Елена Ильина - Обыкновенные девчонки (сборник)
— Меня так и в школе иногда называют. В шутку.
Кинозал не мог вместить в этот вечер всех зрителей. Собрались не только ребята и вожатые, но и врачи, повара, няни. Пришлось притащить из столовой и кухни стулья, скамьи, табуреты и расставить их вдоль стен.
Вокруг Гули сразу же началась возня — каждому из ее отряда, особенно девочкам, хотелось сесть поближе к ней. Вожатые пошли между рядами, стараясь восстановить порядок и тишину.
Наконец в зале погас свет, и волнение улеглось. Все притихло. На экране вспыхнула надпись:
ДОЧЬ ПАРТИЗАНА
Производство Одесской кинофабрики
Промелькнули имена режиссера, актеров, взрослых и детей (среди детей на первом месте — имя Гули Королёвой), и на экране появилась крошечная толстенькая девочка. Она стояла на пухлых ножках и смотрела, как ее мама сажает деревце.
— Гуля, это ты? Ты? — зашептались вокруг ребята. — Тебя снимали, когда ты была маленькая?
— Тише! — остановила их Гуля. — Это пока не я. То есть это я, но другая девочка. Не могла же я вырасти во время съемки.
— А когда же будешь настоящая ты?
— Скоро. Вот увидите.
И на самом деле: крошечное деревце тут же, на глазах у зрителей, превратилось в молоденькую, нежную березку, а крошечная девочка тоже подросла, и теперь все узнали в ней Гулю.
— Гуля! Гуля Королёва! — загудел зал.
Да, это была та же Гуля, что сидела в зале, только поменьше, — босоногая, озорная, в коротенькой юбчонке. Теперь ее звали Василинкой. Она носилась по деревне, бегала наперегонки с колхозными ребятами, скакала верхом на белом коне, отправляясь в ночное.
Но вот случилась беда: угрюмый бородатый человек тайком загнал колхозного коня Сивко в болото и спутал ему ноги. Василинка увидела это и бросилась на помощь коню. Увязая в болоте, задыхаясь, она распутывает ему ноги и вытаскивает из болота. А потом маленькая героиня Василинка узнает и бесстрашно уличает врага, пытавшегося скрыться…
Жмурясь от ярко вспыхнувшего света, Гуля встала и вместе с толпой ребят направилась к выходу.
Было уже совсем темно. В темноте слышно было, как тяжело вздымается, будто поворачиваясь с боку на бок в своей постели, море.
— Ну, рассказывай! — заторопили Гулю со всех сторон, когда шествие двинулось по аллее.
— Что же рассказать? — спросила Гуля, глубоко вдыхая свежий солоноватый воздух.
— Ну, а что дальше было с Василинкой?
— Этого я не знаю…
— Ну так рассказывай что хочешь! Ты так замечательно играла!
— Нет, совсем не так уж замечательно, — серьезно сказала Гуля. — Вот в другой картине, «Я люблю», по-моему, я играла гораздо лучше. Я там Варьку играла. Внучку шахтера.
И Гуля рассказала, что, для того чтобы получше узнать, как работают шахтеры, она вместе с режиссером спускалась в шахту, да еще в самый забой.
— Когда мы вылезли из шахты, — продолжала Гуля, медленно шагая с ребятами по аллее, — нам сказали, что эта шахта была раньше самая опасная во всем районе. Тут режиссер спросил одного старого рабочего, который спускал и поднимал груз на шахте: «Вы часто били двенадцать раз в колокол?» (А двенадцать раз били, когда везли покалеченного шахтера.) А рабочий и отвечает: «Бывало, в каждую смену бьем. И теперь случается, только редко».
— Ой, как страшно! — тихонько сказал кто-то из ребят. — Ну а ты не боялась?
— Нет, не очень, — ответила Гуля. — Я же знала, что в этой шахте теперь уже не так опасно. Только было жутко, когда вдруг там, внизу, погас свет. Вы только подумайте: тьма кромешная, а я одна. Режиссер куда-то ушел — поговорить с шахтерами. Стою и не знаю, что делать. Ну, думаю, пропала! Тихо-тихо кругом. Только слышно, вода где-то журчит. Вдруг вижу — огонек блеснул. Приблизился ко мне огонек, и я увидела, что это шахтер идет со своей лампой шахтерской, а рядом с ним режиссер. Тут нас с ним подняли наверх в клети, вроде площадки открытой, и до того мне показалось светло наверху, на земле, что даже глазам стало больно.
— А в шахте тебя тоже снимали для кино? — спросил в темноте чей-то мальчишеский голос.
— Нет, в шахте мы не снимались.
— А как вообще снимают? — спросила, выскочив вперед, какая-то маленькая девочка. — Так все подряд — всю картину сразу?
