Владислав Крапивин - Дагги-Тиц
Впрочем, он нечасто сидел за ним. Чаще — за книжками. Полянка дала ему толстенную книгу «Хроники Нарнии», и оказалось, что это интереснее даже «Тома Сойера» (перечитанного с десяток раз), историй про Смока Белью и «Хоббита». В книге была многоэтажность. То есть от жизни с обычными событиями можно было как бы перемещаться в иные слои, все выше и выше, и там нарастала сказочность. Инки читал и примерял все, что было в книжке, к себе и Полянке…
«Многоэтажность» ощущалась и в Брюсове. Не всегда, конечно, а если они с Полянкой после школы или репетиций бродили по улицам.
— Смотри… — полушепотом говорила Полянка. — Нездешний город…
И в самом деле, из башенок на столбах старинных ворот, из дымника на печной трубе, верхушек облетевших тополей и силуэта дальней водонапорной башни вдруг складывался рисунок городка, какие бывают в сказках про Снежную королеву и бременских музыкантов.
— Полянка, глянь, будто океанский берег…
Выше Лисьей горы громоздилось розовое, с уступами и провалами облако. Похожее на край материка. На его фоне темнели сизые, вытянутые вверх облачные клочья — словно косые паруса шхун. И казалось даже, будто оттуда долетает морской ветер.
— Полянка, ты бывала на море?
— Несколько раз. В Севастополе, в Геленджике. А однажды даже в Турции, с мамой…
— А я ни разу…
— Побываешь еще, — говорила Полянка. И не просто ради утешения, а с убежденностью, что Инки и правда не раз увидит морские побережья… И он сразу начинал верить, что так и случится… Тем более что мать как-то обронила: «Будущим летом купим путевки и отправимся куда-нибудь на юг. Втроем».
Мать и раньше не раз давала всякие фантастические обещания (год назад сообщила, например, что скоро переберутся в Москву). Возможно, она сама верила в эти слова, но Инки-то знал им цену… А в тот раз, насчет моря, он почти поверил. Потому что рядом был Егошин, который деловито кивнул.
Егошин никогда ничего не обещал зря. И вообще говорил мало. Наверно, его приучила к словесной четкости диспетчерская работа. В ней болтовня опасна. Известно ведь, сколько раз самолеты грохались из-за разгильдяйства наземных служб…
У Инки с Егошиным отношения были… да, пожалуй, не было отношений. Егошин поглядывал спокойно и даже по-приятельски, но ни о чем не спрашивал, дневник посмотреть не просил (этого еще не хватало!), поручений никаких не давал. Его пожилая сестра Маргарита Леонтьевна, которая часто приходила помочь по дому, была решительней. Иногда заявляла: «Сударь, отчего бы вам не оказать услугу престарелой даме и не подмести на кухне?» Бывало, что Инки подметал. Или мыл посуду. Или ходил в овощную лавку за капустой и картошкой. Но случалось, что хмуро отвечал: «Потом. Я уроки учу…»
Он и правда делал теперь иногда домашние задания (не то что в прежней школе). Неловко было перед Полянкой, если мямлишь у доски. Особенно по французскому…
А Егошин лишь один раз обратился к Инки с просьбой:
— Смок, не мог бы ты помочь с дровами? Надо напилить, а у меня спина забарахлила…
Инки сразу сказал, что может. В самом деле, раз у человека спина…
В дровах нуждалась колонка, которая грела воду для ванной и для кухни. Метровые бревна лежали в дровянике, приткнувшемся во дворе у забора. Инки и Егошин уложили сосновый, с золотистыми чешуйками, кругляк на козлы, Егошин при этом морщился.
— Может, потом? — сказал Инки. — Трудно тебе…
— Ничего, я в норме, — отозвался Егошин. И взял двуручную пилу.
Инки раньше видел такую пилу только по телевизору — там намазанный белилами клоун играл на ней смычком воющую мелодию. Инки честно предупредил:
— Я раньше никогда не пилил.
— Освоишь. Чего мудреного…
Оказалось, и правда дело нехитрое. Главное — поймать нужный ритм. Инки поймал: «Дагги-тиц… дагги-тиц…» Нарезали шесть коротких кругляков, Егошин взял топор и поморщился опять.
Инки сказал:
— Дай попробую…
— Попробуй. Осторожно только.
Дрова разве можно рубить осторожно? Сначала Инки чуть не всадил топор в башмак. Но потом дело пошло. Сосновые чурбаки были прямослойные, раскалывались легко. Инки сам отнес в охапках полешки в дровяник.
Там он увидел висевший на стене велосипед. Старый и слегка ржавый. Вернулся и спросил:
— Ве́лик в сарае твой?
— Мой. Давно не пользовался. Надо наладить, да руки не доходят. К весне починю, можешь кататься… Хочешь?
