Виктор Курочкин - Короткое детство
Ирка обиделась:
— Не ври, Генка. Четырнадцать с половиной.
— А почему же вы такие старые? — спросил Стёпка.
— От голода, — ответил Генка.
— Посидел бы ты в блокаде, не такой бы был, — добавила Ирка.
— Вы и сейчас жрать… — Митька запнулся и покраснел, — есть хотите?
— Да ещё как! — вскрикнул Генка.
— А вас разве не кормят? — спросил Стёпка.
Генка возмутился.
— Кто тебе сказал, что не кормят?
Ирка вздохнула.
— Доро́гой хорошо кормят.
— А почему же вы голодные?
— Потому что мы дистрофики. А дистрофиков сколько ни корми — всё равно жрать хочется.
— Почему? — изумился Стёпка.
Генка презрительно усмехнулся.
— Потому что ты дубина деревенская и ничего не понимаешь.
Стёпка поставил на снег футляр и сжал кулаки.
— Ты чего обзываешься. Хочешь, чтоб я тебе врезал?
— А ты попробуй, — вызывающе сказал Генка и принял стоику боксёра.
Между ними встала Ирка.
— Не задевай его, — сказала она Стёпке. — Генка все приёмы знает. Он во Дворце пионеров в боксёрской секции занимался.
— Ври-и-и! — протянул Стёпка и с уважением посмотрел на Генку.
— А чего врать. Давай попробуем. По-дружески. Беи меня. Я буду только защищаться.
Стёпка посмотрел на Митьку и засмеялся.
— Дай ему, Локотков.
Митька отказался. Он дрался, только когда на него нападали. А драться так, нарочно, ни за что ни про что, он не любил.
Генка стоял в прежней позе, прикрывая лицо кулаками. Стёпка слегка ударил и попал Геньке в выставленную ладонь.
— Ещё! — крикнул Генка.
Стёпка напал и опять попал в руку.
— Давай, давай, — подбадривал Генка.
Стёпка «давал», но как он ни старался попасть Генке в лоб или в ухо, у него ничего не получалось.
— Ушёл в глухую защиту! — кричал Генка, когда Стёпка замахал руками, как мельница. Неожиданно Генка упал.
— Ну, вот видишь, — с гордостью сказал Стёпка и помог Генке подняться.
— Это не удар, а толчок. И упал он потому, что ослаб от голода, — пояснила Ирка.
Генка усмехнулся.
— Если б я захотел, то изуродовал бы тебя, как бог черепаху. Но мне не позволяет боксёрская этика. Понятно?
— Понятно, — сказал Стёпка, хотя совершенно не понимал, что такое «боксёрская этика».
— У тебя всё было открыто: и челюсть и корпус. В общем, в боксе ты, парень, не тянешь, — решительно заключил Генка.
Коршун не обиделся. Он и сам видел, что Генка настоящий боксёр и если б не ослаб от голода, то Стёпке бы досталось немало.
Митька бочком подвинулся к Ирке и тронул её за рукав.
— А этот тоже с вами в одном вагоне едет?
Ирка удивлённо посмотрела на Митьку.
— Ну, этот, который променял скрипку. Дяденька Череп.
Ирка гневно сдвинула брови.
— Он не череп, он музыкант. В Ленинграде в театрах концерты давал. А ты, мальчик, умеешь играть на скрипке? — спросила она Стёпку.
— Ничего он не умеет, — сказал Митька.
— Зачем же тебе скрипка?
— Так, — Стёпка помахал футляром, посмотрел на небо, потом на свои ноги и буркнул: — Он сам её отдал.
Ирка вздохнула и покачала головой.
— Он съест вашу картошку, а потом умрёт.
— Почему умрёт? — прошептал Митька.
— Так… Возьмёт да и умрёт. А чего ему делать без скрипки?
— У нас полвагона поумирало дорогой. Мама тоже умерла, — сказал Генка.
Митьку от макушки до пят прохватил озноб. Он посмотрел на Стёпку. Тот, опустив голову, ковырял носком валенка снег.
— Как же вы теперь без мамки жить будете? — спросил Митька.
— Приедем на большую станцию, и нас сдадут в детдом, — ответила Ирка.
— Небось не хочется в детдом?
Ирка подняла глаза на Митьку.
— А куда ж нам теперь? Мы остались круглыми сиротами. Мама умерла, папу убили. А в детдоме нас будут кормить, одевать, учить и… — Ирка всхлипнула и смахнула с ресниц слезину.
Генка подошёл к сестре, положил ей на плечо руку.
— Ничего, Ируха, выживем. Я в детдоме отъемся и на фронт рвану.
— А я? — испуганно спросила Ирка.
— А ты пойдёшь в госпиталь, за ранеными ухаживать. Мы все свои силы должны отдать для победы! — заявил Генка и погрозил кулаком.
Митьке стало стыдно и за себя и за Стёпку. Он с ненавистью посмотрел на сумку с картошкой. Он готов был в эту минуту растоптать её ногами, но тут он вспомнил, что Ирка с Генкой голодные.
— Возьмите мою картошку.
Генка взял сумку, подержал её и протянул Митьке.
— Нам нечего менять. Всё уже променяли.
— Бери, бери, мне ничего не надо. Мамка хотела, чтобы я бумаги выменял. Плевать на бумагу. Что, мы без бумаги не проживём?
— А у нас есть бумага, — хвастливо заявила Ирка. — В вагоне, в жёлтом чемодане. Вот таких пять тетрадок. — И она пальцами показала, какие толстые тетради лежат у неё в чемодане.
— Точно, — заверил Генка, — пошли к нам в вагон?
— А можно?
— Конечно, можно!
Товарный вагон, в котором ехали эвакуированные, был переделан в теплушку. С двух сторон стояли двухэтажные нары. Посредине — круглая железная печка. Вокруг печи, вытянув руки, сидели исхудавшие пассажиры. Дяденька Череп пёк картошку.
С правой стороны на нижнем этаже нар лежала старуха и что-то бормотала.
— Что это она? — спросил Митька Генку.
— Умирает.
— Ври-и-и!
Генка небрежно махнул рукой.
— Точно! Как только человек забормотал, значит, ему крышка.
У Митьки от страха шапка поднялась на волосах.
— Она помрёт?!
— Факт. Двух дней не протянет, — Генка посмотрел на бабку и, вздохнув, добавил: — Наша мама тоже бормотала.
На втором этаже нар с краю лежало два чемодана: жёлтый и чёрный.
— Здесь наше место, — сказал Генка. — Когда в вагоне народу было битком, я спал на жёлтом чемодане, а Ирка на чёрном.
Стёпка усмехнулся.
— Куда же ты ноги девал?
— Очень просто. Подтянешь колени к подбородку и храпишь за милую душу. Конечно, не совсем удобно. А теперь ехать благодать. Спи хоть целый день, никто слова не скажет. А раньше по очереди спали.
Митька с недоверием посмотрел на Генку.
— Сколько же вы едете?
— Третью неделю, — и Генка показал на жёлтый чемодан. — Волоките на пол. Мне не стащить. Отощал я, братцы, — с огорчением сказал он.
Чемодан стащили на пол. Ирка разыскала в кармане крохотный ключик, отомкнула замки и вынула из-под белья три толстых в клеёнчатых переплётах тетради.
— Мама ещё до войны припасла, — Ирка вздохнула и отдала их Митьке. — Пиши на здоровье.
— Это не мне, а матери, в правление. Она председатель колхоза.
Ирка достала ещё одну тетрадь.
— А это тебе. На память. Бери, бери. В детдоме бумаги, наверное, сколько хочешь.
— Спасибочка, — пробормотал Митька и засунул тетрадку за пазуху.
Стёпка опять затащил чемодан на нары. Поговорили ещё кое о чём и стали прощаться.
— Скоро поезд пойдёт? — спросил Стёпка.
— Как ему вздумается, так и пойдет, — ответил Генка.
— Мы не по графику следуем, — пояснила Ирка.
Стёпка кивнул головой. Хотя ему было совсем не понятно, как это — следовать по графику.
— А как вас звать-то? — вдруг вспомнила Ирка.
— Я — Стёпка Коршаткин, а он — Митька Локотков. Живём в деревне Ромашки.
— Какое красивое название, — сказала Ирка.
— А ты бы посмотрела, какая она на самом деле, — воскликнул Митька. — И озеро у нас огромадное: за день не обойдёшь. Рыбы там пропасть. Вот такие лещи. — Митька широко развёл руки и показал, какие у них водятся лещи.
Ребята, торопливо попрощавшись, выпрыгнули из вагона и побежали. От ужаса они не чувствовали под собой ног и неслись, как сумасшедшие. Пятнадцать минут, которые они пробыли в теплушке, показались им кошмарным сном, а сам вагон, где каждый день умирают люди — мертвецкой.
Но вдруг Стёпка остановился, присел на корточки и начал хохотать.
— Что это тебя схватывает? — с удивлением спросил Митька.
— Ты не знаешь, ты не знаешь? — кричал, заливаясь, Стёпка и хлопал себя по коленкам. — Я же надул музыканта!
— Как?
— Скрипку-то в вагоне оставил!
Митька тоже принялся хохотать. Насмеявшись вволю над скрипачом, ребята, взявшись за руки, пошли вдоль эшелона и наткнулись на тётку Груню с Лилькой. Они всё ещё торговали.
У тётки Груни на шее, словно огромные бусы, висела связка луку. Придирчиво рассматривая пиджак, она говорила:
— Старый пиджачок-то. Старый-престарый. Три луковицы дам.
Высокая бледная женщина всплеснула руками.
— Побойся ты бога!
— Ещё четыре картофелины дам. Беру только из милости. Пиджак-то мне всё равно носить некому, бог мужем обидел меня, — говорила тётка Груня, запихивая в мешок пиджак. У женщины из глаз посыпались слёзы.
— Что же это она делает, — ужаснулся Митька.
