Александр Кузнецов - Когда я стану великаном
— Во всяком случае, если человек красивый, он во всем красивый! Хотя… Ты знаешь, даже если бы он был некрасивый — не важно! Ведь в мужчине… — она тут же поправилась, — в человеке внешняя красота не главное… Главное — ум. Характер. Честность. Мужество. Правда ведь?
— Элементарно, Горошкина! — усмехнулся Копейкин. — Хотя я в этом не разбираюсь.
— А это потому, Петенька, — лукаво и снисходительно отвечала Горошкина, — что вы, мальчики, отстаете по развитию от девочек! Я в «Науке и жизни» читала!
— Конечно, отстаем, — покорно согласился Копейкин.
Всю ночь перед концертом он протолкался у билетных касс. Собственно, «протолкался», пожалуй, сказать нельзя. Здесь шла другая, доселе незнакомая ему жизнь. Молодые ребята студенческого возраста расположились прямо на площади. Они пришли сюда с подстилками, рюкзаками, едой, гитарами и весело устраивались на ночь в ожидании счастливого везения. Все были с фонариками, которые, единственные, горели в ночи; ребята пили чай из термосов, разговаривали о предстоящим концерте, отгадывали кроссворды, тихо пели. Было в них какое-то братство, что-то будто связывало их, словно они все давно и близко знакомы.
Пете приятно было смотреть на них и слушать свою любимую песню из фильма «Белорусский вокзал», особенно слове: «мы за ценой не постоим». Он сначала только слушал, а потом стал тихо подпевать. О чем он думал в ту долгую длинную ночь — кто знает? Но передумал он этой ночью многое…
А на другой день возле концертного зала собралась большая толпа; то тут, то там спрашивали, нет ли лишнего билетика.
Чуть в стороне, у большой освещенной афиши, стоял Ласточкин со своей компанией. Они ждали, напряженно вглядываясь и каждого прохожего.
— Осталось пятнадцать минут! — сказал Лёлик Стулов. — Держу пари: она не придет. И эти билеты сжуешь при нас, как договорились!
— Вот они! — чуть не крикнул Славка, да Ласточкин уже и сам увидел: Копейкин, Белкин, Кристаллов и Горошкина появились у входа.
Едва завидев Ласточкина, Копейкин стал махать ему — в руках у него были четыре голубенькие бумажки — билеты!
Ласточкин все еще не мог поверить в то, что случилось…
— Лишнего билетика не будет? — спросила какая-то полная дама, перехватив их взгляд, Ласточкин только отмахнулся, а Славка, зло сплюнув, гаркнул:
— Десять рублей!
И тут же несколько человек словно прилипли к ним.
— Что? Есть?
— Можно надеяться?
— Уголовники! — ахнула толстуха.
— Что? Спекулянты? — подозрительно переспросил мужчина, весь отутюженный, приглаженный. Но толстуха исчезла.
И тут из толпы вынырнул Копейкин.
— Может, кому нужен лишний билетик? Могу уступить… — дружелюбно обратился он к Ласточкину. Но не выдержал, вежливо улыбнулся, сказал с притворным сожалением:
— Сэры, мисс Горошкина просила принести вам нижайшие извинения за причиненное беспокойство!
Приятели Ласточкина переглянулись. Славка откровенно криво усмехнулся, и Лёлик, но скрывая своей беспощадной иронии, глядел на Ласточкина. Ласточкин молчал.
А Копейкин продолжал измываться:
— Я слышал, у вас сегодня великолепный ужин… Желаю приятного аппетита!
— Я согласна за десятку! — подоспела толстуха. — Вот, — и она стала отсчитывать деньги.
— Вон они, эти спекулянты! — гремел мужчина, подходя с двумя дружинниками. — Видите?
Ребята еще не успели сообразить, что происходит, как вдруг вокруг них стали собираться люди. Славка первый понял, в чем дело, и сорвался, увлекая за собой приятелей.
Еще секунда — и Копейкин оказался в цепких руках дружинников.
— Вас бы тоже надо привлечь! — не унимался мужчина, — обращаясь к толстухе. — За поощрение спекуляции!
— Пустите! — Копейкин уже опомнился. — Вы что? С ума сошли?!
— Спокойно! — только и сказал дружинник. — В милиции разберемся! Это рядом, за углом.
И растерянного, подавленного Копейкина поволокли в милицию…
Было уже совсем темно, когда Копейкин наконец добрался до своего дома. Праздничная белая рубаха его обвисла поверх штанов, он что-то совсем невесело насвистывал…
Во двор он вошел с противоположной стороны от ворот, с самой темной его части. Выйдя из тени подъезда, Ласточкин и его дружки пошли ему навстречу.
— Мне надоело! — вызывающе сказал Ласточкин.
Ребята расступились, и Копейкин вошел в их «кольцо».
