Ян Грабовский - Рекся и Пуцек

Начнём сначала, ладно?

Есть на свете люди, которые любят собак. Держат собаку, даже двух. Редко у кого бывает больше, верно, ведь?

Такие люди — это обычные любители собак.

А у меня в доме, должен вам признаться, настоящая собачья гостиница. Целый собачий город.

Стоит мне увидеть где-нибудь под забором щенка, стоит мне разок заглянуть в его мутные глазёнки, стоит ему разок махнуть хвостом... и сразу мне начинает казаться, что я не могу жить без этой собаки. Именно без этой!

Что ж тут будешь делать?

Беру я такого найденыша на руки, несу его, словно бог весть какое сокровище, к себе и пускаю во двор. Вот он и мой.

О людях пишут часто, а я решил написать о собаках. Люблю я их очень. Да и знаю их уж, во всяком случае, не хуже, чем людей.

Так вот и послушайте историю из жизни двух щенят. Если вам будет интересно, прошу об одном: полюбите тех, о ком будете читать. Я и все мои четвероногие питомцы будем вас вспоминать с благодарностью.

Начинаю.

Видите, как плутовато он скосил глаза!

Это он надо мной смеётся.

Почему?

А было так. Как-то появляется у меня некая тётка. Вижу, под шалью у неё что-то спрятано.

— Купите таксу! — предлагает она мне.

— Таксу? Настоящую? — спрашиваю.

— Алмаз чистой воды! — с восторгом уверяет тётка и достаёт из-под шали щеночка. Пятнистого.

Меня это немного удивило: отродясь не видел таксы с пятнами. Но с другой стороны, смотрю — ноги у щенка восьмёркой, уши как лопухи, а сам он такой длинный, что прямо диву даёшься. Непонятно, почему у него не выросла посерёдке ещё одна пара ног — поддерживать брюшко. А так его розовое пузичко пол подметает.

Ступил щенок шаг, другой вперёд, потом попятился, сел и смотрит на меня своими голубыми пуговками. Потом зевнул — да как сладко, от всей души! Поднялся, подошёл ко мне и давай карабкаться на колени. А глаз всё с меня не сводит.

Протянул я ему руку. Он лизнул.

— Верный будет пёс, ласковый — говорит тётка.

Но, видно, дёсны у него сильно чесались — тяпнул он меня за палец довольно здорово. Я даже зашипел от боли.

Тётка и тут не растерялась:

— Злой пёс! Хороший сторож будет! Одним словом, настоящая такса! И ласковая и злая! А умная — как человек! Берёте?

— Ох, дорогая моя, — говорю, — у меня их и так хватает! Стану я ещё покупать...

— Таксу? Настоящую таксу не хотите купить?! — возмущённо спрашивает тётка.

Я поморщился. А тётка как схватит щенка, как начнёт его вертеть во все стороны! То лапы его мне в глаза тычет, то хвост, то морду, то ушами его перед моим носом машет... А уж хвалит, а уж расхваливает! Послушать её — у самого короля лучшей собаки не бывало.

Наконец спрашивает она меня:

— Да была ли у вас когда настоящая такса?

— Не было, — признаюсь я смущённо.

— Так вы должны купить. За деньгами потом приду.

И ушла.

Тут уж ничего не поделаешь! Подхватил я щенка, таксу эту самую, и понёс во двор.

Нашлась у меня корзинка, где когда-то жили щенята. Положил я туда соломы, постелил тряпок помягче, положил своё новое приобретение и хотел идти.

Куда там, и думать не смей!

Щенок мой воет отчаянно. Но как только вернусь — сразу затихает.

«Ишь ты, — думаю, — что значит породистый пёс! С капризами! Всё как полагается».

Взял я корзинку, отнёс в кухню. А по дороге решил, что такому необыкновенному щенку и имя надо дать необыкновенное.

«Не будешь ведь такого принца звать Дружком или Шариком. Назову-ка я его Рексом — по-латыни это значит "король"».

Рекс мой, очутившись на кухне, и не подумал успокоиться. Он, правда, всё обнюхал — заглянул во все углы, даже залез под шкаф (откуда я его вытащил с большим трудом) и, казалось, уже освоился; но едва я попробовал оставить его в одиночестве — снова начался концерт!

Решил я не сдаваться. Ты так — и я так! Ушёл и дверь захлопнул.

Щенок скулил, визжал, плакал... Наконец заснул. Проспал до самого вечера.

Но зато что было ночью! Вопил он так, что мне пришлось-таки забрать его в комнату.

Я думал, он хоть теперь даст мне уснуть. Но не тут-то было! Отоспавшемуся Рексу захотелось поиграть, и  он полночи прыгал, трепал мои туфли, терзал диван и утих только, когда с разбегу треснулся мордашкой об ножку стола. Видимо, тут от счёл дальнейшие экскурсии по тёмной комнате небезопасными.

