Мария Чепурина - Каникулы для двоих. Большая книга романов о любви для девочек
Расскажи, как это случилось, – наконец написала я.
И опять пустой экран, в котором я видела лишь свою гордыню. А затем выскочила сухая фраза, будто ее писал не мой веселый друг, а кто-то совсем другой, незнакомый:
Не будем сейчас об этом. Я спешу.
Ромка вышел из Сети. А я так и сидела, уставившись в монитор. Где-то в коридоре разрывался звонок, но я не могла шелохнуться. Кажется, потихоньку узнавая других, я начинала узнавать саму себя. Порой это бывает больно.
– Соня! Ты где? – В коридоре стояла мама. – Неужели монстр слопал?
Услышав мамин голос, такой близкий и громкий, пробирающий до кишков, я наконец очнулась. Выбежала ей навстречу и, не давая сбросить сапоги, обняла изо всех сил.
– Что тут у тебя случилось? – Мама даже растерялась от такого приема.
– Забудь, это все такие пустяки! – разглядывала я мамино усталое лицо. – Мам, я так тебя люблю…
– Я тоже тебя люблю… – Мама никак не могла прийти в себя. – Признайся, ты что-то натворила?
– Я сегодня носила твою одежду, – созналась откровенно.
– Прямо как маленькая! – улыбнулась мама, проводя ладонью по моей щеке. – Ты хочешь вернуться в детство, где, по-твоему, было лучше, чем сейчас…
Мне совсем не хотелось с ней спорить, я взяла у мамы пакет с йогуртами, понесла на кухню и по дороге спросила:
– А давай сегодня какой-нибудь фильмец вместе посмотрим?
– Хорошо! – крикнула мама из ванной. – Выбери диск.
Я начала перебирать в памяти свои любимые фильмы – музыкальные с Заком Эфроном или забавные комедии с неподражаемой Амандой Байнс. Но потом сообразила: все не то. Опять я думала лишь о себе.
– Мам, давай на твой вкус, – я выкладывала покупки на стол. – Что хочешь посмотреть ты?
Мама вошла в кухню, задумалась, открывая жидкий йогурт.
– Джона Хьюза! Любой! – выпила залпом и взялась за следующий.
У мамы была целая коллекция дисков Джона Хьюза. Она любила пересматривать его фильмы, когда накатывало плохое настроение, но и в радостные дни тоже. «Милашка в розовом», «16 свечей», «Скажи что-нибудь» – эти романтические истории мама часто включала «фоном», когда убирала квартиру или готовила. Но в самых любимых фильмах она не пропускала ни минуты, хоть картины были засмотрены до плеши в каждом кадре. «Феррис Бьюлер берет выходной», где Метью Бродерик был так молод и хорош собой, что в нем с трудом угадывался тот коренастый мужчина с грустным взглядом, в котором узнала его я. Мама хихикала как девочка каждый раз, когда непутевый директор школы вступал в схватку с уличным псом. И культовый фильм восьмидесятых «Клуб «Завтрак», под который мы с мамой могли танцевать, встав рядом и смешно передвигая ступни: носки врозь, носки внутрь. А для танцевальных шагов на полусогнутых ногах, когда мы дышали друг другу в затылок и синхронно размахивали локтями, будто командные пловцы, мы звали папу. Тогда получалось, что мы копируем героев фильма. Этот фильм я и выбрала сейчас. Пусть мы не станцуем наше коронное трио, но хоть за парное безумие – пятка-носок – я могла ручаться. Это был первый семейный вечер с тех пор, как ушел папа. И пусть нам было немного грустно, но и радостно от того, что продолжаем традицию, не забыли наши вечерние просмотры любимых фильмов. А если не забыли мы, то, может быть, не забыл и папа…
Фильдеперсовая дочь
В детстве я очень редко бывала шелковой, как говорят родители о послушных детях. А порой наставали такие времена, когда в меня словно бес вселялся. Хотелось спорить, капризничать, упираться, иногда даже кого-нибудь покусать. В эти дни папа называл меня «фильдеперсовая дочь». С одной стороны, фильдеперс – это шелковая нить, а с другой – что-то с вывертом.
Почему-то сейчас очень хотелось вспоминать детство, может, права была мама: меня тянуло в пору семейного счастья, точно ночь неминуемо стремится к рассвету.
Я спешила к Розочке, к бабушке, чья душа молодела с каждым днем. Сейчас, когда папа жил у нее, Розочка увлеклась рисованием. Дом стал походить на канцелярскую лавку: бумага, карандаши, акварель, пастель… Выставку работ бабушка любила устраивать на высоком холодильнике. Там, на магнитах, держалось все современное искусство – творение рук нашей талантливой Розочки!
Сегодня экспозиция пополнилась несколькими свежими работами. Маковый луг, такой сочный и выпуклый, будто выложенный из засахаренных цветочных лепестков. А еще нежный рисунок скованного морозом стекла. На третьем – кошка, лежащая на дощатой скамье. Кошка была такая пушистая, что мне показалось, будто Розочке помогал папа. Он один в нашей семье умел так прорисовать шерсть, что она буквально росла из бумаги. На кухонном столе вместо чашек и тарелок были разложены карандаши, отчего казалось, будто столешница покрыта пестрой скатертью.
– Помоги мне убрать рабочее место, – попросила Розочка. – Тогда попьем с тобой чаю, поболтаем по душам…
Я начала сгребать карандаши в кучу, но Розочка тут же остановила меня.
– Погоди, какая ты скорая! – Она достала множество коробочек. – Сюда складывай акварельные карандаши, а сюда – пастельные. Здесь – обычные цветные, а тут – графитовые…
– И как ты в них разбираешься? – удивлялась я.
– С карандашами все как раз очень просто…
Мне показалось, что бабушка хотела продолжить фразу, но потом передумала.
– Тебе тоже трудно из-за мамы с папой? – спросила я.
Розочка увлеченно раскладывала карандаши по коробкам, она опустила глаза, было непонятно, о чем она думает сейчас. Но когда бабушка посмотрела на меня, лицо ее оказалось безмятежным, как море в штиль.
– Да, это очень трудно! – Розочка улыбалась. – Теперь твой отец целыми днями мельтешит перед глазами, напоминает мне о возрасте. Это очень непочтительно с его стороны!
Она шутила, улыбалась. А я все пыталась вспомнить, что мне напоминает эта радость? И поняла: так же улыбалась мама с тех пор, как стала читать книги по психологии в ярких обложках. Было что-то загадочное в этих улыбках, они предназначались не всем и каждому, как сияет солнце в ясный день, эти улыбки «надевались» только для меня, оттого выглядели ущербными – будто одинокий мигающий фонарь на пустой темной улице. Я не стала рассказывать об этом Розочке, тогда получилось бы, что я раскрыла ее маленький секрет. Сама, без подсказки, впервые в жизни. А мне сейчас меньше всего хотелось взрослеть.
Мы накрыли стол для чаепития, сели друг против друга, но разговор почему-то не получался. Мы грызли крекеры, отхлебывали из старинных чашек бабушкин фирменный ягодный чай, но во рту было кисло. Врачи говорят, в голове все связано между собой: уши, горло, нос. Видимо, сейчас мои горькие мысли портили вкус ароматного чая, не давали насладиться им.
– В кого ты сейчас влюблена? – спросила Розочка, расценивая мою кислую мину как результат любовных страданий.
– Ни в кого, – твердо ответила я и даже расстроилась, потому что тотчас вспомнила Люка.
– Так-так, я вижу, на этот раз все серьезно, – хитро подмигнула Розочка. – Ну хорошо, признаешься, когда будешь готова…
Я сделала вид, что не обратила внимания на эту фразу с многозначительным подмигиванием, и спросила о том, что мне было важнее всего сейчас:
– Поможешь мне помирить папу с мамой? Я больше так не могу…
Розочка отставила хрупкую чашку и покачала головой.
– Боюсь, тут я тебе не помощник, – сказала она. – Они давно не дети, должны во всем сами разобраться.
– Ты же видишь, что они сами не могут! – вспылила я, выпуская пар, а потом тихо, еле слышно спросила: – Как думаешь, они еще любят друг друга?
– Я думаю, пришло время это узнать, – ответила бабушка и как ни в чем не бывало снова взялась за свою чашку.
И тут вернулись папа с Собакиным. Я кинулась к ним, начала тискать немытого с прогулки пса.
– Ты бы позвонила, предупредила, что придешь, – как всегда, недовольно бубнил папа. – Вместе погуляли бы.
– Имей в виду, что это не только твоя дочь, но и моя внучка! – с напускной строгостью сказала Розочка. – Раньше она приходила лишь ко мне, а теперь нам приходится делить ее, как апельсин на дольки: мне, тебе, Собакину…
Папа мыл Собакину лапы, а тот извивался, тявкал, тянул ко мне свою длинную мохнатую мордочку. И я целовала его в нос – мокрый, холодный. Розочка ушла к себе в комнату, она сказала, что ей хочется отдохнуть, но я знала: так она дает возможность нам с папой побыть наедине.
– Как там мама? – тихо, чтобы Собакин не подслушивал, спросил папа и кашлянул, хотя был совершенно здоров.
– Приходи, сам узнаешь, – тявкнула я вместо Собакина.
Папа еще раз кашлянул, из чего я поняла: возвращаться он по-прежнему не собирается.
– Пап, а расскажи, как вы познакомились? – Я пошла в атаку, пока решимость не покинула меня. – Ты помнишь ваше первое свидание?
– С кем?
– С Верой Брежневой! – Я была возмущена. – С мамой, конечно. С кем же еще?
