Николай Федоров - Напиши мне ответ
«Сейчас засмеется», — мелькнуло у меня в голове.
Но учительница и не думала смеяться. Она осторожно вынула Генкину скульптуру и, поставив на подоконник, сделала шаг назад.
— Какая прелесть, — тихо сказала она. — Стебелек и два только-только раскрывшихся листика.
Я посмотрел на скульптуру — и замер. Вот это да! В одно мгновение Генкин усатый червяк превратился в веточку с двумя маленькими цветочками на конце. Почему же я раньше этого не разглядел? И как это она сразу все увидела?
— Ребята, милые, — сказала она, — вы просто сами не знаете, какие вы умницы. Давайте-ка садитесь вот сюда, а я для вас любимое сыграю. А потом будем пить чай. У тети есть отличное варенье. Вы ведь любите варенье?
Она села к роялю и заиграла. Впервые в жизни кто-то играл специально для нас с Генкой.
Поход не отменяется (маленькая повесть)
Фанфары, трубите сборы!
Ох уж этот вторник! Посудите сами: пять уроков, дежурство по школе, а на шестом — классный час, или чистка мозгов, как говорит Санька Сапырин. Но меня сегодня, кажется, чистить не будут. На носу конец второй четверти, и Татьяна Андреевна говорит о Кольке Миледине и Людке Меньшиковой. У них намечаются двойки. А я сижу и тоскую о коржике, который ждет меня в парте, и рассеянно гляжу по сторонам. Справа на стене под плакатом «В здоровом теле — здоровый дух!» висит последний санитарный листок с двумя карикатурами. На одной нарисован смешной человечек с тонкими ногами и грязным лицом. Под ним подпись: «Миша наш не моет глаз, значит, он дикобраз». Это про Мишку Бурова. Только почему дикобраз? Непонятно. Другая карикатура изображает девочку, у которой вместо головы швабра. Здесь подпись такая: «Отрастила Зина множество волос, а с расческою вот дружбу не ведет». Верно подметили. Зинка Пилюгина всегда лохматая ходит. Вот только стих какой-то кривобокий. Как бы это получше сказать? «Отрастила Зина кудри…» И только я собрался это с «лахудрой» срифмовать, как по классу пронесся такой рев, будто шайбу забросили.
— А? Что? Что такое? — зашипел я, толкая Генку в бок.
— Что, что! Спишь ты, что ли? В поход мы идем на каникулах. В лыжный!
Все кричали, переговаривались, а Татьяна Андреевна даже не пыталась нас успокоить. Она стояла и улыбалась. Тоже, наверное, радовалась. Наконец, когда стало потише, она сказала:
— Вижу, что предложение принято единогласно. Только учтите: вы должны отнестись к этому очень серьезно. Во-первых, неуспевающих у нас быть не должно. Если будет хоть один двоечник, не пойдет никто. Во-вторых, всем учиться до последнего дня как следует. А то знаю я вас: все бросите и начнете в поход собираться. Ну, и, разумеется, следует продумать маршрут, подготовить снаряжение.
— У меня идея, — поднял руку Санька Сапырин. — Пусть это будет не просто поход, а поход астрономический. Все, наверно, знают, что сейчас весь ученый мир следит за кометой Когоутека. Такой кометы уже сто лет не было. Представляете, у нее один хвост в пятьдесят миллионов километров. Уникальное явление! Потомки нам будут завидовать.
— Очень нам нужен твой хвост, — запищала Зинка Пилюгина.
— Почему это мой? — обиделся Санька. — Он для всех людей важен.
— Все равно чей. Мне, например, на живую лису в сто раз интереснее посмотреть. И на ее хвост. А своей кометой ты можешь и с крыши любоваться.
— Серая женщина, — презрительно сказал Санька.
— Ерунда все это, — сказал Женька Капустин. — Главное — чтоб горок побольше. С горки — вжих! — и там…
— Ну чего вы заспорили, — сказала Татьяна Андреевна. — Посмотрим мы и на комету и на лисий хвост, если доведется. Теперь ведь скорее комету на небе увидишь, чем лису в лесу. Главное, ведите себя хорошо. Боюсь я за вашу дисциплину. — И Татьяна Андреевна замолчала, будто ей страшное представилось.
Тут я заметил, что, пока все разговаривали, Генка что-то усердно строчил на листке. Татьяна Андреевна отпустила ребят, а мы с Генкой остались. В тот день мы еще и по классу дежурили.
— Чего это ты там писал, писатель? — спросил я, когда мы остались одни.
Генка схватил швабру и залез на парту.
— Слушай, я стих написал. Посвящается походу. — И он стал читать:
Две четверти уж позади,Фанфары, трубите сборы!Каникулы впереди,Нас ждут ураганы и горы!
Довольно по городу шляться,Хватит глазеть телевизоры!Нам время в лесу прогуляться,Да здравствуют палки и лыжи!
Завидуйте, люди, навзрыд,Давите в метро свои пятки,Лечите касторкой бронхит, А мы собираем манатки!
— Ну как? — спросил Генка.
— Потрясающе! А еще говорил, к стихам способностей нет. Вот только в конце, там, где про «манатки», что-то не очень…
— Да, верно. Я тоже об этом подумал. Но, понимаешь, с пятками больше ничего не рифмовалось.
— «Без оглядки» хорошая рифма, — сказал я.
— Причем тут «без оглядки»?
— Не знаю. Ты поэт, тебе виднее.
Тут дверь распахнулась, и в класс влетел Мишка Буров.
— Вы еще здесь? А я портфель в парте забыл.
— Во дает! — сказал Генка. — Как это можно — портфель забыть? Я понимаю, ручку можно оставить или там дневник. А то — портфель! О чем ты только думал?
— Как о чем. О походе. Вот скажите мне, к примеру: что вы в походе есть собираетесь?
С этими словами Мишка достал из забытого портфеля огромный бутерброд с колбасой и тут же стал его уписывать.
— Ты, наверное, из-за колбасы и вернулся. А не из-за портфеля, — сказал я.
— Так вы мне не ответили, — продолжал Мишка, работая челюстями. — Что вы будете есть в походе?
— Как это что, — сказал Генка. — Пищу будем есть.
— А когда пища кончится?
— А почему это она должна кончиться?
— Мало ли. В походах все случается. Заблудиться можно, в буран попасть. Наконец, продукты могут оказаться отравленными. Тогда что?
— Тогда, — сказал я, начиная злиться, — будем есть самых толстых. А кто у нас в классе самый толстый, а?
— Да ну тебя, — отмахнулся Мишка. — Я серьезно. Когда продукты кончаются, едят кожу. Ремни, сапоги, портфели… Ясно?
— Гениально, — сказал я. — Сам додумался?
— Не, это я в одной книжке читал.
— Тогда вот что, — сказал Генка. — Иди сейчас домой и потренируйся. А то никто ведь не знает, как кожу есть. Вот ты возьми старый башмак, свари его, поперчи, посоли, а может, уксусу добавишь или лаврового листика. Дерзай, в общем. А потом нам о результатах доложишь.
Мишка с подозрением посмотрел на Генку, но тот стоял с совершенно невозмутимым видом.
— Да я и есть-то еще не хочу, — сказал Мишка.
— Ничего, — сказал Генка. — Пока башмак будет вариться, проголодаешься.
Тут я не выдержал и разразился таким хохотом, что ноги у меня подогнулись и я повалился на парту. Прыснул и Генка, а Мишке ничего не оставалось, как присоединиться к нам.
Предпоходная лихорадка
На следующий день в школе началась предпоходная лихорадка. Шуршали под партами карты и путеводители, сверялись компасы. Кто-то приволок барометр, Генка выпросил у деда огромный морской бинокль, а Женька Капустин пришел в настоящих северных унтах. «Видали, какие у меня унтики!» — говорил он всем, хотя было видно, что ему в них невыносимо жарко, и на уроках он сидел в одних носках. А на географии так в носках и к доске пошел. Забыл свои унтики надеть.
Учиться, конечно, не хотелось. Сами знаете, как в последние дни перед каникулами учиться тяжко. А тут еще поход на носу. И если б Татьяна Андреевна не предупредила, нахватали б мы двоек. Особенно все волновались за Миледина и Меньшикову. Помочь им взялась Аня Суркова. У Кольки Миледина двойка намечалась по русскому. И вот только урок начался, Людмила Ивановна еще журнал не успела открыть, а Колька уже руку тянет.
— Что тебе, Коля? — спрашивает Людмила Ивановна. Колька, наверное, испугался своей смелости и говорит:
— Я это… Выйти можно?
Тут как все на него зашипели, он снова испугался и говорит:
— То есть нет, не выйти. А наоборот.
— Что наоборот?
— Ну это, — как его… Отвечать.
В классе стало тихо. Все на Кольку смотрят, волнуются. Аня красная сидит и карандаш грызет так, что хруст слышен.
Сначала все хорошо шло. Людмила Ивановна спросила о правописании наречий с шипящими на конце. Колька закатил глаза и торжественно изрек:
— У наречий после шипящих на конце мягкий знак пишется.
Все облегченно вздохнули.
— Верно, Коля. А скажи мне: всегда ли он пишется?
— Нет, не всегда! — радостно выпалил Колька, будто сам это открытие сделал. — Есть исключения.
