Валентина Мухина-Петринская - Смотрящие вперед. Обсерватория в дюнах
И какое значение имеет, красива я или нет, для тех дел, что я совершу за свою жизнь? И притом… Филиппу Мальшету это совершенно безразлично, он начисто нас забыл». «Родненький братик Янька, неделю я маялась после своего поступка, потом, не выдержав, позвонила Фоме и попросила его свести меня к Мальшету прямо домой. И ты ведь хотел, чтоб я сходила к ним. Договорились на субботу, свободный мой вечер. Но, видно, не судьба. В субботу утром Мальшет улетел в командировку на Каспийское море. Надолго. Он будет организовывать на каком-то острове научно-исследовательскую станцию. Через два месяца я заканчиваю курсы и уезжаю на практику — не знаю, куда пошлют.
Ну что ж, сама виновата…»
«Милый Яшенька! Сегодня в журнале «Знание — сила» прочла наконец подробное изложение проекта Мальшета о дамбе через море. Проект поддержал крупный учёный, доктор технических наук Иван Владимирович Турышев. Пишет, что вокруг этого проекта уже развернулись самые горячие дискуссии. Вот малюсенькая выдержка из статьи.
«Молодой океанолог Филипп Михайлович Мальшет предложил перегородить Каспийское море дамбой длиной 450 км с каналами для судоходства и прохода рыбы. По его мысли, материалом для постройки могут служить грунт и камень. По дамбе можно проложить железную дорогу. Схема эта, по утверждению автора, очень проста, не требует ничего, кроме земляных работ и работ по креплению откосов, стоимость её могла быть распределена между 6–8 заинтересованными ведомствами. Осуществление этого проекта позволило бы сохранить рыбный Северный Каспий. Проект поддержал ряд учёных и инженеров. Но все они подчёркивали, что этот проект нуждается в серьёзной доработке и улучшении».
Вот я верю, что мы с тобой ещё проедем по этой железной дороге через дамбу или пароходом через её шлюзы. Ох, Янька, я так горжусь, что именно у нас, на заброшенном маяке, Мальшет обдумал и разработал этот замечательный проект — тогда, два года назад. Я верю в Филиппа Мальшета, так бы мне хотелось ему помогать! Сбудется ли это когда-нибудь?»
«Славный мой братишка, получила твоё обстоятельное письмо. Школьные дела — они мне интересны и дороги, как прежде, но как давно это всё было. Неужели прошёл всего только один год?
…так выросла, ты не узнал бы меня.
Опять апрель, в солнечном небе рокочут самолёты, люди такие весёлые, бегут по своим делам, постукивая каблуками по тротуару….с радостью сняла зимнее пальто — сунула его под чью-то подворотню. Слава богу, милиционер не видел. Можно уже ходить в джемпере.
Я забыла тебе написать: Фома уже месяц как получил звание чемпиона СССР по боксу. Я думала, он больше будет радоваться… Странный парень… Он говорит, что «на бережку куда вкуснее было драться». Он нисколько не тщеславен, не честолюбив. Шумиха, которая начинает подыматься вокруг его имени в спортивных кругах, ему не по нутру. По-моему, ринг его раздражает.
Все забывала спросить его, бывает ли он у матери. Выла крайне поражена. Оказывается — нет. А ведь он мальчишкой так её любил, несмотря ни на что, долго тосковал по ней, когда она ушла со Львовым. Значит, не смог простить…
Аграфена воспитала двоих детей Львова, мальчика и девочку — ту красавицу Мирру. Пасынок тоже теперь взрослый — говорят, лётчик. А Мирра уже окончила университет, работает вместе с Мальшетом в институте океанологии. Она гидробиолог и планктонолог. А мне она показалась просто красивой куклой…Видишь, как можно ошибиться в человеке… Значит, Мирра может ему быть другом…
Скоро у нас экзамены, потом практика, и я возвращаюсь на Каспий. Уж скорее бы! Береги себя, родной мой братишка, дороже тебя у меня никого нет на целом свете. В сущности, я очень одинока. А все считают меня жизнерадостной и весёлой.
Не знаю, как сложится твоя и моя жизнь. Иногда мне кажется, она будет очень нелёгкой. В одном лишь я уверена, что мы пойдём своим путём, куда толкает нас призвание. И не будем искать тропинок полегче».
«Дорогой Янька, получила твоё письмо, немного успокоилась. Яша, не спрашивай меня ничего о Фоме. Я порвала с ним всякое знакомство, навсегда. Это человек без всякой нравственности — дикий человек! Каптар!
Или ему слава его в голову бросилась? Или просто с ума сошёл? Больше я его не желаю знать.