— Не понял… — наивно произнес он.
— Мы должны с тобой раз и навсегда решить в честном споре… в общем, я буду с тобой драться! Сам!..
Копейкин даже повеселел.
— Если я правильно понял, — он откровенно ёрничал, — ты меня вызываешь на поединок?
— Правильно понял!
— Тогда по всем правилам! Ты вызываешь — я выбираю оружие!
— Выбирай! — резко сказал Ласточкин. — Только учти, я твоими самбо и каратэ не владею! И если ты честный человек…
Копейкин не дал ему договорить:
— Так, если я честный человек, мы на пинг-понговых шариках, что ли, будем драться? Ласточкин, я почему-то не люблю, когда слишком много говорят о честности…
— Всё… Значит, будем драться!
— А я не собираюсь драться! — спокойно сказал Копейкин. — Если я выбираю оружие, — медленно продолжал он, — то считай, что я его выбрал… И пусть наши дороги разойдутся раз и навсегда.
Не оглядываясь, он вошел в подъезд.
И вот он опять сидит в темной кухне, где горит одна газовая горелка. Зазвонил телефон.
— Петь, ты куда делся? — услышал он тихий, взволнованный голос Горошкиной. — Что еще за шутки? Мы тебя ждали-ждали и мороженое тебе купили!
— Я не смог… — только и сказал Петя. — Потом расскажу.
— А-а… — посочувствовала Маша. — А мы уж не знали, что думать, знаешь, как волновались!
— Извини!
— Ну что ты, Петь, ладно!
— Как Юрский?
— Хорошо. Жалко, что Колины стихи не послушали, правда?
— Он их оставил. Я тебе завтра их отдам.
— Ой, завтра Петь?! Я не доживу! — капризничала Горошкина.
— Доживешь!
— Петь, а Петь, почитай хоть, а?
Пеги молчал. Потом сказал покорно:
— Ладно.
И после паузы начал читать, безразлично, как чужие слова:
Я хочу, чтобы время бежало.Словно быстрые-быстрые лыжи.Проживу я тогда очень мало,Но зато очень много увижу!..Меня ведут, как горные спирали,Дороги жизни бесконечно ввысьЯ не хочу, чтоб люди повторяли:Потише лезь, смотри не оступись!
Петя замолчал. Молчала и Горошкина.
— Ты что, спишь, Горошкина? — спросил он тихо.
— Нет, Петь, не сплю… Я думаю…
— О чем?
— Какая я счастливая!..
— А-а… А хочешь теперь наши детские почитаю?..
«Когда я вырасту и стяну великаном,
Я кем разбитые копенки излечу...» — начал он, но Горошкина его остановила:
— Это мои любимые! Петь, это я наизусть знаю, я сама тебе их почитаю, хочешь? Только завтра… Спасибо тебе за все. Петь… Спокойной ночи…
Копейкин молча повесил трубку.
Был ранний час, под утро, уже светало. На море штормило, казалось, вот-вот пойдет дождь.
Здесь, на пустынном берегу, на холмах, собрались ребята — обе компании.
Герои стояли в стороне, не глядя друг на друга, погруженные в свои мысли. Копейкин бросал камешки в море, Ласточкин закидывал в рот вишни и сплевывал косточки.
Ребята установили два больших ящика метрах в двадцати друг от друга.
Когда все было готово, Копейкин, круто повернувшись, сказал:
— Посигнальте!
И разом отсигналили несколько фонариков.
— Вот фитиль! — сказал Копейкин и показал на огромный; белый шнур. Он сложил шнур пополам и разрезал посередине — все видели, что половины одинаковые.
— Условия такие: мы сядем на ящики и зажжем фитили. Кто первый встанет, тот проиграл. Судья отсигналит фонарем — это сигнал победителю.
Мальчишки притихли.
Ласточкин и Копейкин разошлись каждый к своему ящику. Они сели спиной друг к другу, так, что шнура никому из них не было видно. Они видели только судью. Судья отсигналил, и фитили зажгли.
— Всем отойти! — приказал Копейкин.
Ласточкин сидел и с безразличным видом глядел на темное небо.
А Копейкин… Копейкин взял газету «Советский спорт», развернул ее и принялся читать, хотя непонятно было, что он там видел…
Зрелище было жутковатое. Два ярких огонька медленно съедали шнур. Ребята замерли. Ребячьих лиц не было видно — только два пламени и силуэты двух мальчишек, сидящих на ящиках.
Огонь подбирался все ближе и ближе. Ласточкин уже не смотрел на небо, а куда-то перед собой, стараясь угадать по отражению, насколько близко был огонь. Копейкин по-прежнему сидел, заложив ногу на ногу, и читал…
Теперь фитиль укорачивался с катастрофической быстротой. В напряженной тишине было слышно, как шуршал шнур и шипел огонь.
