Гапур — тезка героя - Ахмет Ведзижев
Бабушка не любит, чтобы заглядывали в ее комнату. Ей кажется, что одно присутствие постороннего человека нарушит тот порядок, к которому она привыкла.
Например, иголки бабушка втыкает в специальную подушечку. Нитки держит в специальной коробочке. Для пуговиц у нее сразу три коробочки: маленькая для маленьких, средняя для средних и большая для больших. И все эти коробочки стоят на полке по ранжиру, как самые хорошие солдаты. И каждая светится, словно в ней поселилось солнце…
Если б комнатам, как ученикам, ставили оценки, я бы поставил бабушке за ее комнату пять с плюсом, честное слово!
В комнате у бабушки такая чистота, что вздохнуть боязно. У каждой вещички свое место: в углу — сундук, перед окном — кровать с пышно взбитыми подушками, одну стену закрывает старинный шкаф; на сундуке лежит коврик, на коврике — маленькая подушечка, на подушечке — вышивка; все эти вещи не новы, им много лет, но в бабушкиной комнате они кажутся новыми, так они поставлены и ухожены…
Прежде чем остановиться перед портретом, бабушка оглядывается: ей хочется побыть одной — без моей мамы и без меня. Потом только она поднимает голову, соединяясь своим взглядом с папиным. Она разговаривает с отцом, словно он живой.
— На войне судьба тебя сберегла, — шепчет бабушка. — А тут ты сам пошел на смерть… Сыночек мой, солнце мое вечное, подумал ли ты, как тяжко будет матери без тебя?
Двери в бабушкину комнату нет. Ее заменяют неплотные занавеси. Если их чуточку раздвинуть, можно разглядеть бабушку. Я вижу ее горестную фигуру, слышу скорбные слова, сказанные дрожащим, прерывистым голосом, и, сам того не замечая, стискиваю в волнении кулаки и кусаю губы…
Я понимаю, папа не мог отступить перед огнем, не должен был отступить! И то, что он спас колхозное стадо, — большое, благородное дело. Но почему он полез в горящее помещение второй раз? Почему не послушался мамы? Не так уж дорог этот драчливый бугай, чтобы из-за него жизнью рисковать…
«Ой, дади, дади, — думаю я, испытывая в этот момент жгучую ненависть к смерти, — почему ты не живой?»
В ауле отца любили. И гибель его в огне, несмотря на то что с тех пор прошло больше десяти лет, воспринималась людьми так же остро, как если бы это случилось вчера. Ингуши вообще очень ласково относятся к сиротам. А меня взрослые в ауле особенно отличали. Но, скажу по совести, если знаки внимания со стороны мужчин щекотали мое самолюбие — кому не приятно, коли председатель колхоза Магомет Идрисович дружески похлопывает тебя по плечу? — то жалостливые лица женщин и причитания по поводу моей «сиротской доли» меня жутко раздражали: пожалуй, я прощал это только тете Напсат.
А какой я сирота, если говорить правду? У меня нет папы. Но у меня есть мама и бабушка! А еще есть дядя Абу, который живет одиноко и, как известно всему аулу, день и ночь думает о благе нашей семьи: раздобыл для нас красную черепицу, дал часть денег на корову и купил мне в Грозном новую школьную форму! В общем, жалеть меня нечего!..
И все-таки, скажу вам по секрету, папы мне сильно не хватает. И маме, наверное, без него плохо. И бабушке. Но признается бабушка в этом только в своей комнате, когда останавливается около портрета отца.
Все говорят, что я похож на папу. Когда у бабушки хорошее настроение, она тоже так считает. Однако достаточно мне хоть немножко пошалить, и я уже на папу не похож; я похож тогда, по словам бабушки, на шайтана.
Разозлившись, бабушка говорит мне:
— Если б не ты, твоя мама давно бы устроила свою судьбу… Ей тебя жалко. Она хочет, чтобы ты вырос под родным крылом. Разве ты способен это оценить? Вот уж верно в народе говорят: из одного риса не выйдет плова, из лентяя и дуралея не получится кормильца!..
Я только плечами пожимаю, слушая бабушку. Ну, что она хочет от меня? В школе я учусь? Учусь! В ларма лезу, когда есть нужда? Лезу! А недавно два раза дрова колол — меня об этом никто не просил, я сам за топор взялся. Так нет же, бабушке еще надо, чтобы я стал кормильцем!
«Кормилец» — это тот, кто всех своих близких кормит, деньги им зарабатывает. А как я могу деньги заработать?
Другое дело, если б я в школе не учился. Я б тогда пошел помощником к трактористу Холаку. Вы ведь знаете, у меня есть мечта стать трактористом.
Эх, как бы я работал! Лучше всех на свете! Я бы ни днем ни ночью с трактора не слезал!
Я вообще без машин не могу. Мне они все нравятся — большие и маленькие, простые и сложные. Если я вижу в небе «ИЛ» или «ТУ», сердце у меня начинает стучать с такой силой, словно хочет выбраться наружу и полететь вслед за крылатой машиной. Как только на глаза мне попадается тракторист Холак, копающийся в моторе своего «Челябинца», я готов на любые жертвы, лишь бы он разрешил залезть на сиденье и потрогать горячие, скользкие от солидола рычаги. Прошлым летом я до самой темноты простаивал около синенькой будки, в которой приезжий из Орджоникидзе чинил часы, и мечтал, что когда-нибудь он смилостивится и даст поглядеть в свою лупу, а то, чего доброго, и подарит пару старых колесиков от будильника…
Бабушка не понимает, что, дай мне волю, я бросил бы все на свете — даже школу — и стал бы трактористом. А тракторист — хороший кормилец!
Папа бы меня понял…
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ КАНИКУЛ
Еще вчера я был учеником пятого класса. Теперь я — шестиклассник! Какое это красивое и гордое слово — шестиклассник! Вымолвишь его, и кажется — стал выше на целую голову!
Гамид Баширович вызвал в школу мою бабушку, вручил ей табель и поздравил с внуком-шестиклассником. По этому поводу бабушка устраивает той[8].
Каждое
