Николай Богданов - О смелых и умелых.
— Рус, выходи! Шнель!
Они гнали старого и малого на поле боя — собирать оружие и хоронить убитых.
Вместе с Арсением Казариным, колхозным конюхом, оставшимся теперь без коней, пошёл и его внучек, сирота Алёша.
Они плелись позади всех, бородатый дед и босоногий мальчишка, тащивший на плече сразу две лопаты.
Когда Алёша увидел наших убитых солдат, он заплакал. Лицо, залитое слезами, сморщилось так, что все веснушки слились в одну.
— Молчи, — сказал дед, — это война! Чем реветь, посчитай-ка лучше, сколько фашистов наши постреляли! Недаром же наши полегли… Вечная им слава!
И дед стал хоронить убитых прямо в окопах, где застигла их смерть.
Оружие немцы приказывали стаскивать к большим грузовикам:
— Аллес, аллес, давай сюда!
Дед сердито кряхтел, еле двигаясь под грузом автоматов и ящиков со снарядами.
— Больно жадные! — ругался он, возвращаясь на поле боя. — Смотрите не подавитесь…
Потом он куда-то исчез. Алёша не сразу увидел его. Дед волочил за собой противотанковую пушку. Затащив её в блиндаж под рябиновым деревцем, он стал ловко закапывать её в одну могилу с нашими артиллеристами.
— Дед, ты это зачем? — удивился Алёша.
— Так надо! — прикрикнул на него дед и, оглянувшись, зачерпнул солдатской каской масло, натёкшее из подбитого танка, словно чёрная кровь.
Он напитал маслом шинель и прикрыл ею затвор пушки.
— Теперь не заржавеет!
Почесав зудевшие цыпки на ногах, Алёша стал быстро закапывать клад, нажимая на лопату так, что у него заболели пятки. Он уже догадался, что задумал дед. А дед подкладывал в яму один ящик снарядов за другим: сгодятся!
— Заприметь место, — сказал дед, вытерев пот рукавом.
— Оно и будет приметное, — ответил Алёша. — Видишь: все корни пообрубили. Засохнет рябина-то.
— Ага, значит, под сухой рябиной! Запомним.
Дед посмотрел на немцев, которые расхаживали по полю с засученными рукавами и так увлеклись, выворачивая карманы убитых, что ничего не заметили. Он усмехнулся:
— Постойте, вас ещё жареный петух в макушку не клевал!
Алёша не понял задорных дедовских слов.
— А знаешь, дедушка, — сказал он, — немцы говорят, Гитлер уже в Москву вошёл.
— Хотел с Москвы сапоги снести, а не знал, как от Москвы ноги унести.
— Это кто, дедушка?
— Да всякий, кто бы к нам ни совался. Я сам таковских бивал.
Алёша поглядел на деда. Всю жизнь он только и помнил, что дед с конями колхозными возится.
— Это когда же ты успел, дедушка?
— А в восемнадцатом году… Японцы лезли с Тихого океана, англичане — со студёного моря, французы — с моря Чёрного. Всех и не сочтёшь! А немец, так же вот, как теперь, от заката солнца шёл. Тоже вначале потеснили они наши части, а как поднялась вся наша сила, ну и вымели мы их, как помелом.
— И ты сам их бил, дедушка?
Дед крепко зажал заступ в руках:
— Всяких бивать приходилось. Один раз такое было диво на Архангельском фронте — сейчас помнится. Видим: идут на нас по болотам солдаты в юбках. Юбки клетчатые, коленки голые, ботинки жёлтые — ну, чисто бабы какие на нас ополчились. Ружья держат на бедре и сами трубки курят. Нам даже смешно стало. А потом как ударили мы и в лоб и с флангов — ни одного не упустили. Которых побили, а нескольких в плен взяли. Вот собрали мы их и спрашиваем: "Кто вас послал, юбошников? Чьи вы такие?" — "А мы, говорят, английского короля шотландские стрелки". — "Ах, вы английского короля! Ладно". Поснимали мы с них юбки и прогнали обратно. Да и наказали с ними английскому королю: "Юбки понравились, присылайте ещё!"
Мальчик засмеялся: вот он у него какой, дед!
А дед ещё раз поглядел на немцев и сплюнул:
— Ишь засученные рукава! Постойте, штаны засучивать не пришлось бы!
…Уходя, Алёша и дед оборачивались, долго ещё глядели на рельсовый путь, пролегающий невдалеке, на взорванный мост через речку Купавку, на холмик под рябиновым деревцем.
* * *Дважды зима прикрывала белым снегом могилы первых героев войны, и дважды на них зацветали весенние цветы. А рябиновое деревце не завяло, как думал Алёша, — нет, оно подросло, стало выше и гуще, и рядом с ним поднялись молодые, пышные кусты.
Алёша часто приходил на холмик под рябиновым деревцем. Скоро ли доведётся откапывать заветный клад?
