Юз Алешковский - Дедушка и музыка
Тут в дверях фермы показалась девушка в белом халате, увидела, как Мордай жует красный платок, и ахнула. Жуков крикнул:
— Бежим!
А я не знал, удирать или удерживать ускользающую из рук мулету.
Девушка подбежала, стукнула меня по плечу и, чуть не плача, стала уговаривать Мордая:
— Отдавай! Открой рот! Платок новенький! А тебя, Жуков, выселим из колхоза.
— Это я виноват, — сказал я. — Поверьте, не ожидал…
Девушка наконец вырвала у Мордая изжеванный наполовину платок, хлестнула им меня по рукам и бросилась за Жуковым.
Я ее перегнал, мы с Жуковым забежали за угол, перелезли через какой-то забор, причем я порвал рубаху и оцарапал грудь, и притаились.
— Она думает, это я тебя подначил дразнить Мордая, — сказал Жуков, отдышавшись.
— Я ей докажу, не бойся… — Я сам с трудом дышал после такой пробежки. — Красивый какой бык… Почему он не злился? Может, дальтонизм у него?
— Ты тоже хорош. Но красиво получилось… Торо! Торо! Мы лучше нашего бычка потренируем на красное! — сказал Жуков, выводя меня огородами к дедушкиному дому.
23
Вечером мы оделись во все чистое, обулись и без двадцати девять подошли к клубу. Я нес проигрыватель с длинным проводом, а Жуков две пластинки: «Героическую» и «Пятую» симфонии Бетховена.
На дверях клуба висело объявление о собрании.
У крыльца стояла веселая толпа колхозников. Некоторые, увидев нас, зашептались.
— Все они хороши…
— Это он дедов внук?
— Гляди, несытый какой…
— Травиночка…
— А тоже туда же, к Мордаю. Настя рассказывала.
Я, не глядя ни на кого и не останавливаясь, прошмыгнул следом за Жуковым в клуб.
Сенашкин помогал очень строгой на вид женщине накрывать на стол красную скатерть.
Жуков встал в сторонке, а я залез на сцену и спросил у Сенашкина:
— Где у вас тут розетка? Здравствуйте.
— Здесь, — сказал он. — Учтите: двести двадцать вольт. Эх, помирать, так с музыкой. Налаживайте. Отступать некуда. И сами не бойтесь.
Он ушел, проводив нас за занавес. Я и сам волновался, когда присоединял к сети проигрыватель, а Жуков, кусая губы, то и дело сообщал мне:
— Входить начали, усаживаются. Все правление собралось.
В клубе было шумно от разговоров, смеха и стука передвигаемых стульев.
У меня все было готово. На диске лежала «Героическая симфония». На щитке горел красный глазок. Я решил сначала завести траурный марш, чтобы Сенашкину было легче каяться и хоронить свое преступление. «А потом можно завести самую радостную часть «Пятой» симфонии… она поможет ему снова стать человеком».
Зал уже был полон. Строгая женщина никак не могла утихомирить собравшихся и стучала ключом по графину. Сенашкин сидел в первом ряду, все время вытирая платком затылок. Он оглянулся в зал, громко кашлянул, но шум не затихал.
— Вот дед твой, — сказал Жуков.
И правда, дедушка, здороваясь со всеми, проходил между рядами на свободное место, а за ним археолог с какой-то девушкой.
Я обрадовался. Ведь зла у меня на него не было. Наоборот, я на себе проверил правильность его слов, но доказать ему, что кибернетика вместе с музыкой великая сила, было необходимо.
— Начинай. А то они целый час кудахтать будут, — сказал Жуков.
— Учти, такого опыта еще не было в нашей эре, — шепнул я и нажал кнопку.
Наверно, когда зазвучала музыка, все подумали, что это им послышалось, но гул стал затихать, я сделал звук погромче, и скоро только тихая и скорбная мелодия была слышна в зале клуба.
Сидевшие в президиуме, недоумевая, посмотрели в нашу сторону. Многие в зале привстали с мест, еще немного — и посыпались бы вопросы с шуточками, хотя и мне, и Жукову, и всем, конечно, жутковато стало от музыки, и тогда Сенашкин тяжело поднялся на сцену и сказал:
— Товарищи!.. Кого, думаете, хороним? Хороним бессменного снабженца вашего колхоза — Сенашкина! — говорил он медленно, и даже не говорил, а как-то надсадно выдыхал слова. — Шесть лет служил он вам верой и правдой… пока не потерял совесть… и… нет его! — тут музыка зазвучала так высоко, пронзительно и жалостно, что две женщины в первом ряду поднесли к глазам платки, да и я сам чуть не заплакал, как будто снабженца взаправду не стало.
— Нет его! Ходит среди вас живой, как говорится, труп… а того Сенашкина, который все силы отдавал колхозу… еще раз подчеркиваю… нету… Крышка!
