Софья Могилевская - Чапаёнок
Митя осторожно погладил седло рукой, так же осторожно, будто оно очень ломкое, снял его и вдруг, весь вспыхнув, крикнул:
— А я не отдам! Не отдам — и баста!
— Ты чего раскричался? — услыхал он возле себя голос Алексея. — С кем это ты воюешь?
— Нет, Лёша, ты пойми…
И Митя рассказал о своём разговоре с командиром и о приказе немедленно сдать седло для нового пополнения.
— Нет, ты пойми… Значит, он меня и бойцом не считает. Не отдам — и баста! Имею я право не отдавать. Убьют в сражении — пусть седло забирают. А сам не отдам!
Первый раз Алексей видел Чапаёнка таким. Оказывается, парнишка зубастый. За себя, за свою честь постоять может. И Алексей тоже возмутился поступком Томилина, однако дисциплина есть дисциплина, и он сказал:
— Слушай, Митюха! Не дело ты, брат, толкуешь. Где это видано, чтобы у нас, в Красной Армии, командировы приказы не исполнять? Василь Иваныч узнает — по головке не погладит.
И вдруг великолепная мысль блеснула в Митиной голове. Он повесил седло на место и, сверкнув глазами, сказал:
— Ладно! Своевольничать не стану. Пойду прямо к Василь Иванычу. Расскажу ему. Как он прикажет, так и будет.
И, не подождав Лёшиного одобрения, Митя выскочил из конюшни и помчался к дому, где стоял Чапаев со своим штабом.
«Не велено пускать!»
Одним махом Чапаёнок влетел на крыльцо дома, где помещался штаб.
— Мне к Василь Иванычу! — сказал он и шагнул в дверь.
Но часовой заслонил вход опущенной винтовкой:
— Не велено пускать! Товарищ Чапаев с военным комиссаром товарищем Фурмановым занят.
Что тут будешь делать! Митя упрямо стоял. Уйти нельзя, войти тоже. Как быть?
— Разговор у меня больно важный… — начал было Митя, но часовой был неумолим.
— Иди, иди, нечего тебе тут делать! Тоже мне, важный разговор… С каждым Василь Иванычу разговоры разговаривать — времени не хватит.
С растерянным и несчастным видом Митя начал спускаться с крыльца. Вдруг его окликнул весёлый знакомый голос:
— Эге, Чапаёнок! Здорово! В гости пришёл?
Позвякивая шашкой, прямо к штабу шёл Петя Исаев.
Митя не успел рта раскрыть, чтобы объяснить, зачем и для какого дела нужен ему Чапаев, — Петя Исаев сам легонько подпихнул его вперёд, прямо на порог:
— Идём, идём! Василь Иваныч недавно поминал тебя.
Высоко подняв голову, Митя прошёл мимо часового.
Над картой
Теперь на всех приказах, рапортах и донесениях стояли две подписи: «Начальник дивизии В. Чапаев» и «Военный комиссар Д. Фурманов».
Фурманов был в дивизии недавно, с февраля месяца, но уже заслужил общую любовь и уважение. Командиры и красноармейцы считались с каждым его словом, а Чапаев не принимал без него ни одного решения.
Когда Петя Исаев позвал Митю к Чапаеву, он не знал, что у него находится военный комиссар.
На большом столе у окна была раскинута карта… Чапаев стоял спиной к двери с циркулем в руках. Косые лучи утреннего солнца пробивались сквозь деревья за окном. И пятна света на столе, на руках Чапаева казались чуть зеленоватыми.
За этим же столом сидел и Фурманов, записывая короткие, отрывистые замечания Чапаева и цифры, которые он называл.
Чапаев и Фурманов обдумывали предстоящий поход на Уральск. И оба, глядя на карту, уже видели на ней не извилисто нарисованные линии речек и дорог, не зеленоватые пятна кустов и лесов, не коричневую окраску гор и пригорков, а настоящие бескрайные уральские степи, пересохшие от июньской жары речушки, колодцы, засыпанные и уничтоженные отступающим врагом, поломанные мосты, сожжённые селения, овраги, бугры…
То заложив руки за спину, то вновь берясь за циркуль, Чапаев всё возвращался к карте, вымеривая и прикидывая, а Фурманов сидел, не поднимаясь, поглощённый своими вычислениями, то и дело заглядывая в записную книжку.
Заранее и совершенно точно всё должно было быть предусмотрено в предстоящем походе: где будут привалы, не велики ли переходы, не рано ли выйдут части, не поздно ли придут, успеют ли грузовые машины подвозить снаряды и воду…
И перед их глазами уже двигались колонны войск, лязгая, ползли пушки, тянулись обозы со снаряжением.
С привала до привала, с привала до привала, через степь — всё ближе и ближе к Уральску, осаждённому белоказачьими войсками.
Записка Чапая
Когда Митя и Петя Исаев вошли, Фурманов поднял голову от карты, а Чапаев перестал мурлыкать песню. Сначала он нахмурился: кто там ещё? Но, узнав Чапаёнка, подобрел и улыбнулся:
— A-а, Митя! Здравствуй, здравствуй! Давно не видались!
Улыбнулся Мите и Фурманов.
— Здравствуйте, товарищ Чапаев! — проговорил Митя. — Здравствуйте, товарищ Фурманов!
— Здравствуй, тёзка, — сказал Фурманов.
— Как жизнь? — спросил Чапаев.
— Ничего…
— Ну, а коли жизнь ничего, почему такой сердитый?
— Дело у меня к вам есть, Василь Иваныч, — решительно произнёс Митя. — Важное!
Чапаев бросил на стол карандаш, циркуль, сел на лавку и за руку притянул мальчика к себе.
— Дело, говоришь? — переспросил он, улыбаясь одними глазами. — И важное к тому ж? Ну, тогда выкладывай. Садись!
Фурманов отошёл к окошку, с любопытством поглядывая на мальчика, самого молодого бойца их дивизии.
— Ничего, я постою, — сказал Митя и ещё больше нахмурился.
Как приступить к разговору, он не знал. Теперь, лицом к лицу с Чапаевым, да ещё при комиссаре, история с седлом показалась ему не таким уж важным делом.
— Ну, чего молчишь? Говори, если за делом пришёл.
И вдруг Митя вспомнил весь свой недавний разговор с эскадронным, и обида вновь охватила его. Горячась и волнуясь, он сказал:
— Разве это справедливо, Василь Иваныч! Нет, разве так полагается! — Стараясь ничего не упустить, Митя со всеми подробностями рассказал о седле.
Василий Иванович слушал молча. Он смотрел на Митю чуть исподлобья, покручивая рукой светлый пушистый ус. А когда Митя кончил говорить, поглядел на Фурманова:
— Что скажешь, комиссар?
— Вопрос, по-моему, ясен, — ответил Фурманов и протянул Чапаеву карандаш, который держал в руке.
— Ясен, — сказал Чапаев и молча оторвал лоскуток бумаги от какого-то листа на столе, затем, твёрдо нажимая карандашом, написал несколько слов.
— Отдашь эскадронному, — сказал он, протягивая Мите сложенную записку. — Седло у тебя не возьмут.
Помолчав, он ласково провёл по взъерошенным Митиным волосам:
— Молодцом растёшь! Настоящим человеком! Так и нужно… Ну, теперь иди: работать буду. А коли что понадобится, приходи безо всяких.
Быстрее ветра нёсся Чапаёнок через всю улицу к дому, где помещался эскадронный Томилин. По дороге, заметив Алексея, Митя поднял руку, помахал запиской и закричал ликующим голосом:
— Не возьмут! Не возьмут! Записку дал… Василий Иваныч!
Эскадронный Томилин встретил Митю сурово. Но Митя без лишних слов протянул записку и сказал:
— Прочтите!
— Ещё чего!.. — сердито огрызнулся эскадронный, но, развернув записку и увидев подпись, сразу примолкнул.
А в записке было вот что:
«Эскадронному Томилину приказываю не брать седла и впредь так не поступать. Чапаев».
В поход
На рассвете Чапаевская дивизия прибыла эшелонами из Уфы на станцию Богатая и сразу приступила к выгрузке. Повыбрасывали вещи, свели по скрипучим сходням застоявшихся коней, выкатили пулемёты, свезли с открытых платформ орудия. Спустя короткое время вагоны уже стояли пустыми и притихшими, а бойцы построились, готовые тронуться в путь.
Двести вёрст от станции Богатая до Уральска предстояло пройти напрямик через степь ускоренным походным маршем, с короткими привалами.
У железнодорожной платформы, возле станционных домиков, ещё слышны были повзводная перекличка, шум, нетерпеливое ржанье коней, отдельные выкрики команды, а передовые части уже вступали в приуральские степи.
Третий эскадрон командира Томилина шёл впереди, с конной разведкой в голове. Чапаёнок, покачиваясь в седле, ехал возле Алексея Новикова. Лохматый конёк Мити шёл бок о бок с гнедым скакуном Алексея.
Степь была кругом. Далеко, куда хватал глаз, тянулись пожелтевшие от солнца травы. Ни людей, ни жилья впереди. Только высоко в небе парили коршуны.
Откуда гарь?
Это случилось на второй день похода. С юга налетел ветер. Чуть прошумел, пронёсся, еле приметный, горячий, и принёс с собой горьковатый запах дыма.
Чапаёнок потянул носом и зажмурился. Дымный запах сразу напомнил ему почти забытую жизнь с отцом в городе Балакове.
После зимы они всегда убирали маленький дворик, сгребая мусор в кучу. Куча поджигалась, и это, конечно, делал он, Митя.
Он любил смотреть, как жёлтый язычок пламени, почти прозрачный на свету, облизнув сухие травинки и прутики, вдруг жарко вспыхивал, а из самой серёдки кучи поднимался густой сизый дым.