С тех пор этот проказник окончательно забрал меня в лапы. Никогда у меня такой озорной собаки не было! Что правда, то правда: я сам был виноват в том, что он так распустился! А распустился он, как говорится, как дедов кнут! Всё я ему прощал, всё позволял!

Рексик мой ни на минуту не терял хорошего настроения; на аппетит ему тоже было бы грешно жаловаться.

На остальных наших собак он смотрел свысока. Первым лез к миске, вырывал изо рта у них самые вкусные куски, к своей корзинке никому не позволял проходить — словом, вёл себя так, будто был самым главным во всём собачьем семействе.

«Я, мол, такса, — и дело с концом! А вы — шантрапа!»

Ну и, понятно, не раз ему за это доставалось от товарищей. Каждый раз он с воплями прибегал ко мне жаловаться. Но неужто я стану вмешиваться в собачьи ссоры. Ещё чего не хватало! Попало зазнайке — значит, поделом!

И Рекс, видимо, пришёл к убеждению, что лучше всего ни с кем не водиться. Обычно он лежал на пороге и глазел на улицу.

Однажды влетает мой Рексик в комнату в ужасном волнении. Носится вокруг меня, тявкает, прямо стелется по полу.

— Чего тебе, Рексенька? — спрашиваю.

А он всё вертится вокруг меня: то выбежит из комнаты, то вернётся, то опять выбежит.

— Пойти с тобой, что ли? — спрашиваю его и делаю несколько шагов к выходу.

Рексик совсем распластался на полу. Потом выскочил на секунду на улицу, опять вернулся. Остановился на пороге, весь дрожит от нетерпения и глаз с меня не сводит.

«Ну скорей, скорей» — тявкает.

Я вышел. Рекс кинулся в кусты. Слышу, кто-то пищит, скулит. Прислушиваюсь. Как будто два голоса. Жду. Через минуту из-под куста сирени вылезает Рекс, а за ним выкатывается какой-то пёстрый шарик. Рексик его подгоняет, уговаривает.

«Иди, иди, не бойся, — говорит, — тут люди хорошие, никто тебя не обидит!» — и смотри то на меня, то на перепуганного пёстрого щенка.

Потом остановился на пороге, завилял хвостиком и уставился на меня с таким умильным выражением, какого я ещё никогда не видел.

«Это мой новый друг, — говорит. — Я пригласил его к себе в гости. Мы его хорошо примем, правда?»

Я не возражал. И Рекс вскоре уговорил своего пугливого приятеля войти в сени. Там он больно укусил его за ухо, когда тот попятился от моей протянутой руки.

«Надо быть вежливым! Не срами меня! — рычал он сердито. — Хозяина нужно уважать! Вот как делают воспитанные собаки!» — ворчал Рекс. Он лизнул мне руку и весело запрыгал. Пришлось и мне показать своё гостеприимство. Ведь, что ни говори, друзья наших друзей — наши друзья! Пригласил я приятеля Рексика «на блюдечко молока». У самого Рекса слюнки  текли, но, надо ему отдать справедливость, он не притронулся к молоку. Зато друг его вылизал всё дочиста — хоть не мой блюдечко.

Друзья отправились во двор. Рексик водил гостя по самым интересным местам. Показал ему лохань с помоями. Сводил и к мусорной яме. Даже взобрался на приступку хлева, уговаривая навестить свинку, у которой в корыте попадались кое-какие вкусные вещи.

В общем, гость остался у нас навсегда.

Кто-то невзначай назвал его Пуцеком. Так и мы стали его звать.

Не приходилось мне видеть такой дружбы, как между Пуцеком и Рексом: они не расставались ни на минуту.

Пуцек поселился на дворе; вскоре переселился туда и его неразлучный Рекся. Он уже не лежал на пороге, не глазел на улицу.

Не могу не признать: Рекся был хорошим, верным другом, и я простил ему за это даже то, что он оказался не совсем настоящей таксой. Не так уж это важно — была бы душа настоящая.

Спустя несколько дней после появления Пуцека привезли к нам во двор ящик. То был не обычный ящик: вместо крышки была у него решётка из деревянных прутьев. Да и груз в этом ящике был не простой.

Груз орал во всё горло. Просовывал между прутьями жёлтенькие головки и беспомощно мотал ими. Груз, широко открывая красные клювики, жаловался на своё заточение.

Дома, как на грех, никого не было. За исключением, разумеется, собак. Старые собаки издали покосились на утят, отчаянно пытавшихся вырваться на волю, и отвернулись. Не хотели связываться с этой крикливой публикой.

Зато Рекся и Пуцек приняли невзгоды утят близко к сердцу. Оба уселись перед ящиком — и в рёв. Особенно Пуцек, который был от природы ужасным плаксой: по любому поводу хныкал!

Рексик говорит ему сквозь слёзы: