Тамара Михеева - Дети дельфинов
— Лойко! — крикнула Роська. — Зачем ты это делаешь?!
— Так нато, Роса. Я тольшен пыл умереть, а человек польшой, хороший спас, просил помочь. Я помокаю. Он хороший. Ветет нас к морю.
— Вы что-нибудь понимаете? — спросил я Осташкиных.
— Я расскашу, — улыбнулся Лойко.
Из кармана шорт Лойко достал гладкую кору дерева. На ней, будто тушью, был нарисован пузатый карапуз: волосы его развевались на ветру, он сидел верхом на дельфине. Хорошая была картинка, подробная и четкая, как в детских книжках.
Лойко начал рассказывать. Сначала слушать было трудно — из-за его шепелявости мы не всё понимали. Но потом привыкли и перестали это замечать.
— Это мама рисовала. Ее звали Зое. Она хорошо рисовала, лучше всех мужчин. На дельфине — это я. — Лойко засмеялся и смолк. — А мама умерла. Давно. И я живу с дедом. Мама меня любила. Она рисовала — для меня… и для него. Он пришел издалека. Из другой страны. Устал, болел. Дед его приютил, мама вылечила. Она Киро позвала, Киро вылечил. Киро был ведун. Он все травы знал и всех лечил. А мама была самой красивой. И Киро любил мою маму. Он выбрал ее в ведуньи. Только… мама не любила Киро, мама любила того, кто ушел, но обещал вернуться. Он оставил маме меня. Мама так и сказала Отцам. И они сказали: пусть. Но потом Киро умер. — Лойко погрустнел. — В тот день, когда я родился, ведун Киро пошел на охоту, наступил на подлую змею. А ведун не может наступать на змей, он их всегда чувствует. Тогда сказали, что это моя энко превратилась в змею, чтобы я отобрал жизнь у доброго Киро. А я не брал! Роса, я не брал!
— Конечно, не брал, Лойко…
— Но все решили, что я. Отцы за мной строго смотрели. Думали, я кедон.
— Кто?
— Злой человек, плохой. Им нельзя жить в Городе. Но многие думали, что я ведун. Что я не отобрал жизнь Киро, а освободил его энко от болезни: он любил Зое и был болен. А потом Солнце прогневалось, Дождь прогневался. Все наши козы умерли, все зайцы в лесу, все олени и кабаны. Не было еды. Долго. Люди сказали: надо послать кого-то к Богам, пусть вымолит прощение и вернет зверей в лес…
Не знаю, как это опять получилось. Я сидел рядом с Роськой, смотрел на картинку на гладкой коре, которую она держала в руках, слушал рассказ Лойко и вдруг почувствовал, что вокруг меня все совсем другое. Воздух другой, деревья другие, дома. И я совсем не удивлялся, что сижу не рядом с друзьями, а иду по городу из белых домов, вижу женщин, высоких и смуглых, которые отрываются от дел и смотрят мне вслед. Я вижу мужчин в холщовых рубахах ниже колен, подпоясанных красивыми поясами из кожи; детей с выгоревшими на солнце волосами. И вдруг я понял, что я — это уже не я, а светловолосый Лойко из племени анулейцев, сын чужеземца и Зое, которая рисовала так хорошо, что ей завидовали мужчины. У меня, Сережи Листа, опять случилась раздвижка сознания.
Совет Отцов всегда собирался в одном и том же месте. За домом вождя была специальная круглая беседка, вся увитая плющом и диким виноградом, так что сидящих в ней не было видно. Но слышно-то все равно было. Особенно если Отцы начинали спорить.
Конечно, подходить к этому месту нельзя никому, кроме Вождя, ведуна и Отцов. Но Лойко нарушил запрет. Когда тихо и печально протрубил рожок, возвещая о начале Совета и прося тишины в городе, Лойко уже сидел позади беседки, прислонившись спиной к платану. Со всех сторон его скрывали кусты акации и заросли хмеля. Эти заросли вплотную подходят к беседке Совета. Лойко все слышно. Будто он сам сидит на Совете, только глаза закрыл.
Лойко и сам не знал, зачем пришел сюда. Зачем ему непременно нужно было первым узнать, кого пошлют Отцы к Богам? Может быть, оттого что злой шепот за его спиной («Если бы Лойко не забрал жизнь Киро, тот спас бы нас от мора!») незаметно сменился тихим перешептыванием:
— Лойко — новый ведун, он пойдет к Богам и спасет нас. Недаром он, едва успев родиться, спас страдающую энко Киро, которого околдовали Зое и чужеземец!
Но за десять лет, что Лойко прожил на свете, слишком много всего раздавалось за его спиной, и он перестал замечать эти слова. Нет, не из-за людской молвы нарушил Лойко запрет и пробрался в тайник у беседки.