Экзамены проходят хорошо — одни пятёрки. На практику еду в Астрахань — наполовину уже дома. Как я по тебе соскучилась, мой братик Янька!»
Глава седьмая
МОРЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ
Получив последнее письмо, я долго ломал голову над тем, что мог такое совершить Фома. Спрашивать у сестры подробности было бесполезно. Поразмыслив, я решил, что Фома её поцеловал — очевидно, без разрешения. Бывают такие парни, что их хлебом не корми, дай только поцеловать девчонку. Мы с Ефимкой таких от души презирали. Но у Фомы, по-моему, была извинительная причина: ведь он любил Лизу.
В мае Лиза уехала на практику, а неделей позже в Бурунный заявился Фома.
В посёлке теперь все гордились Фомой и всюду рассказывали, что он из нашего рыболовецкого колхоза. И никто его больше не считал хулиганом, даже преподавательница русского языка Юлия Ананьевна. Его портрет как знатного земляка повесили в правлении колхоза. Все бригадиры наперебой звали его к себе ловцом. Предлагали и место судового механика. Но он, чего то надувшись, неожиданно для всех взял место участкового надсмотрщика на междугородной линии связи — прежнем участке моего отца — и поселился один-одинёшенек на маяке. В монтёрском деле он хорошо разбирался.
Иван Матвеич был недоволен — он считал, что место Фомы в море.
— Ничего, долго он там не высидит, на маяке, — сказал он мне, — парень с норовом, рассердился, что его председателем колхоза не поставили, такого чемпиона.
— Ему даже бригадиром не предложили быть, — заметил я, оскорблённый за Фому.
И всё же, мне кажется, не только из-за этой пустячной, в конце концов, обиды пошёл Фома на маяк. На маяке жила Лиза, о маяке она скучала, о чём не раз говорила Фоме. Она простить не могла отцу, что он променял наш маяк на «домик с четырьмя хлевами». Все это Фома знал, и, быть может, ему казалось, что Лиза полюбит его за то, что он живёт на маяке…
Увидев меня, Фома как-то странно скривился, взял руками за обе щеки и долго рассматривал.
— Ну, парень, ты вылитая сестра, — вздохнул он тяжело, — те же глаза, нос… Лиза, конечно, покрасивше! Будешь меня навещать?
— А можно?
Так мы подружились. Я стал заходить к нему каждый день — или по дороге из школы, или вечером, когда сделаю уроки. Фома был очень прост, и я его нисколько не стеснялся. В первый же вечер на маяке, как только мы убрались и затопили плиту, я спросил, за что на него так рассердилась Лиза.
— Она, что ж, писала обо мне?
— Да.
— Если ты мне друг, покажи письмо.
На следующий день я принёс письмо. Прочитав его, Фома даже застонал. На его выпуклом лбу выступили крупные капли пота.
— А что такое… каптар? — нерешительно спросил бедняга.
— Снежный человек, обитающий в горах Кавказа. Он весь зарос шерстью.
— Шерстью… обитающий? — Сражённый Фома бессильно опустил голову. Ужасно было видеть чемпиона в таком плачевном состоянии.
Оказалось, я был прав в своих предположениях: Фома действительно насильно поцеловал Лизу.
Ох, дела, дела!
Я готов был исколотить себя: ну зачем показал ему это злополучное письмо? Фома совсем пал духом и, вместо того чтобы показать себя на новой должности, начал работать спустя рукава, перестал бриться и больше спал. Отец выходил из себя, бранился, всячески порочил Фому, и во всём был виноват я один.
— Если Фома будет так работать, я добьюсь его увольнения или перевода на другой объект, — ворчал отец.
Мне хотелось, чтоб Фома остался, и я ломал голову, пытаясь что-нибудь придумать. Если бы Лиза написала ему, что простила… но разве она напишет! Я был уверен, что такое состояние у Фомы скоро пройдёт, надо только поддержать его. И я надумал, как это сделать.
Наскоро закончив уроки, я взглянул на часы и стал торопливо собираться. Меня ждало очень важное дело, о котором пока не догадывалась ни одна душа.
Надо было пройти через столовую мимо отца, а мне не хотелось, чтобы он спросил, куда я иду. Отец недавно вернулся с обхода трассы, пообедал и теперь лёг с газетой на кровать, поудобнее уложив свои ноги в шерстяных носках. Я хотел пройти на цыпочках, но он меня увидел.
— Ты куда собрался, опять к Шалому? — недовольно спросил отец, строго посмотрев на меня поверх газеты. — И чего ты повадился туда ходить? Что у вас может быть общего?
