Всеволод Нестайко - Незнакомец из тринадцатой квартирыНезнакомец из тринадцатой квартиры, или Похитители ищут потерпевшего…
— Дядя Гриша, а можно стрельнуть? — осмелился я.
— Ну что ж… только… — Дядя показал глазами на тетю, которая уже поднялась и собирала черепки.
— А мы в спальне! — рванулся Ява.
— Ну давайте…
Но даже в спальне, перед тем как выстрелить, я громко крикнул:
— Тетя, на старт! Внимание!
И только потом нажал пальцами обеих рук на спусковой крючок (одной рукой не справишься — такой тугой!). Ох и бабахнуло! По-моему, еще сильней, чем у дяди.
По два раза стрельнули мы с Явой — больше дядя не разрешил («Еще соседи сбегутся!»).
Вся эта история с пистолетом немного меня развлекла. Но когда я вспомнил про часы, сердце мое опять защемило. Оно заскулило, как щенок в темной каморке. Как-то все будет? Найдем ли мы артиста? И что он нам скажет теперь?
За завтраком я сидел молчаливый и хмурый. Ява поглядывал на меня и все подмаргивал — пытался поддержать.
Вяло пережевывая яичницу с салом, я думал. Думал о том, что нужно как-то, никого не обманывая (ни в коем случае!), выскользнуть из дому, чтобы идти искать артиста.
А зачем врать? Поход в Театр юного зрителя у нас и так намечен. Только мы пойдем не через несколько дней, как собирались, а сегодня. И по дороге к Юному зрителю в другие театры заглянем и поищем нашего артиста. Спектакль начнется в двенадцать, а сейчас еще десяти нет, мы успеем.
Дядя не стал возражать, когда я сказал про театр, только о чем-то подумал и сказал:
— А может, и мне с вами? Как вы думаете?
Мы думали, что это совсем не нужно, что это испортит нам все дело. И я поспешил сказать:
— Да разве вам интересно? Там же все детское! Если бы я был взрослым…
Угадал дядя мои мысли или нет, я не знаю, но он почему-то улыбнулся:
— И то правда. Ступайте одни. Я пошутил. Но если снова где-нибудь потеряетесь, завтра же домой!
Дядя дал нам денег, мы надели новенькие, хрустящие рубашки, отглаженные штаны, блестящие, еще ни разу не надеванные ботинки и пошли.
Не знаю, как вы, но я, когда на мне все новое, чувствую себя, будто голый. Кажется, что все на тебя смотрят, и стыдно как-то, неловко, и хочется спрятаться от глаз людских. Кончается всегда тем, что я или потрусь рукавом о стенку, чтоб он не был таким новым, или пятно на штаны посажу, или ботинок носком в землю ткну, чтоб не так блестел. Тогда мне легче. Вот и сейчас, выйдя на лестницу, я сразу проехался локтем по перилам и сделал на рубашке грязную полосу. И только после этого мы вышли на улицу. Да все равно в новом было неудобно и неловко: ноги в ботинках, как в колодках, воротничок шею трет, что твой хомут, — чтобы повернуть голову, нужно всем телом поворачиваться. И почему это в театр нельзя ходить в обычной одежде? Туда ведь идут пьесы смотреть, а не для того, чтоб на тебя смотрели! Если б я стал большим начальником, то издал бы даже постановление, чтобы в новом в театр не пускали. Но не волнуйтесь, я начальником никогда не буду. Я буду летчиком…
Мы сели в троллейбус и поехали в Театр музкомедии на Красноармейскую улицу. Начали мы с него, так как мне почему-то казалось, что этот симпатичный круглолицый артист должен работать как раз в комедии (где же еще ему царя играть?!)
Зашли мы в вестибюль. Пусто. Тихо. Справа касса. Прямо во всю стену огромные двери. Поднялись мы по лестнице к этим дверям. Толкнули — не заперты. Заглянули — и там никого.
— Может, — говорю, — еще рано, еще не пришли?
— Хорошенькое рано! Десять часов! — говорит Ява. — Артисты, как и все люди, должны с утра на работу приходить. А как же! Ведь это служба…
— А почему же никого нет?
— А ты что, хочешь, чтоб они тебе тут у дверей толкались? Нет — значит, на сцене. Репетируют. Пошли!
Но только мы повернулись от дверей, как тут же нам навстречу молодая женщина в синем, похожем на милицейский кителе.
— Вам что, ребята?
Стали мы, растерялись. Как же его спрашивать? А женщина снова:
— Что такое, ребята?
И тут Ява возьми да и ляпни:
— Нам царя нужно.
— Какого царя? — удивленно подняла брови женщина.
— Такого круглолицего, с лысиной. — Это уж я добавил.
Женщина засмеялась:
— Вы немного опоздали, хлопчики. Царей уж пятьдесят лет не существует. Надо было раньше.
Ява осмелел:
— Ну что вы, тетя! Разве нам настоящего? Нам настоящие цари ни к чему. Нам артиста нужно, который царя играет. Разве не ясно?
— Он в тринадцатой квартире живет! — выпалил я.
— Теперь понятно, — сказала женщина. — Только нет у нас такого, который бы царя играл. Ведь в нашем репертуаре про царей сейчас ни одного спектакля нет. А почему вы именно у нас ищете этого артиста? Он сказал вам, что в нашем театре работает? Как его фамилия?
Мы с Явой переглянулись.
— Фамилию мы не знаем, — сказал я, — но знаем, что он играет царя.
— А где ж он этого царя играет? В каком театре?
— Не знаем…
— Вот тебе и раз! Приснился вам, что ли, этот артист? А откуда вы узнали, что он царя играет?
— Он сам сказал.
— Так вы с ним знакомы?
— Да немного… — неуверенно сказал я и взглянул на Яву: что ж это он молчит? То во всех разговорах всегда впереди, а тут замолк, как в рот воды набрал.
— Да как же это вы знакомы, что ни фамилии не знаете, ни в каком театре работает, — допытывалась женщина.
— Да вот так… не успели расспросить.
— А зачем вы его теперь ищете?
— Да нужно… Об одном деле поговорить…
— О творческом? — усмехнулась женщина.
— Угу…
И только я успел это сказать, как вдруг — бац! бац!.. Из глаз моих аж искры посыпались. Даже в затылке защемило. И будто не по голове, а по кавуну — такой звук гулкий.
Женщина от неожиданности так руками и всплеснула:
— Ты что его бьешь?! Это что за хулиганство! Ни с того ни с сего…
Что она еще там выкрикивала, я не слышал — мы были уже на улице. Голова моя гудела, на глазах закипали слезы.
Так вот почему Ява молчал — боялся соврать сам и ждал, пока я не совру. Но разве я всерьез врал? Я ведь только сказал «угу» на ее шутливый вопрос. Это можно было понять тоже как шутку. Уж и пошутить нельзя! Если так придираться, то до самой старости шишки на лбу носить будешь.
— Ты что, обиделся? — услышал я за собой голос Явы. — Ведь мы же договорились, — продолжал он невинным тоном. — Никто не виноват…
Я молчал.
— Ты не имеешь права обижаться. Это не честно. Зачем тогда было договариваться?
Он еще мне и выговаривал! Конечно, обижаться глупо, раз договорились, но когда вас при всем честном народе бьют по лбу, а вы не имеете права даже сдачи дать, то вряд ли вы будете хохотать после этого. Вряд ли запоете от удовольствия.
— Ну что ты… — не унимался Ява. — А если я совру, ты дашь мне в лоб, я и глазом не сморгну, вот увидишь.
Все это было так, но до самого Оперного театра я молчал. И только на площади у театра, потирая лоб, сказал:
— Нужно как-то иначе узнавать. Похитрее. Сперва этот самый… репертуар смотреть. А то сразу — ляп! — дайте нам царя. А люди ничего такого не ставят.
— Конечно, конечно, — охотно согласился Ява, обрадованный, что я нарушил молчание. Договорились рассказывать все, как есть: что нам нужно возвратить артисту одну вещь, которую он случайно, когда купался на Днепре, оставил нам (а какую, можно не говорить: мол, секрет; ведь про часы говорить страшно).
В опере с царями было намного лучше, чем в Музкомедии. И в «Борисе Годунове» царь, и в «Сказке о царе Салтане», и в «Декабристах», и в «Снегурочке». Я очень обрадовался, когда узнал об этом, и уж был уверен, что среди этих-то царей мы обязательно найдем своего круглолицего, с лысиной. Но как дошло до дела, то все цари оказались неподходящими. Не те цари! Ни одного с лысиной… Все с волосами и даже с кудрями. Все высокие, рослые. Это нам билетерша сказала. И даже показала их всех. Там в фойе висят их портреты. «Нашего» среди них не оказалось. Невеселыми вышли мы из Оперного.
— Ничего, — с напускной бодростью сказал Ява. — Я был уверен, что в Опере нет. Оперные артисты голос берегут, боятся застудить. Ни один певец не станет тебе купаться в реке. Купаются только драматические артисты.
Мы спустились по улице Ленина к Театру русской драмы имени Леси Украинки. Но и там (а после этого и в Театре имени Франко) нас ожидало полное разочарование — ни одного спектакля про царя.
Оставался последний киевский театр, Театр юного зрителя.
Мы поднимались от Театра имени Франко по лестнице мимо необычного дома на улице Орджоникидзе. Он сплошь облеплен странными фигурами: тут и слоны, и змеи, и диковинные птицы, и какие-то совсем непонятные твари и чудища… В другой раз я бы разиня рот глазел на этот дом, ведь другого такого нет нигде в мире. А теперь я равнодушно проходил мимо и даже не смотрел! Ничего меня не радовало. И в душе моей было так мрачно и мерзко, что все эти страшилища, если бы вдруг ожили и заглянули туда, сами бы перепугались.
