Детство - Маргита Фигули
— И вправду, знайка дорожкой бежит, а незнайка на печи лежит, — подтверждала и бабушка, сидя на бревнышке у нас во дворе.
Отец пилил дрова, привезенные вместе с дядей Штефаном и Шимоном Яворкой из Дикого лаза. Шимон с отцом пилили, а дядя колол поленья. Мы, дети, складывали их под навесом в саду.
Мама вынесла мужчинам поесть и предложила бабушке.
Пила затихла, шум вокруг дров прекратился. Мы тотчас этим воспользовались. Людка принялась доделывать обструганной палочкой своего человечка из глины. Она говорила, что это овчар с бадьей. Она и для овец принесла кусочек глины. Сестра хотела сделать целый загон со сторожевой собакой Дунчей. Ее уже не занимали шалости, потерял для нее свое очарование и Мишо Кубачка, хотя он и воротился с войны целый и невредимый.
Братик Юрко отправился к своему домику, который он строил из камней и глины.
Пока я раздумывала, чем бы заняться, с Груника притащилась тетка Верона.
Сгорбившись, она сжимала больную ногу над коленом и жаловалась:
— Я всю ее умаяла со вчерашнего дня. Обыскалась я своего утеночка. Нигде его нет. Куда он запропастился, бедняжка? Еще вчера утром их было восемь. А теперь, сколько не пересчитываю, все выходит нечет.
Отец подкатил тетке колоду, но она так и не села: прислонясь к ней, продолжала стоять как на иголках и в расстройстве била себя кулаком в грудь:
— Утеночек мой, сиротинушка моя, где же ты? Небось пропадаешь от голода и жажды?
Мы стали спрашивать ее:
— А в самом ли деле пропал он?
— Конечно, пропал, — кивает она, — и не иначе, как он у Ливоров в саду. Накопали они там ям с десяток: яблони сажать собираются. Ходила я к ним, да они меня даже в хлев не пустили поглядеть, нет ли его там среди птицы.
Дядя Данё крикнул со своего обычного места на завалинке:
— Они такой шум подымут, сразу отстанешь, особенно теперь, когда у них брат заделался старостой!
— А что, — всполошилась вдруг бабушка, — если он и вправду свалился в какую из ям? Когда мы вчера шли на Глиниско, то слышали из их сада кряканье. Да вот внучка, — она показала на Людку, лепившую из глины человечка, — побежала было взглянуть, а дедушка одернул ее, мол, еще на нас свалят, что мы его обидели. И велел нам спокойно идти на Глиниско. А когда вечером возвращались, уж ничего не слышно было. Только Ливоры расхаживали по двору. Должно быть, они его вытащили и загнали к себе.
Наша мама пошла поглядеть к ручью — там всегда плескались Ливоровы утята. Мы часто сердились, что они мутят воду. А сейчас вода была чистенькая, журчала на утреннем солнце, хоронилась под мостками, как дети, играющие в прятки, и снова появлялась на другой стороне — веселая, улыбчивая, сверкающая.
— И вправду, нынче не видать Ливоровой птицы, — сказала мама, — готова об заклад биться, что мы угадали.
Дядя Данё смеется:
— Подкормят, зарежут и будут утятинкой на даровщинку лакомиться.
Тетка Верона все горевала:
— Бедный мой утеночек!
Пока взрослые разговаривали и утешали, как могли, тетку Верону, я села на мостки и ждала, не покажутся ли утята. Я смотрела вверх на мелководный ручей, в котором с утра купалось солнышко. У него был трепаный чуб, как у озорного мальчишки. Я позвала Юрко, и мы вместе пытались поймать его за чуб. Но потом оно переместилось к запруде пониже мостков и застыло в неподвижности, словно золотая монета, кинутая кем-то на дно. Только рябь играла над ней. Братику это наскучило, и он убежал достраивать дом.
В одиночестве я гляжу на солнышко и размышляю о пропавшем утенке. Вот уж и впрямь бедняжка. А что, если б я потерялась? Что, если б меня забрали чужие люди? Что, если бы я никогда не смогла вернуться домой? Я прикусила губы, чтобы отогнать эти ужасные мысли. А утенка мне было по-прежнему жалко. И вдруг мне пришло в голову: спросить бы совета у солнышка. Частенько мы слушали сказку, что оно с высоты заглядывает во все уголки на земле и подсказывает человеку правильный путь. Но солнце в нашей запруде стоит словно бы заколдованное. Конечно, оно ни о чем не знает: оно давно скрылось за горами, когда Ливориха вытаскивала утенка тетки Вероны из ямы и загоняла к своим.
Бедная тетка Верона! Недавно ястреб унес у нее наседку, теперь пропал утенок. Вот уж правда: где тонко, там и рвется.
— Вот ведь: хоть из кожи лезь вон, а толку никакого, — говорит Шимо и будто глотает — кадык его ходит вверх-вниз. — Но ничего, — он поднимает палец и дает понять, что еще не все потеряно, — таскал волк, потащат и волка!
И меня подбадривает Шимонов палец, я вскакиваю и бегу к Людке и Юрко. Сходить бы поискать утенка в канавках. Но Людка и слушать не желает. У нее свои дела, ни за что на свете она не оторвется от них.
В последнее время она увлеченно наносила целые кучи глины из-под Глиниска. Там была яма, оставшаяся якобы после гончара, который когда-то обжигал горшки в деревне. С той поры как Людка обнаружила ее, весь наш дом был завален куклами и зверятами. Повсюду во дворе сушились всякие глиняные чудища. Отец сердился: куда, мол, ни ступишь, всюду к подошвам прилипает глина и мешает работать. Мама прибила в саду под навесом доску и велела Людке там сушить свои побрякушки. Из-за этой глины Людка даже сна лишилась. Уже на рассвете она вертелась в постели, нетерпеливо дожидаясь, когда же можно будет подняться. Разве бросит она овчара с бадьей ради утенка?
Подошел братик. Ему-то было все равно, когда достраивать дом. Мы взялись за руки и побрели по склону, заросшему калужницей и первоцветом.
В заливе на Теплице мы нашли Ливорову птицу. Утки опускали свои желтые клювы в трясину, вытаскивали из ила червяков и заглатывали их. Мы спокойно смогли пересчитать утят. Их было двенадцать, а у Ливоров до этого было только одиннадцать. Этот двенадцатый был гораздо меньше остальных. Его сразу же можно было узнать. Держался
