Гони свой поезд, мальчик! (Повести и рассказ) - Эдуард Маркович Корпачев
Когда затеваешь рисковое дело, надо быть посмелее, нечего выжидать. И едва белая мгла обозначилась в проеме палатки, Васька вышел, наступив на что-то упругое, хрустнувшее под ногой, и удивился, присев на корточки и обнаружив, что за ночь пробились у самой палатки тугие лисички. Затем он сунулся в теплую ночь палатки, поднял за плечи Крыжа. И, прикрывая ему рот ладонью, вполголоса сказал, что пора выполнять задание, опять собираться на дикое поле.
— Уже? — со стоном зевнул Крыж, вылезая из палатки и посматривая на светлеющее небо, где оставался млечный месяц, оставались потускневшие звезды.
— Пора! — требовательно шепнул Васька.
И уже в другой, в соседней, палатке растормошили они Бусько, который попытался отбиваться вялыми руками.
И, как разведчики, бесшумно покинули лагерь.
На плацу машинного парка Ваське показалось сначала, что сторожа нет или он ушел в Гориводу с третьими петухами. Васька метнулся тотчас к трактору, на котором распознал припечатанные к кабине земляные комья, уже похожие на цементные. А затем ринулся искать исправные, матово отсвечивающие плуги.
И тут вышел высокий, тощий сторож — жердь в очках — и царственным голосом спросил, кто позволил им ходить. Васька дерзко заметил, что надо знать, ради чего хранятся вместе с колхозными машинами учебные машины.
Светало уже, но светло было лишь здесь, на машинном дворе, где полевые машины выступали из сумерек и напоминали порой каких-то доисторических животных; а даль была пепельна.
И туда, в пепельную даль, повел Васька трактор, зябко поеживаясь и опасаясь, как бы не наладил Стодоля погоню, как бы не помешал ему распахать это дикое поле, которое вовсе не минное поле.
Да очень поздно спохватился Стодоля!
То один гон, то другой, и свежие борозды, свежие борозды, похожие на гуталин; и вдруг обнаружится на пахоте изумрудная гильза, и значит, вовсе не безопасно это поле. Но диво: словно бы вел трактор по дикому просу, по водяному перцу уже тот, другой Васька, друг и соратник партизан, побывавший на их печальной сходке, принятый в их боевой круг и поэтому ничего не страшащийся. Воображение уже послало ему немало приветственных кличей и похвал бывших партизан, воинов, орденоносцев, и никак нельзя было спасовать перед трезвой мыслью. Да, могла еще одна затаившаяся, влипнувшая в болото, рассчитанная на долгие годы коварная штука обнаружить себя секундным грохотом. Но это очень трусливые мысли!
Тут, на этом поле, грозно пробудившемся вчера, он даже почувствовал, что становится храбрее, взрослее, мужественнее, чуть ли не солдатом становится.
Измученный непрерывной работой на тракторе, кабина которого отражала солнечные лучи и была вся вроде бы в масляных пятнах, измученный ожиданием взрыва и сознанием трудной победы, Васька выключил двигатель. Потому что не было более средь черной земли зеленой земли… И тихонько он стал напевать песенку удачи, песенку сенокосной поры.
Вот в эту минуту на проселке и появился бешено мчащийся грузовик, стекла которого были янтарными от солнца.
А затем, увязая в бороздах, Стодоля прыгал по пашне и грозил кулаком издалека.
А затем, оказавшись возле трактора, он все еще потрясал кулаком и кричал отрывистые, с паузами, слова. Это были сплошь возгласы, несвязные укоры и восклицания, восклицания. И вот крыл его Стодоля на чем свет стоит, а Васька умиротворенно улыбался на все его проклятия.
9
Никогда прежде он не задумывался глубоко, отчего на тех поминальных сходках партизан плачут пожилые, с сетчатыми от морщин лицами дядьки. «От вина», — думал он. И как-то не очень потрясало его то, что и после долгих лет остались в земной вёске такие неподвластные времени следы: воронка от немецкой бомбы, в которой выросла липа, обгоревший дубовый сруб колодца. «Война же была!» — как самое понятное, говорил он себе и тут же забывал о дереве, поднявшемся из военной ямы, о черном пятне на дубовом срубе. И лишь теперь, когда свежо помнился мгновенный взрыв не постаревшей от времени мины, он, покачивая головой и вздыхая, твердил, как помудревший сразу человек, о том, что ведь подобные взрывы, стрельба, ежеминутная тревога отрывали дядек от земли и не позволяли им ни пахать, ни сеять, ни вострить косу. «Война же была!» — уже совсем по-иному, с сознанием большой народной беды, повторял он теперь.
И очень настойчиво думалось ему об этом, едва он, обруганный Стодолей, появился в березовой роще и повалился прямо на земляничную землю спать. И так же настойчиво думалось об этом и позже, когда пробудился, чувствуя, как стянуло лицо от жгучего солнца, от долгого припека, и когда сидел на той же земляничной земле, нехотя собирая рдевшие повсюду ягоды, и томился в ожидании хлопцев. Невыносимо быть одному в палаточном городке, и стыдно спать, когда ползают где-то на просе хлопцы. «Зато вспахал я, — устало гордился он. — Такое поле вспахал!»
И, снова заслуженно оказываясь на партизанской сходке, переносясь туда воображением и будто отвечая крепким рукопожатием на каждую восторженную, признательную, корявую речь, он и от своих приятелей ожидал восторгов. Он вспахал дикое поле, он прошел через минное поле!
Но ожидания не сбылись.
Снулые, тихие, с грустными глазами, вернулись хлопцы к вечеру. Такие же тихие и будто ленивые, сидели они затем за тесаным столом, приобретшим от солнца янтарный цвет.
«Да чего они, не знают они про поле, про то, как я на том поле… как взорвалось на том поле?» — обижался Васька невниманием к себе и потому вставал вдруг, черпаком тянулся к громадному чану, предлагал кому-нибудь добавки и плескал в миски без разбору. «Тупой народ!» — возмущался он, ожидая хоть какого-то словца одобрения.
И тогда, с вызовом взглянув на Стодолю, он захотел, чтоб вновь с бранью набросился на него Стодоля. Он бы возражал Стодоле, и все понимали бы, какой подвиг совершил он, Васька.
Но и мастер словно позабыл о том, что было.
— Чего они все травленые? — полюбопытствовал Васька, покинув кислое сборище за столом и оказавшись возле колючего в этот день Стодоли.
— Они уже переволновались за тебя, успокоились уже, — отвечал холодно мастер, наклоняясь и выдергивая сорную травку, прицепившуюся к пыльной сандалии.
— К чему волноваться, если у каждого было свое дело? Я выполнил задание, они выполнили свое. Я же отчаянный человек, Стодоля?
— Вот и переволновались хлопцы за твою жизнь, — упрекнул все-таки мастер, сунув Ваське в нагрудный кармашек рубахи сорную травку, увенчав таким образом за его подвиг и усмехнувшись при