Шёл третий год войны. Обнищал народ, извёлся под гитлеровцами. Надев суму, дед бродил по деревням, собирал милостыню. Но вот однажды, придя домой, он шепнул внуку:
— Собирайся, гром гремит!
В лесах не раз гремели выстрелы, с грохотом срывались под откос поезда, взорванные партизанами. Но такого грома ещё не слыхали в деревне Кочки. Он был в сто раз сильнее того, что бушевал тогда, летом 1941 года.
— Пора, — сказал дед, — идёт наша главная сила!
Алёша, как на праздник, надел свой лучший пиджак и, взяв на плечи две лопаты, ушёл вместе с дедом в лес.
Подошли они к рябиновому деревцу, смотрит дед — а оно красное, как кровь. Облепили его рябиновые ягоды, крупнее, чем на всех других кустах.
— Эхма, — удивился дед, — до чего красна рябина-ягода!
Алёша хотел сорвать ягодку, да не посмел: вспомнил, что эта рябина над могилой.
Дед ударил заступом, и Алёша стал копать, нажимая изо всех сил на лопату. Земля слежалась, копать было трудно да и опасно: немцы могли увидеть.
По стальным путям мчались через Брянские леса на восток эшелоны. Немецкие танки, пушки, солдаты проносились в грохоте колёс. Поезд за поездом шли впритык друг к другу, через каждые десять минут.
Сквозь заросли кустов дед смотрел на них жадными глазами, как охотник, выбирая добычу получше.
Алёша устал, пот лил с него градом. Яма была ему уже по пояс, но пушки всё не было.
— Дедушка, неужели утащил кто-нибудь?
— Нет, — сказал дед, — у этого клада стража…
И вот что-то звякнуло об лопату. Звук её отозвался прямо в сердце Алёши.
— Она, она голос подаёт!
— Копай тише, не повреди.
Дед, ощупав пальцами дуло, стал осторожно отгребать землю руками.
Вскоре старый и малый вытащили пушку, накрытую промасленной шинелью убитого артиллериста, и стали устанавливать её под деревцем.
— Эх, обтереть-то нечем! — тревожился дед. — Замок в глине, шинель в глине.
— А вот, — сказал Алёша, — моей одёжей! — и сорвал с себя пиджачок.
— Давай! Для большого дела чего жалеть!
Алёша не пожалел нового пиджака. И скоро пушка была готова к бою.
Дед не умел обращаться со сложным прицелом и наводил простым способом: открыл затвор и смотрел в дуло. Алёша заглянул за ним следом и увидел в кружке света фермы моста.
Старик раздвинул станины, вогнал сошники в землю и заправил снаряд, выбрав гильзу подлиннее. Он не ошибся: это был бронебойный. И, как зверь на ловца, в эту же минуту показался на подъёме бронепоезд. На всех парах спешил он куда-то на восток, красуясь громадными башнями со множеством пушек.
— Дёргай! — шепнул старик мальчику, державшему спуск.
Алёша дёрнул и сейчас же упал от грома выстрела. Пушка подскочила, толкнув деда. Алёша кинулся к нему: "Пропал дедушка!" Но дед быстро поднялся. А там, куда они стреляли, что-то оглушительно засвистело. Из бронированного паровоза струёй вырвался белый пар, и поезд остановился прямо на мосту.
— Ай да мы! — крикнул дед. — Котёл пробили! А ну, давай, давай!
Он быстро стал наводить орудие, снова заглядывая в дуло.
Немцы из всех смотровых щелей, во все бинокли высматривали: откуда раздался выстрел? Все пушки бронепоезда изготовились открыть огонь, поводя стволами.
Полсотни орудий — против маленькой пушки.
Но дед не робел. Он нацелился влепить чудовищу ещё один снаряд, облюбовав какой-то особый, красноголовый.
— Дед, гляди-ка! — крикнул, схватив его за руку, Алёша.
Из-за поворота показался следующий немецкий поезд. Старик взглянул и замер:
— Упредить не поспели… Сигнала нет… Сейчас… Эх, и врежет им!
Машинист увеличивал ход, чтобы с разгона взять крутой подъём после уклона. Колёса паровоза бешено крутились, а за ним тяжело грохотали вагоны и платформы с тяжёлыми танками.
И вся эта махина с полного хода врезалась в хвост бронепоезда. От страшного удара передний поезд изогнулся, взгорбился и стал рассыпаться на куски. А чёрная громада налетевшего паровоза, окутанная паром, медленно заскользила по рельсам, счищая с них стальные коробки бронепоезда, как плугом. Рельсы со шпалами вздымались, закручиваясь штопором. Бронированные платформы вместе с людьми и пушками валились под откос и в речку Купавку. Машинист включил тормоза, но было уже поздно: из-под колёс брызгали огонь и дым, а вагоны лезли один на другой. Тяжёлые танки, сорвавшись с платформы, летели под откос.
Лесное эхо умножало гул и скрежет крушения.
И вдруг ахнул такой взрыв, что волосы дыбом поднялись. Старый и малый поползли на четвереньках прочь, хотели было бежать, да вспомнили про пушку.
