Марк Ефетов - Валдайские колокольцы

Слушают, не оторвутся и вопросы задают. Слава все эти вопросы мне пересказывал:

— Можно отнести Мишеньке конфету?

С этим вопросом к Славе каждый день приставал малыш из соседнего с нами подъезда. Слава сказал:

— Миша еще сосунок. Он только молоко пьет. И то разбавленное. Понятно?

Но малыш не унимался. На следующий день он опять стал донимать Славу тем же вопросом о конфете. Видимо, пареньку этому очень уж хотелось найти какой-нибудь предлог, чтобы пойти к медвежонку. Как только парень заговорил о конфете, Слава как отрезал:

— Сказано — нельзя. Все.

— А если «Мишку»?

— Что — Мишку? — спросил Слава. — Я же сказал: кормить Мишку нельзя.

— А «Мишку» можно? Только «Мишку».

— Вот непонятливый, — возмутился Слава. — Мишку и Мишку. Беда с этой малышней. Посмотреть хочешь Мишку?

— Нет.

— А что?

— Конфету.

— Я же сто раз тебе говорил: конфеты ему давать нельзя. Он еще маленький — соску сосет. Понятно?

— Понятно. Конфеты нельзя. А я хочу дать ему конфету «Мишка». Мне ее мама давала, даже когда у меня корь была.

— Ну, так бы сразу и говорил.

Слава минуту помолчал, как бы раздумывая, а потом решительно сказал:

— Нет, и «Мишку» нельзя. «Мишка» — это все равно конфета.

27

Да, разговоры о Мишке не умолкали у нас во дворе по целым дням. И я даже заметил, что на руках у малышей нашего двора появилось больше плюшевых мишек.

С особой силой эти разговоры вспыхивали, когда во дворе появлялся Слава. А потом тихо так в моих дверях звонок звякает: динь! Один только раз звякнет. Будто и не прозвонил, а просто кто-то проволочку только в звонке слегка тронул или чуть качнул валдайский колоколец.

Я этот короткий, робкий звонок знаю. Откроешь дверь, а там двое, трое или четверо. Мал мала меньше.

— У вас, дядя, Мишка?

— У меня.

Молчат.

— Что ж молчите? Пришли — заходите! Ведь посмотреть пришли?

— Посмотреть. Мы на минуточку. Мы, дядя, вам мешать не будем. Мы будем на него смотреть, а вы себе работайте…

Они и правда старались мне не мешать. Если Мишка спал (а спал он, как всякий малыш-сосунок, помногу), они стояли над ним как зачарованные и только перешептывались тихо-тихо, чтобы медвежонка не разбудить. Но я не помню случая, когда бы мои гости ушли, не дождавшись Мишкиного пробуждения. — То ли он чувствовал, что пришли дети, то ли их шепот напоминал ему шаги мамы-медведицы, но просыпался он обязательно. А как только проснется, сразу же самые храбрые брали его на руки.

— Ой, ребята, какой он большущий!

— Да, большущий! Это у него только голова большая, а сам он маленький… Дай подержать.

— А хвост! А хвост! Дай мне подержать Мишеньку. Я потихонечку… Тише, ребята, мы же мешаем. Дядя работает.

Наступала тишина.

Мишка тянется своим носиком в ребячью щеку или прямо в губы — он был ласков со всеми детьми, — а спустя несколько минут заурчит. Это значит, что ему надоело на руках сидеть, хочется побегать.

Мишка бегает, а ребята за ним. Случается — столкнутся друг о дружку или о Мишку споткнутся и упадут. И растет тогда мала куча.

А говорили ребята все больше шепотом, даже когда Мишка не спал. Это чтобы мне не мешать.

Вот так я жил при Мишке.

Разные посетители бывали. С мамами и без мам. В школьных фуражках и в шапках, в капорах и в платках. Из нашего двора и, как один раз выяснилось, совсем с противоположного конца города. Туда как-то слух дошел о Мишке, и одна мама своих детей привезла ко мне, как в зоопарк.

Мне работать надо, а у ребят, что пришли и у двери стоят, глаза большие, жадные — вот-вот слезами зальются. Что делать?

— Заходите.

А один раз слышу — в дверь кто-то вроде бы царапает. Иду в прихожую — тихо.

— Кто там?

Молчок.

Вернулся, сел за стол, и снова не то постукивают в дверь слегка-слегка, не то царапают. Вышел, открыл. Смотрю — стоит не то девочка, не то мальчик, разобрать нельзя. Фигура вся укутана башлыком. Годика три, три с половиной, не больше. Глаза в пол, щеки красные и тихо так, чуть слышно:

— Мисю.

— Что тебе, детка?

— Мисю.

— Что ж ты, малый, заходи.

Стоит.

— Ну, давай ручку. Заходи, покажу.

— Боюсь.

— Зачем же ты пришел, если боишься?

— Мисю.

Я взял малыша за руку, и он пошел со мной. Мишка спал на диване в своей обычной позе, положив голову на вытянутую вперед правую переднюю лапу.

Малыш смотрел на него, и казалось, что он не верит своим глазам. Я спросил:

— Как тебя зовут?

— Надя.

— Погладь Мишку, он не укусит.

— Боюсь.