— Да что с тобой, Кириллыч? — испуганно выкрикнули из зала, и все заволновались.
Сенашкин высморкался и замолчал, прислушиваясь к музыке, как будто ему хотелось подольше хоронить себя на глазах обманутых колхозников.
«А вдруг ему так тяжело, что он не выдержит… Писали же, как некоторые люди внушают себе болезнь и умирают…» — подумал я и сделал звук потише.
«Пятую» еще нельзя было ставить: ведь Сенашкин сознался не до конца.
Начал он сознаваться издалека, спросив у всех:
— Почему погиб Сенашкин? — и, собравшись с силами, выпалил одним духом: — Согласно кибернетике произошло так: сняли мы первые огурцы в парниках… — Я схватился за голову: «Ну при чем тут кибернетика?» — И тогда же часть пропили! — В зале ахнули и зашумели. — Тихо! Не хочу вину на другого сваливать. Но разве не мог Сенашкин душу вытрясти из того, кто его подбил на подлость? Мог. Но не вытряс. И погиб. Так почему? Расскажу, чтобы другим неповадно было и чтобы знали, как погибает в подлости человек. Мозги наши, значит, состоят из нейронов. В них хранится информация, как нам себя вести в жизни. Называется эта информация совестью… Правильно?
— Валяй дальше! Без тебя знаем, что такое совесть! — крикнули из зала.
— Так вот. Подлец один, пусть сам сознается, запрограммировал Сенашкина. А сам Сенашкин, еще больший подлец, заглушил обратную связь, которая его ошибки всю жизнь вовремя исправляла, и стал глушить совесть водкой… Но не было житья. В глаза вам не смотрел… И спасибо ей! — он посмотрел в нашу сторону и рассказал, как в критическую минуту своей жизни, когда боялся признаться людям, вдруг услышал «Лунную сонату». — Спасибо музыке! Проняла до мозга костей и сказала: «Признайся! Умри в глазах людей, Сенашкин, но возродись!»
Я хлопнул два раза в ладоши, подумав, что после этих героических слов все должны зааплодировать, но в зале было тихо-тихо. И Сенашкин молчал.
Тогда я быстро переменил пластинку и поставил самую радостную часть «Пятой симфонии», и мне показалось: весь зал легко вздохнул, как будто гром громыхнул и теплый дождь пролился после предгрозового мрака.
— И еще спасибо деду Степану и его внуку за то, что правильно меня запрограммировали, — сказал Сенашкин, — а мальчонка с точки зрения кибернетики объяснил, как и до чего я дошел. И я говорю: судите меня. Все приму…
— Занятно? — спросил я Жукова. — Он про себя говорит не «Сенашкин», а «я». Значит, он возродился.
— На любую работу согласен, — продолжал Сенашкин. — А жить с вами и врать я не мог. И гадости этой в рот не беру и не возьму.
Сенашкин сошел со сцены и встал, потупив голову, около окна.
24
Я думал, что все сразу заспорят и примутся ругать Сенашкина, но в зале было тихо, и я не стал выключать проигрыватель.
Наверное, колхозников так же, как раньше меня, музыка, не спрашивая, нравится она или нет, просто захватила и заставила себя слушать.
Но вот когда музыка кончилась, после минутного молчания поднялся настоящий шум. Выступило несколько человек, и все беспощадно ругали Сенашкина. Другие что-то кричали из зала. Разобрать их слова было невозможно. А Сенашкин все стоял, ссутулившись, около окна и слушал. Жуков что-то торопливо записывал на бумажке.
Тут женщина из президиума, когда в зале стало немного тише, сказала:
— Ну, что ж! Все правильно говорили. И я скажу: нелегко ему было признаться. Трудней, чем пропить общее добро. А что стоило задуматься? Мы вот честные люди и живем честно, и про эту обратную связь ничего не слышали, и все равно, конечно, полезно узнать, что иногда с совестью происходит по научному объяснению. Если согласны, постановим так: «Под суд не отдавать, как осознавшего и первый раз предавшего себя и других. А ущерб возместить. И в снабженцах оставить. Кто «за»?
Сенашкин как-то съежился в ожидании, но «за» проголосовали все. Даже археолог и его девушка.
— Порешили, — сказала женщина и грозно позвала: — Ляпунов! Иди, иди на глаза. Не прячься. Догадываемся, кто второй!..
Но Ляпунов не выходил. Наверно, он струсил и смылся из клуба.
— Ладно, товарищи, и ему отвечать придется. Видать, совести у этого человека нет больше ни на грош. — Она поманила меня к себе, отдернув занавес, и я подошел к столу, стараясь смотреть в одну точку. — Думаю, надо нам сказать спасибо товарищу…
— Жукову и Егору, — подсказал я.
