Елена Верейская - Ласточка
— А и верно!.. Только не пойму, как же узнать-то?
— Вот бестолковая! Вычесть вот это число из этого.
— Ой, правильно! Не догадалась!.. А дальше-то как?
Через десять минут задача была решена. Ваня очень удивился: совсем, оказывается, не трудная!
* * *На другой день, после урока с Петром Петровичем, Ваня получил «Тома Сойера» обратно и до самого обеда читал его не отрываясь. За обедом снова прислуживала строгая, суровая и подтянутая Маша. А вечером, когда уроки были снова приготовлены вместе, Ваня сидел на столе, болтал ногами и с увлечением рассказывал новой горничной о Томе Сойере. Маша слушала внимательно, в самых интересных местах всплёскивала руками и удивлялась. Такой слушательнице и рассказывать хочется без конца.
— Понимаешь, Маша, ведь вот счастливый мальчишка! Бегал куда хотел, дружил с кем хотел!.. А какие у него приключения были!.. И тайны какие у него были!.. А я вот живу, живу, — и никаких у меня приключений, и тайн никаких!..
Маша засмеялась.
— Подумайте! «Живу, живу»! Какой длинный век уже прожит!
— Не смейся, Маша! Конечно же, очень скучно жить без приключений!.. Хоть прочитаешь про приключения… А знаешь, какие я ещё книжки люблю? Про сыщиков! Я недавно у тёти нашел книжки про сыщика Шерлока Холмса. Ух, интересно! Когда вырасту, непременно стану сыщиком! Вот уж у кого и приключений, и тайн!..
— Сыщиком быть, так надо уметь всё-всё примечать, — сказала Маша.
— А я, думаешь, не умею?! — Ваня соскочил со стола. — Ого! Я только молчу, а всё вижу!
— Что же вы про меня видите? — спросила Маша.
— Вижу, что ты двойная.
— Как это двойная?
— А так: одна в столовой, а совсем другая здесь.
— Так ведь и вы, барчук, двойной, — лукаво улыбнулась Маша. — Один в столовой, а совсем другой в мезонине.
Ваня расхохотался.
— А ведь верно! Конечно, и я двойной!.. — Он вдруг вздохнул и прибавил: — Это потому, что у меня дядя с тёткой такие…
— Какие «такие»?
— Мне бы вместо них двоих такую тётю Полли, как у Тома Сойера, — грустно произнёс он.
— Не надо их осуждать, — строго сказала Маша, — да и спать пора, завтра мне вставать рано.
— Ну-у, Маша! — протянул Ваня. — Не становись в мезонине «столовой Машей».
И они оба засмеялись.
* * *Когда Маша на другой день зашла прибрать Ванину комнату, она спросила:
— Барчук, а родных отца и мать не помните?
— Мать нет… Отца чуть-чуть помню.
— Вот оно что…
Маша присела на краешек стула и заглянула снизу в опущенное лицо Вани.
— А отец ваш кто был? Тоже купец? Или помещик?
Ваня отрицательно покачал головой и взглянул на Машу. Она смотрела на него без улыбки, так серьёзно и понимающе, что он, совершенно неожиданно для самого себя, сказал шёпотом:
— Да нет… Деревенские они… Были бы они живы, вот я был бы рад! Жил бы с ними в деревне, — там весело!.. — и вдруг, спохватившись, испуганно прибавил: — Ты только дяде не говори, что я так сказал!
— Никому не скажу, — тоже прошептала Маша. — Отчего же они умерли?
— Мать, — когда я родился. А отца ёлкой придавило, когда у дяди для завода лес валили.
Маша чуть приподняла брови.
— Он что же? У родного брата в работниках был?
— Ну да… Мы же бедные были.
Маша резким движением поднялась со стула.
— Смотри, Ваня, не забывай отца!
И она быстро вышла из комнаты.
А Ваня стоял растерянный, ошеломлённый — и улыбался.
Шли дни, недели, месяцы. Строго размеренная жизнь однообразно текла в доме Харчевых. Но для Вани она сейчас шла совсем, совсем по-новому. Правда, никаких «приключений», о которых он мечтал, так с ним и не случилось, но «тайна» в его жизни появилась. Этой тайной была его всё крепнущая дружба с Машей.
Ваня, сколько себя помнил, рос одиноко. Дядю своего он не любил и боялся. Адель Львовна следила только за тем, чтобы он был хорошо одет и вёл себя «прилично», а больше ей дела до него не было. Она была занята только собой. Старые слуги жалели «сироту», но говорить с ними было не о чем.
Товарищей у него не было. Играть с деревенскими ребятами строго запрещала тётка, — ещё наберется от них грубостей и всяких «неприличий»! Соседи-помещики гнушались знакомством с «серым купчиной» Харчевым. Скучно жилось Ване.
Выручали книги. За кабинетом дяди, в просторной и светлой комнате, сохранилась библиотека покойного отца Адели Львовны. Большая часть книг была на иностранных языках, но много было и на русском. И с того дня, как Ваня напал на маленький, незаметный шкафчик в углу библиотеки с сочинениями Майн Рида, Жюля Верна и Марка Твена, уроки с Петром Петровичем пошли из рук вон плохо.
