Владислав Крапивин - Взрыв Генерального штаба
Лён молчал с холодным камнем в душе.
– Лён… Ты обещал ни о чем не спрашивать.
– Я и не спрашиваю.
– Но ты молчишь, будто обиделся…
– Я не обиделся. Я… Зорко, ты иди один. Мне надо тоже… одному. По своему делу. Скажи старику, я вернусь к ужину. – И пошел.
И чувствовал, что Зорко смотрит вслед с испуганным вопросом. Но не оглянулся.
Никакого дела у Лёна в городе не было. До заката он просто слонялся по улицам. А мысли толклись, толклись… И в каждой мысли было одно – д о г а д к а.
В сумерках Лён вернулся в крепость. И постарался вести себя как обычно. Получалось плохо, он соврал, что болит голова.
– У меня тоже, – шепотом сказал Зорко. Правда или нет – не поймешь.
Спать легли раньше обычного.
Полковник знает…
Они ночевали в низком каменном помещении с полукруглой амбразурой – бывшем орудийном капонире. На железных матросских койках, на тюфяках, набитых высохшей морской травой. Вместо простыней – старые сигнальные флаги…
Зорко повозился и задышал тихо и ровно.
Лён смотрел в темноту. В голове больно стучало: “А я-то думал… А я-то думал…”
Он думал, что вернется в школу и скажет:
“Господин генерал… Людвиг Валентин… не надо мне офицерского чина и кортика, я прошу о другом. В Льчевске есть мальчик, который стал мне как брат. Позвольте мне вернуться за ним и доставить его в школу. Клянусь: из него получится настоящий гвардеец…”
Разве генерал смог бы отказать?
Да, конечно, Зорко не раз давал понять что он на стороне йоссов. Но Лёну казалось: это просто по детскому непониманию. Потому что он, Зорко, из тех краев. И потому, что уверен: автобус, где ехали отец и мать, уничтожили имперские солдаты. Но ведь можно же будет доказать ему, что это наверняка была шайка мародеров, одетая в солдатскую форму. Таких бандитов немало бродит в пограничных лесах, они не подчиняются ни имперским властям, ни йосским правителям и выдают себя то за солдат его величества, то за повстанцев. Ведь так оно наверняка и было…
Оказавшись в школе, Зорко обязательно поймет, где настоящая правота. Он же умный. И честный. Если увидит, что ошибался, упрямиться не станет…
Конечно, там у них не будет такой дружбы, как здесь, это в школе не принято. Но все равно они часто будут рядом. Ниточка не порвется. А главное – Лён до конца выполнит свой долг: сделает Зоркину судьбу счастливой. Поступит, как хотела Динка, когда спрашивала: “Ты сможешь о нем позаботиться?”
Так думал Лён до сегодняшнего вечера.
А сейчас…
Сейчас было понятно, что все прежние мысли – пустые и наивные. Зорко – солдат. Он такой же солдат, как Лён, только из другой армии. И бесполезно его в чем-то убеждать. Он знает свою правоту. И она – не та, что у Лёна…
Да, Зорко боится отвратительных подземных крыс. Но умереть за свое дело, наверно, не побоится. Труса не послали бы с т а к и м заданием.
“Господи, помоги мне! Подскажи мне, что делать!”
“Зачем судьба свела нас там на площади?”
“А затем и свела, чтобы все было именно т а к”, – пришло к Лёну безжалостное понимание.
Затем, что судьба на стороне империи. Она специально поставила юного гвардейца Бельского на пути мальчика Зорко… Ну и что же, что он – щуплый мальчик в матроске? Дело не в этом. Дело в том, что он – враг. Он несет империи зло. И, наверно, г р о м а д н о е зло. Не меньше того, что несет своим врагам Лён.
“И я обязан остановить его!”
А как остановить? Уговаривать? Смешно… Проследить Зоркин путь до конца? А что дальше? И, к тому же, у него, у Лёна, свое задание…
“И я не шпион!”
