Борис Житков - Сочинения
Элчан-Кайя! Каменный корабль пришел в порт.
Ой, и никто не видит – все заперлись, все спрятались. Один Христо в порту, а в порт пришел Элчан-Кайя. Наутро рассветет, и все увидят. Не устоял Элчан-Кайя в море!
А с каменного корабля спустили шлюпку. Ну да, шлюпку. Вон движется, ползет по воде. Как будто кусок от корабля отломился. Медленно идет. Уж хорошо видать через дождь. Христо спрятался под брезент.
«Пусть, – думает Христо, – меня нет. И сам буду считать, что меня нет».
Запрятал собаку под брезент. Ведь кто их знает, какие там люди? Старинные турки. Одним глазом смотрит Христо из-под брезента. А шлюпка идет прямо туда, где мешки, где Христо. Теперь уж под самой пристанью. И вот брякнули весла, и стали на пристань вылезать люди. Каменные старинные турки, в каменных чалмах…
Вылезли не спеша. Сорок турок вылезло на берег. Христо знал по-турецки, прислушивался, но ветер рвал голоса: ничего не разобрать. Собака заворчала на них под брезентом. Христо ей морду, что было силы, стиснул меж коленями. А турки пошли по каменной пристани и дробно стучали тяжелыми ногами. Серые все, как камень Элчан-Кайя.
Прямо в город пошли турки. А впереди высокий, все брюхо широким поясом замотано, из-за пояса кривые ручки торчат – пистолеты. Будто каменные крючки. Близко прошли от Христо – медленно, тяжело. Еле гнутся каменные ноги, не треплет штормом бороды и все вниз глядят, в землю. На ходу друг о друга стукаются каменным стуком.
Куда пошли турки? Христо слышит, как грохают шаги по мостовой. Войдут в дома, выдавят двери, закаменеют люди от страха и всех греков, всех русских вырежут за ночь турки. Бежать надо, всем сказать, надо в соборе в колокол ударить!
Христо хотел двинуться, да вспомнил, – стоит под берегом турецкий баркас. А глянул в море: полнеба закрыл Элчан-Кайя каменными парусами. И никто не видит. Светит ровно красный маяк. Крепко спят там люди под дождь, под штормовой ветер.
«Нет меня, нет меня на свете, – думает Христо. – Ничего я не видел», – и со всей силой зажмурил глаза. Только слышит сквозь бой зыби, как тяжело толчет в пристань каменная шлюпка.
Прижался Христо к собаке, – все же вместе, все же она живая, теплая. И тут вдруг вспомнил, что осталась в городе жена Фира. Придут турки…
– Не может грек терпеть это! – сказал Христо и стал ползти под брезентом, вдоль мешков, подальше от берега, дальше от шлюпки. Вылез Христо, – хлещет дождь, как стрелы. Собака хвост между ног зажала, смотрит на Христо: куда?
«Да не чудится ли мне?» – подумал грек. Оглянулся и обмер: еще выше стали каменные паруса, еще ближе надвинулся на город Элчан-Кайя.
IV
И ударился Христо бежать. Напролом – через рельсы, через барьеры, бежал Христо. Гнал его ветер, гнал дождь холодными прутьями. Христо бежал в темноте. Перебежал площадь и тут стал. Дробно по мостовой шаркали каменные ноги.
Христо прижался к стене: по трое, тринадцать рядов прошли старинные турки, а впереди высокий. Газовый фонарь мигал, пламя билось, но Христо увидал, что у высокого одна рука. Другую он нес под мышкой, и она сжимала кинжал. Только не каменная рука была под мышкой у высокого турка, а живая, и кинжал вспыхивал сталью на свету.
Христо пошел за турками, шел поодаль, затаив дух. Боялся будить людей, боялся стукнуть в ворота, чтоб не оглянулись турки. А они прошли город и вышли на большую дорогу. Вот прошли татарское кладбище и встали в круг. Зажгли каменные факелы. Мутным светом стал огонь и недвижно замер.
Тогда вышли двенадцать турок в круг и стали ятаганами копать землю. Выкопали большую яму, круглую могилу. И высокий турок спустился и положил на дно живую руку с зажатым кинжалом. И вот все загудели: запели молитву. Будто обвалились с гор камни и грохочут с раската.
Тут завыл пес. Христо накрыл его полой, но турки пели – не слыхали. Потом все стали разматывать пояса, и посыпалось из поясов золото. В сорок ручьев лилось золото в яму и чуть не дополна насыпали ее турки. Закидали землей, затоптали тяжелыми ногами.
Стали опять по три в ряд и пошли. Христо хорошо заметил место и покрался вслед за турками. Глянул – а над городом сквозь темь и дождь, высоко в небе маячат серые паруса. Христо бежал за турками, держался за мокрый картуз и думал:
«Уйдут турки – все золото мое. Никто не видал: кто в такую погоду нос высунет. Скорее бы ушли турки!»
И вдруг подумал:
«А что, если останется один человек, один каменный человек, – стеречь золото?»
