Анна Гарф - Кожаные башмаки
Отец захохотал:
«С воробьиное яйцо — это я маленько прибавил. А всё же каждое зерно почти вдвое тяжелее наших местных сортов. Не веришь? Можно взвесить».
Осторожно, бережно опускал отец эти тяжёлые, твёрдые семена в жирную рыхлую землю.
Вынимал из кисета по зёрнышку, как жемчужины: положит и умнёт землю пальцами.
Потом поставил колышки, заметил день, число…
«Будущей осенью, — мечтал вслух отец, — если всё хорошо будет, засеем этой пшеницей гектара, два, а там… Эх, Миргасим! Понимаешь, что будет, когда пустим эту пшеницу на колхозные поля? Там, где рос один колос, вырастут два. Понимаешь?»
Может, тогда Миргасим и не очень-то понимал, но теперь все стали умные, все понимают, что такое ломоть хлеба. Вместо одного ломтя будет, значит, два…
Вот они, отцовы колышки, и дощечка, которую надписывал. А пшеницы нет. Комбайн! Разве он понимает…
— Что пригорюнился? — И рука Зуфера опустилась ему на плечо.
— Здесь папина делянка была, вон колышки.
Зуфер обнял брата:
— Я вчера серпом жал, ни один колосок не потерялся. Мама снопы вязала. Стожок — вот он, смотри!
— Подсохнут снопы, я цепом обмолочу, — сказал Миргасим.
— Обмолотим, — отозвался Зуфер, — а под зиму высеем. Мама с дядей Рустямом договорилась. Где папа намечал, там и посеем.
Глава тринадцатая. Яблоки
Вот принесли к весам свои корзинки девочки. Весовщик Абдракип-бабай высыпал колоски в мешок, взвесил, вытащил из-за уха карандаш, достал из кармана записную книжечку в красной обёртке и отметил, сколько килограммов собрали. Потом в таком же мешке взвесил, сколько собрали мальчики, тоже отметил, почесал карандашом кончик носа и сказал:
— Побеждённых нет. Все победители. Каждый получит заслуженную награду. Иди сюда, Разия. Ты пришла последней, за это яблоки получи первая. Правильно?
— Правильно, верно, она переживала, она сестрёнку нянчила.
— Теперь ты, Миргасим, подойди. Взгляни, какие выбрал я для тебя яблоки. Самые красивые.
«За один колосок — семь яблок? — удивляется Миргасим. — Но, может быть, колосок в самом деле не простой…»
Но тут вспомнил он сказку о коте, который гнался за мышью и не мог её поймать. Тогда он сказал: «Ты такая расторопная, такая шустрая, выйди из норки, покажи, как ты умеешь бегать. За это я дам тебе мешок пшеницы». — «Нет, — возразила мышь, — работа мала, а плата чересчур велика. Тут что-то не так».
И на всякий случай Миргасим спрятался за спины товарищей.
— Почему яблоки не берёшь? Я хотел поздравить тебя с днём твоего рождения. Но если не хочешь…
— Хочу, хочу!
Ах, что за яблоки! Тяжёлые, прохладные… Миргасиму так хотелось хоть одно надкусить… Но нет, лучше будет, если он все семь штук домой принесёт, на стол положит — ешьте!
— А мой когда день рождения? — смеётся Фаим и прячет свои яблоки в один карман, в другой, в чеплашку. — Должно быть, никогда я не родился…
— Вот кончим войну, — говорит Миргасим, — тогда мой день рождения и твоим будет. Бабушка и тебе подарки приготовит. У неё в сундуке барахла на всю деревню хватит!
Солнце спустилось низко-низко, к самой воде, а навстречу ему со дна реки поднялся золотой столбик. Мальчики рванулись было купаться, но Зуфер не позволил:
— Дома ужинать не садятся, нас ждут. А река к ночи ещё теплее будет.
Постояв на золотом столбике, солнце погрузилось в воду. А река, река-то как посветлела! Заря разлилась по небу, расплескалась по стенам домов, по крышам. Бабушкин дом стоит на краю деревни, у самой околицы, и заря жарче всего горит в окнах бабушкиного дома, золотит деревянные ступени высокого крыльца.
Розовая, помолодевшая в свете зари, выходит из дома на крыльцо мама.
Не довелось Миргасиму под радугой пройти, но в зарю-то он уж войдёт! Взбежит на крыльцо, обнимет маму: «Я работал в поле! Не веришь? Смотри!» — и вытащит из-за пазухи яблоки.
Но Зуфер иначе распорядился:
— Девочкам вольно, а мальчики пройдут строем по всей деревне. Миргасим, запевай.
Девочки просить себя не заставили, побежали кто куда, а Шакире и Асия поднялись на крыльцо, обняли маму…
Миргасим шагает молча, насупившись.
— По маме соскучился или по бабушке? — шёпотом спрашивает насмешливый Зуфер.
— Не мужчина я, что ли? — рассердился Миргасим и запел:
Ах, на яблонях своиСвили гнёзда соловьи!
