Геннадий Михасенко - В союзе с Аристотелем
Валерка и сейчас ждал, что посетитель щелкнет замком баульчика и явит на свет нечто, после чего Вера Сергеевна попросит его упрятать «диковинку» и укажет на дверь.
— Пушкин? — Мужчина прямо глянул в глаза мальчишке.
— Я его повесил туда еще вчера, чтобы не забрызгало, — пояснил Валерка.
— Что вы — икона! Тут и без того сраму — смахиваешь-смахиваешь, скребешь-скребешь… — Женщина махнула рукой, поправила платок и, чтобы кончить пустой разговор, спросила: — Вы, видно, по электричеству пришли? Счетчик-то мы загромоздили… Ну-ка, сынка, доберись-ка да посмотри, какие там цифры.
— Нет-нет, я не по электричеству, — возразил бородатый. — Нет.
— А… что же вы?
«Вот сейчас он достанет…» — подумал Валерка.
— Я к вам от истинно верующих. Поддержите верующих, да спасет вас господь, чей день близок…
Это было настолько неожиданно, что Валерка не донес ложку до рта — застыл, а Вера Сергеевна растерялась, не зная, что и ответить.
— А это вы мудро делаете, что икон не держите. Истинно верующему чужда икона — коверканье лика божьего. Христос и без того в теле его и мыслях его, — спокойно и наставительно высказался мужчина, не меняя благостного выражения лица.
— Знаете, — подала наконец голос Вера Сергеевна, — я ведь не понимаю ни истинных, ни неистинных…
— Истинные — это ждущие второго пришествия… — начал было пришелец.
Но Вера Сергеевна, выставив вперед руку, тотчас прервала его:
— Я вовсе не о том. Что вы, что другие, что третьи, сколько их там есть, все я считаю дуростью.
— Не услышь, боже, этих слов, сказанных не по злобе, а по заблуждению, — воздев руку, быстро проговорил бородатый. — Гони, о женщина, из души сомнения, нашептанные сатаной, ибо поношение вседержителя — тягчайший из грехов.
— Хватит-хватит, милый человек! Я-то крепкая, а вот мальчишку мне испугаешь. Хватит. Ничем поддержать истинных не могу. Если хочешь, вот суп и хлеб. Угощайся, поддерживайся.
— Благодарствую, — чинно кивнул мужчина, кашлянул в кулак и как-то беспокойно переступил, точно не решаясь на какие-то дальнейшие, ранее намеченные действия. — Не желаю… А все же не угодно ли, хозяюшка, хотя бы пятерочку или троечку?
— Чего?
— Троечку.
— Чего — троечку?
— Да рубликов — чего ж еще?
— Рубликов?
— Замолим содеянные…
— Не-ет, троечку совсем не угодно! — В душе Веры Сергеевны начала подниматься злость. — Троечку?! За что же это вам троечку?
— Не мне — господу.
— Господу — деньги?
— Разумеется. Как таковые деньги ему не нужны, потому что ему принадлежит все, но он ждет от нас доказательств верности…
— Постыдитесь! Взрослый человек, чушь-то нести… Если уж хватило наглости побираться, то радуйтесь тому, что дадут, а не заказывайте троечки. Идите!.. Идите-идите…
— Молись, грешница! — прошипел мужчина. — Спасайся! — локтем толкнул дверь и, задев баульчиком косяк, быстро вышел.
— Что делается! — проговорила Вера Сергеевна. — Что делается, а!
— Это кто? — испуганно спросил Валерка. — Поп?
— Вроде нет — не крестился. Сектант какой-то, стервец…
Опять пес захлебнулся яростью и всполошились куры.
— Мам, Тузик не сорвется?
— Да хоть бы сорвался, потрепал бы его!.. Бездельники! Дураков ищут. И ведь знают, где ходить. В городе небось не пойдут, а здесь, думают, народ потемнее — и лезут, чтоб им…
«Божий посланник» мелькнул за окном и громко хлопнул калиткой.
— Ушел… — сказал Валерка, все еще не двигаясь с места и где-то в глубине души боясь, что пришелец вдруг вернется и сотворит что-то ужасное: или пустит изо рта клубы огня, или расколет под ногами землю. — Мам… — сказал он, но тут же позабыл, что именно хотел спросить, а только смотрел на мать широко раскрытыми глазами.
— Ты не испугался?
— Нет.
— А то ведь он вон какими словами бросался… И не выводятся, вредители проклятые. Уж сколько советская власть живет, уже спутники по небу летают, а эти поганцы все еще по земле шляются. Закидывают их, что ли, вроде шпионов, чтобы людям не давать спокойно жить?.. Хлеба не принимают, нет, они от бога, им рублики подавайте, и не сколько-нибудь, а чтобы троечками, и чтобы хрустели — непомятые!.. Паразиты!.. Еще ли не вредители? Я бы уж горницу кончила, да без расстройства. А тут вроде и силы убавились, хоть заново ешь.