– Нет, – сказал Христо. – Нет, я прибегу раньше них на пристань, я всех пересчитаю: ровно сорок их было, если сорок уедет, значит, мои деньги.
И Христо пустился переулками бегом, скорей, в обход к пристани. Тихонько прокрался к мешкам и заполз под брезент. Дождь перестал уже и не стучал по брезенту, как по железной крыше. Только ветер еще злее рвал с моря и нес брызги на берег.
Христо стал прислушиваться: идут, идут турки. Вот остановились и стали один за другим спускаться вниз. У Христо глаза слезились от ветра, но он не мигал и считал:
– Раз, два… Вот тридцать девять турок спустились в шлюпку. Один остался на пристани – высокий турок. Он обернулся к городу и сказал на крепком старом турецком языке:
– Прощай, город, – сказал турок. – Похоронили мы грехи наши, похоронил я руку, что отсек мне праведный человек, вместе с моим кинжалом непобедимым.
Поклонился городу – чуть не до земли чалмой, и слез в шлюпку.
Христо перевел дух. Шлюпка подошла к кораблю и как вросла в него.
Взметнул Элчан-Кайя парусами над городом, повернулся и полетел каменный корабль из порта. Вышел в море, и растаяли во тьме серые паруса.
V
Христо вылез из-под брезента, потер усталые глаза.
«Да что за черт, – подумал грек, – было ли все это?» И вздрогнул. Услыхал – бьются друг о друга, говорят камни.
Фу ты! Да это ветер треплет брезент, а брезент ворочает камни, что навалил по краям Христо.
«Заснул я, привиделось, не был в порту Элчан-Кайя, не ходили по городу старинные турки».
А собака сидит против Христо, смотрит ему в глаза и подрагивает мокрой шерстью на холоду.
И не знал Христо: ходил он за город на татарское кладбище или проспал за полночь, и все привиделось.
Собака знает. А как спросить?
– Филе, Филе, – сказал Христо, – ходили мы с тобой?
Собака подвизгнула и стала тереться мордой о Христину руку. Глянул Христо на море – пусто в порту. Ровно сочит свой красный свет маяк, и стоит в стороне белый парусник.
Вот и ветер стал спадать. Дунул, дунул и оборвался. Мутным заревом дымит за облаками луна. Капнули по небу звездочки. Прошел шторм, выдулся ветер, и глянула с неба спокойная луна. Круглая, ясная.
– А трелля, трелля, глупости это, – сказал Христо и обошел мешки.
Все спокойно. Постучал ногой в камень. Наутро заведующий скажет: хороший человек Христо, уберег мешки Христо. Все убежали, а Христо молодец – иди спать.
VI
Чуть стало солнце подыматься, пошел Христо домой, и Филос-пес поплелся сзади.
Вошел в дом, жена ахнула.
– Где был, откуда грязи набрался? Точно волокли тебя за ноги по дороге!
Глянул Христо: весь бок в грязи, в липкой глине. Посмотрел на собаку: по брюхо собака вывалялась, на хвосте комьями глина налипла.
Глядит Христо и не знает, что жене сказать.
– Элчан-Кайя, – шепчет Христо я стоит глаза выпучив.
Жена тараторит:
– Снимай, – кричит, – ботинки! Ты пастух или сторож? Смотри, морда вся в грязи.
Пока стаскивал пудовую одежду, надумался Христо, что врать:
– Привезли, – говорит, – хохлы хлеб, полколеса в грязи, обмазался я об колеса.
Помотала жена головой и поставила чайник на мангал.
Смотрит Христо на собаку, собака на него из угла косится.
«Хорошо, – думает Христо, – что собака говорить не может. А то узнала бы баба про золото, испугалась, ни за что не пустила бы и одного червонца взять. Все соседки узнали бы, весь город. Пришло б начальство, и весь клад свезли бы в контору, а Христо остался бы в дураках».
Разве грек может так сделать? Грек и пьяный ума не теряет.
VII
– Ложись спать, – говорит жена, – наморился за ночь. – И пошла во двор чистить Христину одежду.
А Христо лег и ни минуты не спал. Все думал про золото, про каменный корабль Элчан-Кайя. Никто не знает, никто не видел. Может, и не было. И взглянет на собаку. А собака на него глядит черными глазами.
– Мы с тобой знаем, – сказал Христо и ткнул себя в грудь.
В обед вышел Христо в город. Солнце светит, как будто не осень, а весна настала. Топчется веселый народ на улице, в кофейнях посудой звякают, спорят греки за столиками. В кости играют, кофе пьют. Зашел Христо в кофейню: дай, думает, послушаю: если люди видели – разговор будет. Узнаю, что люди говорят.
Натворила за ночь погода всяких бед: две мельницы положила, рыбакам сетки оторвала и с часовни крышу сдернула. Головами люди качают, языками цокают, а про корабль – ни слова.
Три чашки выпил Христо и до самого вечера сидел в кофейне. Уж свет стали зажигать, вдруг слышит Христо, кто-то сзади сказал:
