Ричард Бах - Хорёк-писатель в поисках музы
Писатель закрыл глаза и попытался вспомнить.
— Он такой огромный, Даниэлла! Больше нашего дома. Синий, с волнистыми желтыми полосками. Как будто он катался на карусели, пока его раскрашивали. Зубы зеленые... как большие заточенные изумруды. Выдыхает огонь... пурпурное пламя. Крыльев нет.
— Твой дракон не умеет летать? — Даниэлла пристально поглядела на него поверх тоста. — Тебе не кажется, что это очень интересно?
— Ты просто хорек-философ, Даниэлла! Да, летать он не умеет. И мне не позволит взлететь. Никогда.
— Даниэлла кивнула с умным видом.
— А титул у него есть?
— Титул?
— Ну, какая у него должность?
— Он — Большой... нет, Главный Злой Дракон.
— Он может причинить тебе вред?
— Он пытается. Он хочет уничтожить меня. Хочет, чтобы я перестал писать. Чтобы я больше никогда не смог сделать ничего стоящего.
— Но может ли он добиться своего?
Баджирон подумал секундочку и сказал:
— Да.
Даниэлла тихонько поставила стакан с апельсиновым соком и наклонилась к мужу через стол.
— Каким образом, Баджи?
— Когда я поверю в то, что он говорит, я погибну.
— Ты боишься?
— Да.
— Давай подумаем. — Даниэлла откинулась в кресле. — Кинамон — Главный Злой Дракон ростом с трехэтажный дом, раскрашенный в жуткие краски и дышащий пурпурным огнем. Но он ничего не может тебе сделать, пока ты сам ему не поможешь. Он не причинит тебе вреда до тех пор, пока ты не поверишь... во что?
И в это мгновение дракон предстал перед Даниэллой собственной персоной, вспышкой жгучего пламени прорвавшись сквозь ужас, обуявший Баджирона.
— Я — ЖАЛКИЙ ОБМАНЩИК! НИКОМУ НЕТ ДЕЛА ДО МОИХ МЫСЛЕЙ! ВСЕ МОИ ИДЕИ — НИЧТОЖНЫЕ ПУСТЫШКИ. Я — ДУРАК, ДУРАК, ДУРАК! Я НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ НАПИШУ НИ ЕДИНОЙ КНИГИ! Я НИКОГДА НЕ СМОГУ ИЗМЕНИТЬ МИР! Я НИКОГДА НЕ СДЕЛАЮ НИЧЕГО ПРЕКРАСНОГО! Я — НЕУДАЧНИК. Я — НИЧТОЖЕСТВО!
Вытаращенные глаза Баджи бешено вращались, вся кухня оглушительно звенела отзвуками рваных восклицаний. Но в конце концов он затих и съежился, вжался в кресло и крепко зажмурился, чтобы сдержать подступившие слезы.
Даниэлла ошарашенно молчала. Шерсть у нее на хвосте встала дыбом.
Но затем, подобно тем просветленным душам, что порой являются в мир хорьков научить их уму-разуму, она глубоко вздохнула и обратилась внутрь себя, воззвав к высочайшей истине. И когда та откликнулась, Даниэлла вцепилась в нее изо всех сил.
Она потянулась через стол, коснулась лапы Баджирона и произнесла то, что ей было поручено:
— Это не ты говоришь, Баджи. Это Кинамон. Это не твои страхи, а Кинамоновы! Твой дракон просит о помощи!
Баджирон открыл глаза и уставился на нее измученным, недоверчивым взглядом.
— Он хочет уничтожить меня, Даниэлла! Он хочет меня убить!
А Даниэлла продолжала, хоть и не могла поверить, что слова эти исходят от нее:
— Каждый образ, рождающийся в нас, и каждая наша мысль несут в себе испытание нашей любви.
Ей казалось, что собственный ее голос звучит откуда-то со стороны.
— Таковы все наши идеи. И даже драконы. Кинамон хочет быть твоим другом, он хочет служить тебе, но не знает как!
— Для начала он мог бы просто не убивать меня...
Даниэлла заморгала и еще крепче вцепилась во вспышку внутреннего света, пока та не успела угаснуть.
— Дай ему другое занятие, — выпалила она. — Пусть он станет для тебя не убийцей, а телохранителем! Пусть этот дракон станет твоей музой!. Пусть он приносит тебе идеи, пусть освещает своим огнем страницы твоей рукописи и защищает твоих персонажей от сомнений, пока они наконец не оживут и не улетят туда, куда не попасть ни тебе, ни Кинамону!
И свет погас. Вспыхнувшая звезда снова сжалась в точку.
Довольно долго Даниэлла хранила молчание, а Баджирон смотрел на нее во все глаза.
Потом она пожала плечами.
— Просто мне так подумалось...
Глава 18
Сидя с закрытыми глазами в своем рабочем кабинете, Хорек Баджирон пытался представить себе друга. «Не страх я призываю, — думал он. — Нет, я призываю свою любовь, свою веселую творческую силу...»