— Садись, мам. Я сыт. — Валерка поднялся и неожиданно для самого себя улыбнулся. — А здорово ты его турнула!
— С такими и надо без церемоний.
— Давай, мам, тарелку. — Он налил матери супу, глянул на портрет Пушкина, который… нет, ни в коем случае… не походил ни на какую икону, хоть глаза перекоси, и вышел в сени.
Тузик звякнул цепью, видимо настораживаясь — не появится ли еще одна диковинная образина, с воронкой на загорбке. Но вышел маленький, свой человек. Пес от радости дважды прокружился.
— Что, Тузик, налаялся? — Валерка отстегнул цепь, размотал ее и снова зацепил за кольцо. — Видел дяденьку? Он Пушкина за бога принял — вот какой у нас Пушкин… А где Мистер? Он тоже, наверное, налетал, да бесполезно — такой плащ когтями не проберешь. Цып-цып-цып…
Валерке захотелось срочно увидеть Юрку, несмотря на ссору. Он побежал к Гайворонским и на крыльце столкнулся с Аркадием, возвращавшимся из института.
— Проходи-проходи.
— А у нас был верующий, — сказал Валерка.
— Это какой же? — спросил Аркадий.
Мальчишка начал живо рассказывать. Так они и в дом вошли, где к словам Валерки с любопытством прислушивалась и Василиса Андреевна.
— …Вот. И потом он ушел, — кончил Валерка.
— Не его ли я встретил неподалеку от нас? — проговорил, задумавшись, Аркадий. — Говоришь, в плаще с капюшоном?
— И чемоданчик в руке, такой пузатый.
— Вроде-вроде… Но кто его знает, я толком не разглядел. Да, в общем-то это печально, но отрадно, что вы дали ему коленкой под зад. А вот наша мама на это бы не решилась, а?.. Так бы и выложила тройку.
— Нет, Аркаша, я ему только рубль дала, — проговорила вдруг упавшим голосом Василиса Андреевна. (Валерка и Аркадий уставились на нее.) — И то не потому, что чего-нибудь там такое, а так — испугал он, нехристь, меня. Будь кто дома — еще бы туда-сюда, хоть Юрка, а то ведь ни души. А он сперва будто ничего, а потом давай, вроде той старухи, плести о пришествии. У меня аж коленки подсеклись. Ну, думаю, трахнет сейчас по башке — и весь Миграмидон. А тут на подоконнике рубль лежал — Юрке приготовила, в магазин. И только он это заикнулся о помощи, я ему этот рубль с крестным знамением и сунула. Больше, мол, нету — у хозяина. Храни, говорю, вас господь. А он без креста взял да так без креста и вышел, басурман.
— Да-а, — после некоторого молчания протянул Аркадий.
— Только ты уж, сынок, отцу-то не говори, а то разворчится старик, мол, я зарабатываю, а ты тут раздариваешь. Не говори. Я уж сама чую, что сплоховала. Да больно уж неждамши все получилось. Ну ты подумай-ка! Взяла и своими руками отдала рубль. Юрке бы на две недели хватило в школу! Ну, не старая ли дура?.. — Казалось, Василиса Андреевна только теперь по-настоящему разобралась в том, что произошло какие-то полчаса назад. — Истинно верующий! Разбойник, прости господи!.. Рубля как не бывало!
— Что рубль, мама! Дело не в деньгах, а в ситуации. Я смотрю: не тучу ли над тобой собирает какая-то секта.
— Да ну уж, тучу!
— С богом нельзя шутить, заигрывать. Его нужно отрицать, и отрицать во всяких видах! Не оробела бы ты тогда перед этим субъектом. Вот проходимцы!.. Жаль, меня не было дома. Я бы ему без философских выкладок набил морду — и все!.. Вон Вера Сергеевна — молодчина!
— Еще бы, Вера Сергеевна! Она и кобеля могла спустить! Она ж ведь коммунистка! — проговорила Василиса Андреевна.
Вера Сергеевна не была коммунисткой. Гайворонская называла ее так для большего, казалось ей, противопоставления себе: я, мол, вот какая, а она… И, вдруг спохватившись, не слишком ли себя принизила, Василиса Андреевна грозно добавила:
— Пусть он еще придет! Пусть! Я его не хуже Веры понужну. Не думайте, что я уж совсем тряпичная. Я его!.. А уж про рубль-то вы не сказывайте.
— Полно, мама, деньги-то невелики, а в общем котле-то и незаметные, но нужно быть осторожнее… Ну, пока никого нет, я попечатаю фотокарточки… Валерка, услужи-ка, братец, сбегай захлопни мою ставню.
Валерка вышел. Следом вышла Василиса Андреевна и на крыльце придержала мальчишку:
— Ты уж, Валерка, тоже не сказывай Юрке про деньги. А то он меня подзузоливать начнет, знаешь ведь его.
— Знаю.
— Ну вот. Или не сам, так отцу брякнет. Покрепится-покрепится, а чуть осердится, чертенок, да и брякнет.