А может, связать Зорко и спрятать в подземелье?.. Но до какой поры? Все равно, его когда-нибудь найдут и освободят. Или сам вырвется… Если раньше не умрет…
“Если н е у м р е т…”
…Полковник Дан, обожженный в десятках боев десантник, негромко, даже грустно как-то говорил на лекциях затихшим пацанам в погонах и аксельбантах:
– Кто, по вашему, настоящий воин? Тот, кто храбр и умеет ловко одолеть врага? Если бы все было так просто!.. Перечисленных качеств, друзья мои, достаточно для бандита, боевика, террориста. А для воина Империи мало храбрости, силы и боевой выучки. Бывает, что врага нельзя победить, если прежде не победишь себя. Победа над собой – вот высшая доблесть солдата… – Голос полковника креп и повышался. – Случается, что душа твоя горит, внутри тебя отчаянный крик и рука отказывается нажимать спусковой крючок. А ты должен, должен, ДОЛЖЕН!.. Разве легко было нашим парням превращать в уголь село Крутые Холмы, когда эти йосские звери огородили себя кольцом заложников? Разве не мучительно понимать, что от вашего залпа станут мертвыми и обгорелыми дети?.. Но эти воины знали: тех, за кого они воюют, у них за спиной гораздо больше…
Стояла такая тишина, что за стеклами слышен был в листве шорох воробьев. А полковник успокаивал голос и опять говорил негромко:
– Я вижу, у кого-то намокли ресницы. Не надо стыдиться этого. Не надо выжигать в себе жалость, совесть и сочувствие к людям – настоящему солдату присущи все человеческие чувства. Но солдат должен скручивать эти чувства в себе ради высшей цели. Солдат, в кого бы он ни стрелял, будет оправдан и свят, если он делал это во имя Империи…
Ноги у полковника были слегка кривые, голова вжата в плечи и словно приплюснута. Казалось, на него сверху упало что-то тяжелое. Так оно, говорят, и было: полковника Дана придавило однажды плитой в разрушенном бункере. Но все равно он, маленький, худой, суетливо бегающий перед первым рядом аудитории, казался красавцем и титаном духа… Полковник всегда з н а л, как поступать…
“Я тоже знаю…”
Цикады за амбразурой сходили с ума – от них в уши ввинчивались стеклянные сверла. Это мучительное сверление было вместо тишины – даже в том горьком сне, в который наконец провалился Лён…
Он проснулся поздно. Измученный, будто не спал, а всю ночь ворочал камни. Знающий, что никогда больше не сможет смеяться. Но уже почти спокойный. Уверенный в себе.
Однако, тут же его обожгло испугом. Зорко не было!
А если он ушел крадучись, и уже на пути к своим?
Радостное облегчение, почти спасение, на миг согрело Лёна: “Вот и хорошо! Это случайно, я не виноват! И пусть он идет…”
“Нет, ты виноват! Ты упустил! А он не просто идет! В нем то, что нанесет удар твоей стране!”
“Но может, там какой-то пустяк!”
“У тебя не пустяк, а у него… Не ври самому себе!”
Лён подержал себя за голову и выскочил на верхнюю площадку бастиона.
Старик возился у карронады, которая стреляла в полдень.
– Дедушка Август! Где Зорко?!
– Ты чего всполошился? Он сказал: “Пойду под обрыв, искупаюсь, пока Лён спит. Он, – говорит, – сегодня что-то разоспался…”
Лён бросился к морю – через теплые камни развалин и колючки, на скалистую кромку, потом вниз по крутым изгибам тропинки.
Заваленный пористыми камнями и клочьями водорослей пляж был пуст. Лишь ходили две курочки тиви – родственники т о г о петушка, Зоркиного любимца.
И опять юный гвардеец Бельский испытал преступное облегчение. Несмотря ни на что. Но для очистки совести еще раз метнулся по пляжу глазами.
И увидел Зорко.
Зорко, видать, накупался всласть и потом уснул в тени нависшей скалы. Этакий маленький туземец-островитянин. Он улегся на кучу бурых водорослей, ничуть не боясь прозрачных водяных блох, которые густо прыгали по нему. А голову положил на выбеленную морем и зноем корягу, которую принесло сюда штормом.
Зоркины волосы были почти того же цвета, что коряга – с алюминиевым отливом. Они стали такими уже здесь, на Бастионе – видимо, тоже от соли и солнца.
Лежал Зорко на боку, калачиком, носом к скале, к Лёну спиной. Над ухом вздрагивал от струек воздуха завиток.
Лён смотрел на этот завиток. На висок.
Потом глянул под ноги. Прямо у пальцев его – просто как чья-то зловещая услуга – лежал кусок ракушечника, похожий на каменный топор.
Лён будто под гипнозом, нагнулся и взял камень.
Опять посмотрел на Зоркин заросший висок.
“Если острым концом, то сразу…”
Он глянул вверх. Нависшая скала высотой была метров семь. Все решат, что мальчик сорвался и ударился головой… Но ждать, когда его найдут, не надо. Лучше уйти сразу. В тот же миг… Нет, не получится, одежда-то в крепости. Придется забежать за ней. А по пути сказать старику, что Зорко нигде нет – наверно, ушел в город.
Получится ли вот так спокойно соврать на ходу – после того, что с д е л а л?
Не все ли равно! Если и заподозрят, никто его не найдет, не поймает. В Льчевске много мест, где можно укрыться до вечера. А потом – к тем, кто ждет. К н а ш и м…
“Лён… Месяц похож на малыша, который собрался купаться… Я помню, как меня мама купала…”
Не смей вспоминать! Нельзя!!