И тут-то в его жизнь вошла «двойная» Маша.
Как-то само собой получилось, что внизу Ваня был для Маши «барчук» и «вы», а в мезонине «Ваня» и «ты». И мальчик, никогда не знавший материнской ласки, всей душой потянулся к тихой и приветливой Маше. И была для него особенная прелесть в том, что об этой дружбе никто не знал.
Весь день Маша бесшумно возилась внизу. Убирала комнаты, подавала на стол, что-то крахмалила и гладила. В течение дня они несколько раз встречались с Ваней. Строгая, спокойная, она почтительно, без улыбки, уступала ему дорогу, подавала ему кушанье, выполняла его мелкие приказания. И Ваня как будто не замечал её. Но вечером, закончив дневные дела, она уходила в мезонин, и они вместе готовили уроки, причём Маша проявляла необыкновенную любознательность и не успокаивалась до тех пор, пока они оба не знали заданный урок одинаково хорошо. Ваня часто сердился, отказывался заниматься, но Маша была неумолима:
— Кои-то веки смогу чему-то научиться, а ты не даёшь! Ну, не хочешь, — не надо, только тогда и книжек мне своих не рассказывай, слушать не стану!
Этого Ваня не мог допустить. Рассказывать Маше всё, что он прочёл, пока она работала внизу, стало для него потребностью. Они вместе горячо обсуждали события и поведение героев книг, часто спорили, и это было так интересно! Приходилось уступить и снова садиться за учебник.
Адель Львовна не могла нахвалиться новой горничной, но и она скрывала это от мужа. И она, и Ваня знали: дядя будет рад придраться к любому поводу, чтобы назло жене прогнать Машу, и они оба за неё боялись. Но повода не находилось.
А Пётр Петрович удивлялся: его ученик стал хорошо учиться!
Как-то у Харчевых обедала гостья, жена богатого купца, тоже бывшая институтка. Когда Маша, обнеся всех вторым блюдом, вышла из столовой, гостья эта посмотрела ей вслед и вполголоса спросила:
— Где вы достали такую горничную? Прекрасно выдрессирована!
«Точно про собаку», — возмущённо подумал Ваня.
— Графская выучка, — буркнул дядя сердито.
— Вы говорили, она вас и причёсывает, Адель Львовна? — продолжала гостья.
— Да. А что, хорошо?
— Прелестно! Как у лучшего парикмахера! Вот золотые руки!
— Нам нужны здоровые бабы-работяги, а не графские финтифлюшки! — отрезал Харчев.
Адель Львовна покраснела и зло глянула на мужа, а гостья вдруг необычайно оживилась.
— Кузьма Кузьмич! Адель Львовна! Если она вам не подходит, — уступите её мне! Вы ей какое жалованье платите? Я готова дать ей вдвое…
У Вани захолонуло сердце, он поперхнулся и низко опустил голову.
— Мы прислугами не торгуем, сударыня, — грубо оборвал гостью Харчев, — нам она самим нужна, заплатить вдвое и у нас хватит.
— Кузьма Кузьмич! — укоризненно крикнула Адель Львовна, но в её голосе Ваня уловил и нотку радости.
— Но позвольте! — обиженно заговорила гостья. — Вы же сами сказали… — она сразу умолкла: в столовую с большим блюдом пирожных на вытянутых руках входила Маша.
Наступило неловкое молчание. Ваня поднял голову. Сердце его ликовало — он понял: теперь Маша спасена!..
Когда она вечером вошла в его комнату, Ваня сразу рассказал ей разговор за обедом. Маша пожала плечами.
— Маша, как она смеет говорить, что ты дрессированная!..
— Что делать, Ваня… Они — господа, а мы — слуги!..
— Так ты же не собака и не лошадь! Ты же человек!
Маша быстро глянула на него.
— Ты же такой же человек, как она, только гораздо, гораздо лучше! — с жаром воскликнул Ваня. — Ты лучше их всех!
Маша усмехнулась.
— Знаешь, — медленно заговорила она, — она и меня в коридоре поймала и шепчет: «Переходи, Маша, ко мне — я тебе втрое платить буду»…
— Маша!.. И неужели ты… — Ваня не договорил, поражённый.
— Нет, Ваня, нет, маленький мой дружок, я не уйду от тебя, — взволнованно зашептала Маша, — привязалась я к тебе, мальчик… — Она задумалась и тихо прибавила, как бы говоря сама с собой: — Спокойнее мне у вас… и город близко, а там тётя моя… ведь одна у меня она от всей родни-то осталась.
Ваня вздохнул с облегчением.
* * *А время бежало и бежало, и казалось, ничто не меняется в мрачном харчевском доме. Все так же ездил хозяин ежедневно на свой завод и возвращался иногда чем-то очень довольный, а иногда туча тучей, и тогда весь дом притихал. Так же читала Адель Львовна французские романы и жаловалась на сердце и на нервы. К Маше она очень привязалась и видела в ней ту «служанку-наперсницу», какие встречались почти во всех французских романах. Маша терпеливо выслушивала жалобы барыни и заботливо ухаживала за ней во время сердечных припадков, которые повторялись всё чаще.