— А мама знает, что ты пришла Мишку смотреть?

Девочка отрицательно покачала головой.

— Значит, не знает?

— Не знает.

— Тогда, Наденька, надо тебе идти к маме.

— Надо.

Она ушла, но у двери остановилась и помахала Мишке рукой в варежке…

А через полчаса звякнул звонок.

28

С тех пор как у нас появился Мишка, не могло быть и речи о том, чтобы после обеда полчаса — час поспать или спокойно полежать с книжкой. Чтобы отдохнуть, мне надо было уходить из дома.

С Мишкой меня не оставляли в покое даже во дворе, когда я с приходом жены или дочери получал возможность отлучиться из дому. Ведь по всему нашему дому и прилегающим переулкам шла слава, что Мишка — чудо ума и сообразительности. Легенда о его талантах ширилась, как снежный ком, обрастая все новыми и новыми подробностями из Мишкиной жизни.

Однажды, как только я спустился во двор, оставив Мишку на попечении жены и дочки, ко мне подошел мальчик в меховой шубке и в такой же пушистой шапке. Он был похож на медвежонка, а может быть, все вокруг я в то время сравнивал с Мишкой. Мальчик тронул меня за рукав:

— Дядя, можно вас спросить?

— Что тебе, малыш?

— Скажите, дядя, а Миша ходит гулять?

— Нет, медвежонок еще совсем маленький. Его пока из дома не выпускают. А ты почему об этом спрашиваешь?

Он помолчал, уставившись в носки своих валенок, будто в них был ответ на вопрос. Потом тихо сказал:

— Я, дядя, Мишу жду. К нему домой мама меня не пускает. А я все хожу и хожу по двору и жду, когда его гулять выведут. Тогда я посмотрю на Мишу. А только собачек все выводят и выводят. И больших собак и маленьких. А что «собаки — их много, а Миша один, и я его никогда не видел… Дядя, а он скоро вырастет и тогда вы его будете выводить? Да, дядя?

— Вот что, — сказал я малышу, — скажи твоей маме, что Миша просил тебя к нему зайти.

— Правда?

— Ну не совсем. Скажи маме, что я, то есть тот человек, у которого медвежонок живет, разрешил тебе зайти.

— А когда, дядя, можно зайти?

— Когда хочешь. Хоть сейчас. Позвони в дверь или, если не достанешь, постучи — тебе откроют. Посмотришь, как Мишу будут купать. Да куда же ты? Ты знаешь номер квартиры?

Он только воскликнул: «Ой, дядя!» — и побежал со всех ног, должно быть, к своей маме за разрешением.

29

По вечерам Мишку купали. Не ежедневно, а через день.

Яркое пламя, которое подогревало воду для ванны, привлекало медвежонка. Мишка усаживался на задние лапы и с выражением сосредоточенного внимания смотрел на огонь. Я знал — его от этого зрелища не оторвать, он будет сидеть смирно, не мешать, и можно спокойно приготовить все, что нужно для купания. А говорят, что медведи боятся огня, ни за что не подойдут к костру. Может быть. Мой Мишка любил смотреть, как фиолетовые язычки газового пламени рвутся наверх и лижут дно бака. Может быть, именно газовое пламя приятно медвежьему глазу? Кто знает!

Купался Мишка как всякий ребенок. Он плескался, бил лапами по воде; иногда раскупается вовсю и не хочет вылезать из ванны. Собственно говоря, ванна была для Мишки слишком велика, и в нее ставили тазик, а Мишку — уже в этот тазик.

В первый раз, когда его купали, Славка воскликнул:

— Ой, вся пушистость прошла!

Это вода так выгладила и вылизала Мишку, что он стал как бы вдвое меньше. Но ненадолго. Когда его обтерли после купания, он опять стал пушистым. А купался он очень долго. Как-то мыло попало Мишке в глаза, он заплакал, по-своему конечно, по-медвежьи: «Ыр, ыр, ыр!» А потом заскулил так жалобно, что мы и не знали, как его успокоить. Его «ыр, ыр» никогда не звучало так печально.

После купания Мишку кормили. Животик его становился толстым, тяжелым и круглым, и медвежонок тут же засыпал. Должен сказать, что спустя несколько дней после того, как Мишка стал москвичом, мы пытались разнообразить его меню, угостив манной кашей. Только из этой затеи ничего не получилось: Мишка совал нос в блюдце с кашей, мордочка его из черной превращалась в белую, но кашу есть он не мог. А может быть, не хотел — кто знает. Пить из соски казалось ему спокойнее и проще. Никакой работы, а в живот попадает. И вот, когда живот этот округлялся, а озорные Мишкины глаза закрывались, Славка укладывал его в корзинку. Это он никому не передоверял. Как известно, в первые дни после нашего приезда из Валдая, когда Слава то и дело бегал ко мне и таскал Мишку к себе, дела его в школе пошли, прямо скажем, позорно. Дважды, как говорится, проехался он на паре. Зато потом, когда Славина мама установила жесткий режим — школа, гулянье, уроки, а лишь потом Мишка, — все пошло хорошо. Отметки Славины я тут перечислять не буду, но скажу одно: в четверти от тех двух двоек и следа не осталось. К концу же года у Славки совсем хорошо получалось.