Ребята подхватили:
Яблоко мы пополам съедим,Друг за друга жизнь мы отдадим…
Миргасим поёт звонче всех, он запевала, он голосистый — в дедушку.
Пока мальчики с песней по улице шагали, люди из каждого окна им улыбались, ужинать звали, своих работничков приветствовали. Только из одной хибарки, той, что стоит у самой дороги, никто не вышел на ребят поглядеть, своего работника встретить.
— Стоять смирно! — командует Зуфер, потом говорит обыкновенным голосом: — Давайте споём для Фаима.
И хотя неприветливо смотрит родная хибарка, Фаим улыбается. Ещё бы! В карманах яблоки, вокруг друзья. И все поют для него! Может быть, и правда не только у Миргасима, но и у Фаима сегодня день рождения? Кто знает…
Вдруг тяжёлая, обитая войлоком и клеёнкой дверь отворяется, и высовывается из-за двери голова в высокой бархатной шапке:
— Ну, чего надо? Незачем шуметь здесь, незачем! У моей козы с перепугу молоко пропадёт.
— А молозиво? — спрашивает Миргасим.
Ребята от смеха на ногах не устояли, покатились по траве.
…Совсем недавно, за день до войны, Насыр-кузнец по всей деревне раззвонил про случай этот с молозивом.
— Дело было осенью под вечер, — говорил он, — возвращались мы вместе с дядей Сараном из села в деревню. Ему ближе полем идти, а я хотел было свернуть на луг, мне лугом ближе.
«Зачем тебе шагать по траве в такой холод и дождь? — сказал дядя Саран. — Считай, на эту ночь мой дом всё равно что твой, заходи. Кстати, корова только вчера отелилась и есть у меня молозиво. На базар молозиво не понесёшь, но приятеля угостить можно».
Видимо, старик боялся идти полем в одиночку. Я проводил его и зашёл в дом. Саран-абзей помедлил, покряхтел, но потом всё же принёс чашку молозива и чёрствый кусок хлеба. Я было протянул руку к еде, но хозяин сказал:
«О Насыр Алтын-баш, ведь молозиво тяжёлая пища, хорошо ли есть его на ночь? Если съешь молозиво с хлебом, будешь ни сыт, ни голоден, только желудок раздразнишь. Если же попросишь ещё, то с непривычки к такой пище может живот заболеть, а я ведь не припас для тебя ни кипятка, ни лекарства. Если бы я не принёс тебе угощения, ты мог бы обидеться, подумал бы, что я поскупился. Но разве я не должен был напомнить тебе о вреде, который может причинить неумеренная еда на ночь? Выбирай сам: еда и резь в кишках или немножко терпения и крепкий сон?»
Ну и смеялся в тот вечер народ! Только Абдракип-бабай оставался серьёзным.
— Подобную историю, — молвил он, — приходилось мне читать в молодости в книге аль Джахиза.
— Да, но разве история эта стала хуже оттого, что я пересказал её? — возразил кузнец Насыр, и люди ещё громче засмеялись.
Вот про это знаменитое молозиво и вспомнил сейчас Миргасим. А ребята рады посмеяться. Хохочут, будто железом грохочут.
— Долго вы тут, перед моим домом, будете траву мять? — сердится Саран-абзей. — Я здесь в конце мая косил, в июле косил, и ещё в сентябре покосить можно будет. Нечего, нечего перед чужой избой траву топтать!
— По домам, — сказал Зуфер, и ребята, как воробьи, рассыпались во все стороны.
— Почему ты, Зуфер, около нашего дома ребят не отпустил? — спрашивает Миргасим.
— Чтобы Фаиму не скучно было одному к своему дяде идти. Давай наперегонки, кто быстрее домой прибежит, хочешь?
Нет, бежать Миргасим уже не может. Если бы выросли крылья, полетел бы… Нет, пусть лучше рыбья чешуя и плавники, он в воде поплыл бы. Ящерицей быть тоже не так уж плохо — лечь на согретый солнцем камень и лежать, лежать, а если кто схватит за хвост — пожалуйста! Хвоста не жалко, берите! Хвост Миргасим-ящерица оставит, а сам юркнёт в щель и уснёт.
Небо полиняло, поблёкло, потом стало затягиваться сине-серым пологом, и в него, как острия раскалённых добела иголок, вонзились звёзды.
— Поторапливайся, — сказал Зуфер. — Асия, должно быть, уже читает вслух газету.
— Ну и пусть читает, не могу я торопиться. Весь день работал, спешил. Хватит.
— Ладно, ты как хочешь, а я побегу. — И Зуфер побежал.
А Миргасим поплёлся ещё ленивее, медленнее.
В окнах изб зажигается свет, будто избы открывают глаза. Нет, не избы это, а совы желтоглазые — уставились на Миргасима, глаз не сводят. Позади тёмных крыльев-крыш небо чуть-чуть высветляется, будто кто смывает с него вечернюю августовскую синь. Это далеко-далеко в степи взошла луна. Вот выглянула она из-за трубы Кузнецова дома и покатилась по небу, круглая, жёлтая, как яблоко антоновское.
