесосенные ковры и вымытую ванную?
Тут уж мама попыталась за меня вступиться.
— Но Джеральд. Я же ее мама.
— Да, и вместе вы семья, — парировал Пучеглазый. — И ты не должна платить ей за помощь по хозяйству. Никто не смеет шантажировать близких, исполняя свою долю работы. Это отвратительно.
Мама нахмурилась. Сперва я решила, что выражение ее лица означает «не лезь не в свои дела, Джеральд», но потом с ужасом догадалась, что это было лишь «минуточку, мне надо все обдумать».
— Но это работает, — сказала она немного погодя. — Смотри, как расторопно Китти приносит картошку.
— Не в этом дело.
Мама снова нахмурилась. Трудно было понять, о чем она думала. Возможно — «это ты так считаешь», но могло быть и «может, ты и прав».
Да — именно «может, ты и прав».
— Может, ты и прав. Должна признать, мне и самой это не по душе. Я помогала своим родителям по дому, но им и в голову не приходило мне за это платить.
— Еще бы! Сама идея отвратительна.
Убежденность, с какой он это провозгласил, заставила маму снова встать на мою сторону.
— Но Джеральд. Все же честнее немного приплачивать Китти, ведь Джудит хоть и подросла уже, а палец о палец не ударит.
Пучеглазый только руками развел.
— Розалинда, — произнес он, словно обращался к маленькой девочке или недоумку. — Не стоит ли тебе штрафовать Джудит за бездельничанье вместо того, чтобы подкупать Китти?
— Тоже мне подкуп! — не утерпела я. — Десять жалких пенсов!
Он обернулся ко мне.
— Ага! — воскликнул он. — Любуйтесь, все матери мира! Она уже требует прибавки жалования, наша маленькая торговка картошкой.
Мама рассмеялась.
— Китти, доченька, похоже, что, если Джеральд настоит на своем, плакали твои денежки!
Теперь-то я понимаю, что мама просто пошутить хотела. Но мне ее слова тогда совсем не казались смешными. Я решила, что надо мной насмехаются: вот я стою, все руки в земле, а эти двое пристроились у раковины и ухмыляются!
В любой другой день я бы не стерпела. Я бы забыла все свои обещания и крикнула бы ему, чтобы он не пялил на меня свои глазищи и не совал свой нос в чужие дела, чтобы он убирался, валил к себе домой!
Но в тот день я вот только что была счастлива! Всю дорогу до библиотеки и обратно. Мир вдруг показался мне огромным и красочным, ветер — бодрым и свежим, а небо — таким высоким. Я вернулась домой в приподнятом настроении, достала из сарая тяжелую папину лопату и накопала маме картошки, потому что я люблю ее, и потому, что она сегодня была счастлива. И после всего этого — переступить порог и снова услышать его придирки!
Ну это уже слишком! Я расплакалась. Нет, я не заревела в три ручья, а просто захлюпала носом, как маленькая. Слезы закололи мне глаза, и я не смогла их удержать — даже отвернуться не успела и выбежать из комнаты тоже. Они хлынули из глаз, полились по щекам и закапали на мои перепачканные в земле ботинки.
— Китти! Китти, доченька!
Мама вырвала у него свою руку, молнией метнулась ко мне через всю кухню и обняла крепко-крепко.
— Китти, любовь моя!
Это оказалось слишком для него, и он исчез, не сказав ни слова. Как только за ним захлопнулась дверь, мама сказала:
— Что стряслось, Китти? Китти-котик, ну-ка, скажи мне.
Я размазала слезы грязной ладонью.
— Просто я больше не могу его переносить, — пролепетала я. — Он теперь всегда здесь, каждый день. И ты не такая, как прежде. Я знаю, что ты стараешься, но с ним ты совсем другая. А он вечно говорит то, что думает, а то, что он думает, не похоже на то, что думаем мы, и меня от него уже тошнит.
Я стала икать, захлебываясь слезами. Мама опустилась на ближайший стул и усадила меня к себе на колени. Она вытянула край моей рубашки из джинсов и стерла им грязные пятна на моих щеках. Ну и видок у меня тогда был! Я ведь ростом почти с маму — но мне было все равно.
— Наверное, я от него слишком измучилась. Я просто чувствую себя совершенно выжатой.
Мама погладила мои мокрые колени,
— Вот что я тебе скажу, — сказала она, как говорила, когда я была еще маленькая и теряла какую-нибудь свою «драгоценность», или не могла поспеть на два дня рождения одновременно, или с кем-то подралась. — Послушай-ка. Давай уговоримся. Ты потерпишь эти выходные, а потом я не стану приглашать Джеральда всю неделю. Мы позвоним твоему папе, и, может быть, ты съездишь к нему в Бервик-на-Твиде в следующую пятницу, сменишь обстановку. А затем мы проведем еще одну тихую недельку дома. Потом Джеральд придет к нам обедать на выходных, и, возможно, ты уже не будешь чувствовать себя такой выжатой.
— А почему нам не начать прямо сейчас? — всхлипнула я. — Почему я должна терпеть все выходные? Почему бы нам завтра не побыть одним?
— Но Китти, завтра же воскресенье. У нас поход на базу подводных лодок.
Я же совершенно об этом забыла! Просто стыд и позор! Я как-никак член комитета, который все организовывал. Другая группа заказала автобус, а теперь они не могут набрать достаточно народу. Вот наша команда и предложила помощь.
Но все устроится. Мы всегда отправлялись на такие вылазки втроем — всей семьей.
— Что ж, поедем сами по себе.
Мама покачала головой.
— Не выйдет. Джеральд едет с нами.
— О, нет! — я не могла сдержаться. И снова принялась причитать. — Он-то зачем едет? Он ведь даже не верит в то, что мы делаем.
Мама смутилась, но ответила твердо:
— Китти, он спросил, можно ли ему поехать с нами, и я сказала да.
— Так скажи, что ты передумала.
Теперь мама тоже огорчилась.
— Не могу, — ответила она наконец. — Извини. Если бы могла, сказала, но я не могу. Я могу сказать ему правду — что ты хотела бы, чтобы он не ехал; но я не могу сказать ему, что я передумала.
Я тихо сидела у мамы на коленях и обнимала ее за шею. Одна моя половина всё бы отдала за то, чтобы хоть на один денек мы трое — мама, Джуди и я — остались одни.
Но другая половина точно знала: я ни за что на свете не допущу, чтобы Пучеглазый узнал, что способен так сильно меня огорчить.
Я потерла глаза.
— Не говори ему, — сказала я со злостью. — Пообещай мне. Так и быть, пусть едет завтра с нами. Но только если ты не проболтаешься ему, как меня это раздражает.
— Обещаю. Не скажу ни слова.
Я соскользнула с маминых колен прежде, чем у нее окончательно остановился ток крови и началась гангрена.
— Пойду умоюсь.
Я на цыпочках прокралась через холл. Но я напрасно боялась, что меня услышат. Дверь в гостиную была лишь чуть-чуть приоткрыта. Джуди и Джеральд сидели вместе на диване. Она обхватила рукой его шею, точно так же, как обнимала прежде папу, и он читал ей биржевой отчет.
