Магдалина Сизова - «Из пламя и света»
— C'est un vers qui cloche.[47]
Вы прощены! — говорит громко Мария Ивановна. — И сейчас я велю дать вам холодной воды и мороженого.
— Благодарю! — весело отвечает он. — А потом немедленно вальс с Надин!
— Ты опоздал, — громко говорит Мартынов, — он уже обещан мне!
— Нет, я не буду танцевать вальса ни с вами, ни с Лермонтовым, — неожиданно отвечает Надин и выходит на балкон.
— Ну что же, Николай Соломонович, — обращается к нему Лермонтов, — у нас с тобой одна судьба: обоих Надин оставила. Я думаю, между нами говоря, — добавляет он вполголоса, — что ее пугает твой кинжал. Она смотрит на тебя с испугом.
— Не нахожу этого, — резко отвечает Мартынов, — Я замечаю в ее глазах и другое, более теплое чувство.
— А ты не думаешь, что это действие теплых вод?
— Что за бес в этом человеке! — вскрикивает Мартынов и отходит от него.
— Перестаньте дразнить его, — говорит Эмили. — Он сердится серьезно.
— Пустяки, Роза Кавказа, пустяки! — принимаясь за мороженое, беззаботно отвечает Лермонтов. — Мы через полчаса уже снова будем друзьями.
Мария Ивановна что-то шепчет своей племяннице, приехавшей из Киева.
— Ах, ma tante, он чудный! — восторженно шепчет Машенька.
— Сейчас я вас познакомлю, Машенька!
— Нет, нет, тетушка, мне страшно!
Но Мария Ивановна смеется и зовет Лермонтова.
— Мишель! — кричит она. — Подите-ка сюда, я познакомлю вас с моей племянницей! Она приехала из Киева. И знает наизусть ваши стихи!
В большие открытые окна видны темное небо и кое-где тусклые звезды, прикрытые тонкой мглой. Где-то там, за невысокими предгорьями, над серебряной бахромой далеких горных вершин, собираются тучи.
— Так жарко, что я больше не танцую! Объявляется перерыв! — Надин падает в кресло и обмахивается маленьким веером. — Нет, в такую жару лучше всего стихи слушать! Попросим Лермонтова! Пусть читает!
— Но, право же, — говорит он, — я очень не люблю читать свои стихи. Кроме того, мои последние стихи омрачат веселье, а в моей голове сейчас нет других.
— Все равно! — решительно заявляет Надин. — Сегодня здесь повелевают дамы. А мы хотим вас слушать.
— Молодые поэты, — говорит Мартынов, — как певицы, любят, чтобы их просили.
— Ну, что за вздор! — устало отзывается Лермонтов.
— Николай Соломонович, — вспоминает Эмили, — вы говорили, что у вас тоже есть стихи. В таком случае мы сначала послушаем вас. Читайте немедленно!
— Читайте, читайте!
— Да, — небрежно ответил Мартынов, — и я когда-то писал стихи, в юности. Но потом, поумнев, бросил.
— А может быть, Николай Соломонович, — крикнул ему Лермонтов, — это твоя муза поумнела и бросила тебя?
— Я прошу вас не забываться!
— Да рассадите их, как петухов, в разные стороны! — вступилась хозяйка. — Вечно ссорятся друг с другом! Мишель, мы ждем ваших стихов без всяких возражений.
— Я предупредил вас, что мои сегодняшние стихи невеселые. И к тому же все это сон.
— Сон? — переспросил только что появившийся в зале Васильчиков. — Это интересно! Кто же его видел? Ты?
— Нет, — очень серьезно ответил Лермонтов, — одна женщина.
— Ну, послушаем, что ей снилось.
— И снилась ей, — тихо начал Лермонтов, — долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;В его груди, дымясь, чернела рана,И кровь лилась хладеющей струей.
Нет, больше не могу!..
— Это, вероятно, лучшие из ваших стихов, я чувствую! — сказала Мария Ивановна, вздохнула и добавила: — Вы непременно в следующий раз дочитаете это мне до конца!
— Непременно, — сказал он рассеянно и подошел к окну. — Неужели же, наконец, соберется гроза? Вот это было бы прекрасно! Я должен признаться, что если бы мне пришлось умирать во время грозы, мне было бы жаль расстаться с жизнью.
— Это, кажется, Байрон уже сказал! — резко сказал Мартынов.
— Это кажется тем, кто его не читал. — И, наклонившись к только что приехавшему в Пятигорск и впервые появившемуся у Верзилиных Левушке Пушкину, показал ему тучную гостью в ярко-розовом платье.
Признанный остряк и шутник, Левушка Пушкин немедленно отозвался.
Томно склонив голову набок и стараясь придать своему взгляду, обращенному на Надин, мечтательное выражение, Мартынов остановился около фортепьяно, скрестив руки на груди.