Всему причиной был его дед. Он у Лойко еще не старый, он веселый и сильный. Свой гончарный круг дедушка крутит так ловко, что Лойко давно решил тоже стать гончаром. Вот как раз недавно исполнилось Лойко десять лет — пришло время выбирать ремесло, которое станет его на всю жизнь. Конечно, из-за голода дед, как и все, ослабел, но все равно не поддавался болезням и напастям. «Все, — говорил, — образуется. Солнце и Дождь не оставят нас». А вчера вдруг уронил на пол свой новый горшок. И даже поднимать осколки не стал, отвернулся, но Лойко успел увидеть, что дед плачет.
— Чувствую я, сынок, — сказал он хрипло, — тебя отправят к Богам за милостью.
И за весь день дедушка не проронил больше ни слова.
Конечно, это большая честь, если отправят его, Лойко. Это значит, что Отцы и все племя признает, что он ведун, ведь только ведуны говорят с Богами. И он, Лойко, сын Зое, самый достойный из всех. С плохим человеком Солнце и Дождь не будут разговаривать, даже на порог своего Небесного Дома не пустят! Он спасет свой народ, о нем сложат песню и будут петь ее детям.
Но вместе с чувством гордости навалилась на Лойко черная тоска. Уйдя к Богам, он никогда, никогда больше не прикоснется к жестким дедовым рукам, не сможет больше замешивать для него теплую красно-коричневую глину. Лойко больше не будет играть со своей маленькой Танкой, не увидит, как из котенка она вырастет в настоящую взрослую рысь — священное животное анулейцев. Он больше никогда, никогда, никогда не почувствует на своей лохматой голове тяжелую, горячую руку деда, а свою уже никогда не запустит в густую Танкину шерсть. Не прикоснется к огромным гладким валунам в старом городе. Не поймает на себе быстрый взгляд черноглазой соседки Олы. Не увидит, как отражается в капле росы паутинка. Не пробежится босиком по священной дороге. Не научится у своего друга Ботко делать свистульки из стручков акаций. Не полежит больше на бугорке с особенной шелковой травой — маминой могиле. Не увидит быстрый ход облаков в ветреный день. А ему еще надо успеть достроить город из разноцветных камней и отыскать в лесу цветок папоротника… Но самое главное — мама. Ведь если он уйдет сейчас к Богам, вместе с ним умрет и мамина энко. Как Киро умер, не оставив детей. Его одного, его, Лойко, оставила на земле красавица Зое, а если он уйдет к Богам, у него уже не будет детей, и мамина энко не сможет возродиться в следующих поколениях. Конечно, тело ее дало жизнь цветам и травам, что растут на могиле, но энко, душа Зое, умрет без Лойко навсегда. И энко дедушки тоже, ведь, кроме Лойко, у него никого нет.
Нет, не может быть, чтобы Отцы выбрали его. Ничего такого Лойко не совершил, чтобы быть достойным, наоборот! Да и не умеет он говорить с Богами, он обыкновенный мальчик. Дед просто наслушался дурацких разговоров на улице!
«Пусть я нарушу запрет, — думал Лойко, прячась в зарослях, — зато узнаю, что решат отцы и успокою дедушку, а то он все горшки перебьет».
Страх, что вдруг выберут его, Лойко старательно заглушал. Наконец Вождь заговорил, и Лойко весь обратился в слух.
— Старейшины родов, Отцы семейств, вы все знаете, что от нашего решения зависят судьбы ваших детей. Солнце и Дождь вашим мыслям. Говори ты, Фед.
Фед… У него волосы, как серебро, из которого его род век за веком делает наконечники для стрел и украшения для женщин. У него лучистые глаза и улыбчивый рот. У него чудесная внучка Ола, соседка Лойко.
— Что я скажу вам, дети Дельфина… Чем прогневили мы Богов, уже не узнать, но наше промедление только приближает голодную смерть наших детей. Нужен ведун, но его нет.
— Все говорят, что Лойко, сын Зое, новый ведун.
Это Дот. Он молодой, но самый старший из мужчин в своем роду. Он брат Киро.
— Сын Зое и чужеземца, — поправил Вождь. — Ты не должен забывать этого, Дот.
Лойко представил, как Вождь, говоря это, поглаживает свою густую русую бороду. Глаза у Вождя строгие и грустные. Все слушаются человека с такими глазами.
— Говори ты, Tax.
— Мне нечего сказать вам, братья, кроме того, что вам и так ясно. Дот говорит, что мальчика Лойко считают ведуном, но он не сказал, что многие из нашего народа уверены, что он кедон. Я не знаю, кого нам посылать к Богам, но знаю, из-за кого начался этот мор.
У Таха много детей. И язык у него хороший, может долго, красиво говорить. Если он уговорит совет, что Лойко — кедон, Лойко убьют. После него, его мамы и дедушки ничего не останется, даже песни, ведь имена кедонов не хранят в памяти. А после Таха останется много детей.
— Лойко недавно исполнилось десять лет, — будто только что поняв что-то важное, сказал Веш, самый улыбчивый из Отцов. — Я знаю, он ровесник моего племянника Ботко… Пришло его время выбирать ремесло…