— Не знаю… Я и ездить-то не умею толком.
Егошин сказал опять:
— Освоишь. Чего мудреного…
Но здесь надо уточнить, что речь идет о времени уже более позднем, чем то, когда Полянка рассказала про Мелькера. О начале зимы…
А рассказ Полянки придавил Инки немалой тревогой и печалью. В тот вечер он даже забыл подтянуть гирю ходиков, и утром оказалось, что они стоят. В этом почудилась дурная примета, угроза. Он торопливо поднял на цепочке чугунную шишку, поставил точное время, ходики защелкали, но в их «дагги-тиц» Инки слышал неуверенность и упрек.
Он не стал завтракать (сказал матери и Маргарите Леонтьевне «отвяжитесь вы»), а в школе в ответ на Полянкины «что с тобой?» поведал про часы и про примету. Даже сказал честно:
— Полянка, я чего-то боюсь…
Конечно, она ответила, что бояться ничего не надо (и задела пальцем его висок). И дала большое желтое яблоко — оно слегка утешило Инки.
После школы они вдвоем пошли к Инки домой. Ходики тикали исправно, Алька сидел под ними и задумчиво следил за маятником, качал ушастой головой. Эта мирная картина утешила Инки еще больше, чем яблоко. Тем более что Полянка была рядом. Они поели на кухне вареной картошки с селедкой, дали Альке порцию кошачьей пищи из пакета. И Полянка сказала:
— Давай погуляем. Я тебе покажу улицу, которой ты еще не знаешь. Она такая… в общем, увидишь…
День был холодный, с изморозью и снежком, но ясный. Синий. Полянка повела Инки по Нагорной, потом они свернули налево, миновали большущий торговый центр «Магиструс» («Заведение столичного типа, — хмыкнула Полянка. — Владелец, конечно же, господин Молочный. Я сюда никогда не хожу…»). Потом они попетляли по деревянным переулкам со спусками-подъемами и мостиками, вышли на берег пустоши с замерзшими тростниками. Левее того места, где Инки впервые повстречал «штурманят». Отсюда, рассекая болото прямой чертой, уходила вдаль широкая дамба.
С двух сторон от нее — окнами и крылечками к зарослям, задними стенами к насыпи — тесно стояли домики с высокими трубами и узорчатыми решетками на гребнях крыш. С балкончиками и флюгерами…
«Вот это да…» — ахнул про себя Инки. И уже не удивился, когда над калиткой крайнего домика увидел табличку: «Земляной Вал».
…— Сначала хотели, чтобы этот вал шел через все болото, — говорила Полянка. — Строили, строили, а потом оказалось, что дальше в болоте холодные ключи, они размывали насыпь… Тогда решили продолжить от нее до того берега мост. Чтобы все-таки была прямая дорога до Ихтымска. Но там взорвались склады со снарядами, все испугались, и с той поры про мост уже не думают… Получилась «дорога никуда», как в кино, которое недавно показывали…
Инки не отвечал. Сердце стукало, будто он разом провалился из обыкновенности в давний знакомый сон. В свою сказку. Инки машинально искал глазами жестяную фигурку котенка на кирпичной трубе. Котенка не было. Но все остальное казалось таким привычным… Правда, и загадочным тоже…
Они шагали по бетонным плитам.
— Зимой, по застывшему болоту, накатывают от конца вала на ту сторону дорогу, — рассказывала Полянка. — А летом не пройдешь. Говорят, путь есть, по кочкам, по досочкам, по скрытым тропинкам, только его мало кто знает. А кто не знает, может угодить в трясину…
Инки слушал вполуха, думал о своем. Конечно же, о Борисе. «Значит, он из Брюсова! Значит, можно его повстречать…»
…— А насыпь все равно пригодилась! — увлеченно говорила Полянка (видать, нравилось ей быть экскурсоводом; и Земляной Вал нравился). — Земля-то по сторонам от нее оказалась ничья, вот и стали тут строить жилье всякие… люди. У которых мало денег. Пенсионеры, неизвестные художники, бродяги даже. Такие, у которых обманом отобрали квартиры. Ну и… знаешь, те, кому хочется необычной жизни.
Только сейчас Инки заметил, что и правда — домики-то скороспелые, склепанные из чего попало: бетонных панелей, досок, фанеры, кирпичей, бревен и даже рекламных щитов. И крыши лоскутные — из жести, разномастной металлочерепицы, теса, неровных кусков шифера. Сказочная причудливость была здесь из-за металлических узоров и решеток, из-за флюгеров и теремков над трубами…
Полянка говорила:
— Были бы здесь простые хибары, но нашелся человек с такой вот фантазией. Бывший театральный художник. Нам про него Мелькер говорил. Начал этот человек варить из всякого железа такие вот штуки и украшать ими все, что построено. Жителям понравилось. Вот и получилась улица, каких больше нет нигде…