— Трубецкой, милый, сыграй этот вальс еще раз сначала, — умоляющим голосом попросил Лермонтов, — ведь этакая прелесть этот грибоедовский вальс!
Надин слушала, стоя у фортепьяно. В эту минуту взгляд Лермонтова упал на Мартынова, который смотрел теперь на Эмили, положив руку на рукоять своего кинжала.
— Роза Кавказа, берегитесь! На вас смотрит дикий горец с огромным кинжалом!
Мартынов услышал. Побледнев, с искаженным от злобы лицом, он быстро подошел к Лермонтову и проговорил, отчеканивая каждое слово:
— Я, кажется, уже просил вас оставить ваши шутки в присутствии дам! — и удалился так быстро, что Лермонтов не успел ничего ответить.
Эмилия Александровна посмотрела на Лермонтова и тихо, покачав головой, сказала:
— Язык мой — враг мой!
— Ничего! — улыбнулся ей Лермонтов. — Мы быстро помиримся.
Лермонтов вышел последним. Он остановился на маленьком крылечке и долго всматривался в темный горизонт. Когда он сошел со ступенек, то увидал Мартынова, стоявшего на дороге.
— Я вас жду, — негромко сказал Мартынов.
— Меня? — удивился Лермонтов. — В чем дело?
— Дело в том, что ваши шутки и ваше поведение перешли все границы дозволенного.
— С каких это пор ты стал говорить мне «вы» и читать нравоучения?
— С тех пор, как считаю вас человеком опасного образа мыслей и моим личным врагом.
— Ах, вот что! — устало ответил Лермонтов, медленно вытирая лоб платком. — Ну что же, Николай Соломонович, с врагами надо сводить счеты, — ты, верно, это хочешь сказать?
— Вы угадали. Именно этим я и хочу заняться, и нынче же ночью, если успею. Буду иметь честь прислать к вам своих секундантов для выяснения условий.
— Очень хорошо. А мои секунданты будут иметь честь принять их.
Мартынов поклонился.
— Мартыш! — окликнул его Лермонтов.
Мартынов остановился и, не глядя на Лермонтова, ждал молча.
— Нельзя ли, чтобы уж после грозы? Жаль будет, если один из нас ее уж не услышит!
Но Мартынов только пожал плечами и ушел.
Тяжелые тучи встали над домами спящего Пятигорска. Далеко-далеко над окутанными туманом предгорьями пробежала зарница.
ГЛАВА 25
В эту ночь Алексей Аркадьевич вернулся домой один.
— Михаила Юрьевича, — сказал он, — нынче ждать не надо, он там, в гостях, остался ужинать.
А Ваня все-таки ждал: кто его знает, может, и спросит чего-нибудь Михал Юрьич?
Ваня вставил в настольные канделябры новые свечи — может, еще часок-другой и посидит Михал Юрьич за столом, поставленным так, как он любит: у самого окна.
Бело-розовые лепестки цветущих черешен, которые облетали в первые дни их приезда, падали прямо на стол. Михал Юрьич даже не велел, бывало, их трогать.
Теперь они давно отцвели, и ягоды сошли, а сколько было черешни в это лето! Михалу Юрьичу и подавать ее не приходилось — рвал прямо с ветки, свисавшей в окно.
И еще любит Михал Юрьич сидеть на подоконнике, свесив ноги в сад.
Поджидая его, Ваня открыл балконную дверь, приготовил халат и туфли.
И (так он и знал!) нашел под столом бумажку со стихами: Михал Юрьич обронил.
Он поднял ее и слово за словом разобрал:
Выхожу один я на дорогу;Сквозь туман кремнистый путь блестит;Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,И звезда с звездою говорит.
— Ведь до чего хорошо! Чисто песня! — проговорил он шепотом и принялся разбирать дальше, но строчки все были так перечеркнуты, что он разобрал только четыре последние:
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,Про любовь мне сладкий голос пел,Надо мной чтоб, вечно зеленея,Темный дуб склонялся и шумел.
«Только здесь дуб не так шумит, — подумал он. — Вот в Тарханах у нас — это действительно шумят дубы!»
Отдать надо нынче же этот листок Михал Юрьичу. Да хорошо бы спросить, что вот, дескать, Михал Юрьич, ежели отпустит нас царь, поедем тогда в Тарханы или как?
Ну вот и Михал Юрьич! Чуть не под утро вернулся — говорит, на Машук ходил ночью гулять. И как только не боится!.. Чудной какой-то пришел, как именинник. Все хвалит, всем доволен, даже груши похвалил, а они как камень жесткие. Радуется всему: и что дверь на балкон открыта и что в саду цветы пахнут, ну точно в первый раз все увидал! Про Алексея Аркадьевича спросил и не лег спать, а сел свои бумаги разбирать и тихонько песню поет.