— Ну нет, конечно, не сразу, — сказала Гуля. — Это же очень трудно — снимать. И сниматься тоже очень трудно. Знаете, как мы запарились с режиссером, пока один только эпизод с конем засняли? До этой картины я никогда верхом не ездила. А тут пришлось научиться ездить. Сначала — в седле, а потом и без седла. Василинка же без всякого седла ездила, она же крестьянская девочка, а не наездница. Да еще надо было научиться по-разному ездить — шагом, рысью, галопом, а вдобавок еще брать барьеры. Когда в первый раз взяла препятствие, я до того испугалась, что чуть было с лошади не кувыркнулась. А когда Сивко из болота вытаскивала, пиявки мне в ноги впились. Насилу их потом, после съемки, содрали.
Ребята слушали затаив дыхание. И вдруг самый маленький пионер спросил:
— А кто играл коня?
Гуля обернулась.
— Как это кто? — спросила она удивленно. — Конь.
— Так хорошо играл! — сказал мальчик с восторгом.
— Ну, с этим актером, — ответила Гуля, — тоже пришлось как следует поработать. Он долго не хотел меня слушаться.
И, подумав, она добавила:
— Но бывает, что и с нами, ребятами, режиссерам нелегко. Ведь с нами нельзя репетировать много раз подряд.
— Почему? Почему нельзя? — сразу отозвалось несколько голосов.
— А потому, что если мы зарепетируем, то есть будем повторять одно и то же много раз, уже ничего хорошего у нас не получится, — объяснила Гуля серьезно. — Вот режиссеры и добиваются, чтобы ребята делали все сразу, как в игре. Ну, иногда ничего не выходит. Иногда ребята не слушаются или бузить начинают. Ну, тут прикрикнут на них, они и перестанут. Хороший режиссер умеет обращаться с нашим братом.
— А как он обращается с вашим братом? — серьезно спросил опять тот же самый маленький мальчик, которому понравилось, как играет конь.
Все вокруг рассмеялись. А потом опять раздались нетерпеливые голоса:
— Рассказывай дальше! А ты, Игорек, не перебивай! Рассказывай, Гуля!
— Ну и вот… — начала опять Гуля. — На чем же это я остановилась?
— На том, что хороший режиссер умеет обращаться с ребятами.
— Да, да! — сказала Гуля. — Хороший режиссер — это все равно что хороший учитель. На съемке он строгий, а после съемки добрый. Если поймешь, чего он хочет, то уже нетрудно сделать все как следует. Но самое главное в работе с нами — это терпение. Если у режиссера нет терпения, ничего не выйдет. Самое важное — понять, чего от тебя требуют. А вот когда режиссер расскажет весь эпизод, заинтересует тебя, тогда все пойдет как по маслу.
Гуля помолчала.
— Самое главное — это подход.
Слушая Гулю, ребята проникались к ней все большим и большим уважением: как она все понимает! Прямо как взрослая. И какие слова говорит: «эпизод», «подход», «кадр»… Такие слова знает, в кино снималась, а совсем не зазнается! И все только о трудностях рассказывает, а о том, что так замечательно играла, — ни слова…
Долго бы еще рассказывала Гуля о своей работе в кино, если бы не пришло время спать.
Все разбрелись по своим палаткам. Стало совсем тихо.
Гуля улеглась в постель у окна и долго-долго перебирала в памяти все события этого вечера: и картину, которая так много ей напомнила, и этих славных ребят, жадно слушавших все, что она им рассказывала. И сердце ее опять переполнила бесконечная, захватывающая дух радость! Как все-таки хорошо, как интересно жить на свете!
Под самые звезды уходил крутой мохнатый горб Аю-Дага, Медведь-горы. То и дело с черного неба срывалась звезда и летела вниз, за спину старой медведицы.
И слышно было, как совсем рядом, внизу, море бьет, гремит и работает — тащит за собой камни…
В Москву, в Москву!
Весело и незаметно пробежал целый месяц. Вокруг было столько нового, что Гуля не знала, на что раньше смотреть, за что раньше браться.
Приближалось время отъезда.
Гуле не хватало дня, ей хотелось доделать до отъезда тысячу дел — собрать коллекцию камней Артека для краеведческого музея, научиться у Барасби еще нескольким особенно трудным приемам верховой езды и сдать нормы на значок БГТО.
Уже почти все было сдано — и плавание и гребля, — оставалось самое трудное для Гули: стрельба и метание гранаты.
А стрелки на ее часиках, не считаясь ни с чем, бежали теперь как-то особенно быстро…
Жаль было расставаться с Артеком, с новыми друзьями.
А вдобавок у Гули появился четвероногий питомец, которого она очень полюбила, — лисенок. Звали лисенка Рыжик.
Это был хорошенький маленький хищник. Рыжая шерстка его была до того густой и мягкой, что хотелось без конца гладить ее. Кончик длинного пушистого хвоста Рыжика был совсем белый. Белой была и грудь лисенка, похожая на белую манишку. А глаза лисенка — узкие, блестящие — смотрели так лукаво, словно он задумал какую-то проделку, о которой никто-никто не должен был знать, — недаром он так хитро улыбался.