— Кинамон... — шепнул он.
В душе его что-то зашелестело в ответ — не громче шепота. И вот сверху вниз на писателя воззрился новый Кинамон — вдумчивый, заботливый, преданный друг.
— То, что я хотел сказать тебе, — раздался его голос, могучий и тихий, — исходит от тебя самого. Ты и сам все знаешь. Урбену де Ротскиту есть что сказать, но там, где ступила лапа хорька, этому не место.
Писатель насторожил уши.
— Ты имеешь в виду, что я не могу написать исторический роман?
«Ах, эти смертные, — подумал дракон. — Как они любят учиться. И как они любят все забывать».
— Нет, — мягко промолвил он. — Я имею в виду, что ты этого не хочешь. Ты не можешь написать книгу, которую не любишь.
Баджирон разочарованно заколотил лапой по столу.
— Тогда что же я могу написать, Кинамон? Ты меня разнес в пух и прах. Ты сказал, что я — неудачник.
Извини. — Дракон склонил голову. — Просто я боялся. Я потому назвал тебя неудачником, что не видел другого способа тебя предостеречь. Я имел в виду, что ты потерпел неудачу с этим романом, «Там, где ступила лапа хорька». Что же до других книг... О, ты — замечательный писатель!
— Спасибо, — поблагодарил Баджирон. — Но у меня тоже есть чувства. Пожалуйста, впредь не забывай.
— Извини. Долгое молчание.
— Ну, так в чем же разгадка? Нет романа, нет и Ротскита. А дальше что? Как мне писать?
— Ты и сам знаешь, — промолвил дракон. — Всегда знал. Все эти истории, которые ты сочинял, когда был щенком... И «Лапа — раз, лапа — два», и «Колибри Стайк»... Что между ними общего?
Сторонний наблюдатель увидел бы в этот момент лишь одинокого хорька, неподвижно застывшего за письменным столом, перед пустым экраном тихо жужжащего компьютера.
Но на самом деле хорек дрожал от возбуждения, и сердце его бешено стучало: нелегкому испытанию подверг его этот нежданно обретенный друг — муза в обличье дракона!
— Ну, так что же между ними общего? — нетерпеливо переспросил Кинамон. — И чего не хватает твоему великому роману?
Вместо ответа писатель положил лапы на клавиатуру. Ответ напечатался сам:
«Писать их было весело».
Но муза молчала — испытание еще не окончилось.
«Я не думал о том. как писать. Я стоял в стороне. Я уступал путь своей истории — и она писалась сама».
Молчание затягивалось.
«Пока я писал, я не пытался критиковать то, что пишу. Меня не волновало, что подумает читатель, что подумает редактор — и даже что подумаю я сам. Я разрешал своей истории стать такой, какой она сама захочет быть».
Шумный вздох облегчения.
— Не хочу тебя редактировать... — сказал дракон. — Но не хочешь ли ты сократить эти три ответа до каких-нибудь правил, которые можно будет написать на полоске бумаги и наклеить на компьютер? И руководствоваться ими до поры до времени... или, скажем, до конца твоей карьеры...
На всякий случай писатель ухватился за возможность усомниться:
— Это если допустить, что у меня будет карьера...
— Да, если допустить, — улыбнулся дракон.
Хорек Баджирон перечитал написанное. Надо выразить это как можно короче... Он очистил экран...
«Развлекайся», — написал он. А затем:
«Не думай». И еще:
«Будь что будет».
— Ах-х-х! — выдохнул дракон. — Как просто! Безотказно. И отлично подходит для любого творческого приключения.
Писатель подался вперед, напрягшись, словно прыгун с трамплина, приземляющийся на ледяной скат.
— Лента и ножницы...
— Нет, еще рано, — остановил его Кинамон. — Сначала испытай их. Испытай эти правила на своем романе.
Баджирон нетерпеливо закивал. Да, конечно!
— Развлекался ли я? Ну уж нет! — объявил он вслух. — Эта книга была работой. Я над ней мучился. Ничего общего с развлечениями.
— Думал я или нет? Ха! Да я чуть голову не сломал! Вместо того чтобы промчаться сквозь эту историю, как на крыльях, я рассчитывал: следует ли Ротскиту поступить так-то, или так-то? Должно ли именно это сейчас случиться... или все-таки что-то другое?
Баджирон кивнул в подтверждение собственных слов. Он начинал кое-что понимать.
— Будь что будет? Ничего подобного! Меня страшно беспокоило, что станется с этим романом. Внимание, Мир! Вот идет Хорек Баджирон! Смотрите, да у него медаль Аведоя Мерека! Интересно, а какой шарф я надену на церемонию в Пушлании, когда королева провозгласит меня одним из величайших писателей всех эпох?
Все верно. До чего же он заботился о судьбе своего романа! До чего же он волновался! Волновался так, что у него вконец опустились лапы. Он сам себя загнал в консервную банку и ржавел день за днем под дождями собственных тревог.
