Алексей Мусатов - Мамаев омут. Повести и рассказы
— Да нет, не должно, — не очень уверенно ответил Андрей. — Митька, он вроде раскусил деда… другим становится.
— Ну что ж, побежали дальше, — привстав, сказал Лёнька и вдруг вскрикнул: — Смотрите, они!
В низине, из-за поворота с дороги, показалась нужная нам троица: пастух из Гадаева, бычок и Митька — и стала подниматься на взгорок.
Бычок по-прежнему упрямился, еле переставлял ноги, и пастух, туго натягивая верёвку, почти волочил его за собой. Он то и дело оглядывался и что-то говорил Митьке, видно, требовал как следует всыпать строптивому телёнку. Но Митька с безучастным видом шагал позади бычка и даже не взмахивал хворостиной.
— Наш Лобан! Наш! — узнал наконец Лёнька и уже готов был броситься к нему навстречу, но Андрей схватил его за руку:
— Подожди! Посмотрим, что будет…
Троица подходила к нам всё ближе и ближе.
Разопревший и вконец обессиленный гадаевский пастух вновь обернулся к Митьке, и мы услышали его хриплый, раздраженный окрик:
— Да стегай ты его, прорву. Подгоняй, пори почём зря!
— Не буду пороть! — буркнул Митька.
— Это как не будешь? — Пастух даже остановился. — Тебе Авдей что наказал? Куда бычка гнать?
— Сказал, не погоню — и не погоню. Это не ваш бычок, не гадаевский…
— Опять двадцать пять, — осклабился пастух. — И глуп же ты как пробка. А мне ещё Авдей расхваливал тебя: надежный, мол, оборотистый, всё смекаешь.
— Вот я и смекаю…
— Ну ладно, — примирительно сказал пастух. — Тяни бычка, а я подгонять буду. — Он сунул Митьке в руки конец верёвки и отобрал у него хворостину.
И тут произошло неожиданное. Не успел пастух хлестнуть телёнка, как Митька, выпустив из рук верёвку, шлёпнул его по спине, лихо свистнул и подтолкнул вперёд. Почуяв свободу, бычок взбрыкнул и помчался по дороге. А навстречу ему с ликующим криком выбежал Лёнька.
— Лобан, Лобанчик! Ко мне, Лобан! Ко мне!
Вздрогнув, бычок замедлил шаг и протяжно замычал. Потом подошёл к пастушонку и ткнулся влажными губами в его протянутые ладони.
— Дурашка! Шалопут! Пропал, избегался, — ласково выговаривал ему Лёнька. — Ну, пошли домой, пошли!
— Это что ж такое?! — пришёл наконец в себя опешивший пастух. — Разбой на дороге… Грабёж среди бела дня. — И он бросился ловить ужом извивающийся по дороге конец верёвки. Но тот никак не давался ему в руки — бычок, ошалев от радости, вьюном крутился вокруг Лёньки.
Всё же, изловчившись, пастух ухватил конец верёвки и потянул Лобана к себе.
Мы с Андреем бросились к пастуху и тоже вцепились в веревку.
— Дяденька, это не ваш бычок… Он из владычинского стада. Видали, как к хозяину бросился.
Схватка за верёвку продолжалась недолго. Пастух отшвырнул нас в сторону, но и сам в тот же миг повалился на дорогу. Это Лёнька сумел развязать узел верёвочной петли на шее бычка и теперь вместе с ним улепётывал полевой тропинкой к реке.
Мы с Андреем побежали следом.
Сзади послышался тяжёлый топот сапог, брань, угрозы. Мы оглянулись — гадаевский пастух, пыхтя и отдуваясь, бежал по тропинке. Но где ему было угнаться за нами. Вскоре он выдохся, опустился на траву и повелительно закричал на Митьку:
— Чего столбом встал? Догоняй!
Но тот сделал вид, что не слышит, и, обойдя стороной гадаевского пастуха, выбрался на полевую тропинку и прямиком зашагал к лагерю.
…Разговор с Митькой состоялся в этот же день, когда, проводив Лёньку с бычком на владычинское пастбище, мы вернулись в свой лагерь.
Он сидел у входа в палатку и рылся в своём вещевом мешке. Мы опустились с ним рядом.
— Видал, Авдей-то каков? — вполголоса спросил его Андрей. — Разобрался теперь?
— Ещё бы, — помолчав, ответил Митька. — Я ведь этого «пастуха из Гадаева» сразу узнал. И никакой он не пастух. Шарага, спекулянт. Ворованный скот скупает.
— Что ж теперь на собрании скажешь? Или промолчишь, отсидишься?
— Нет уж… прятаться не стану. Как вы скажете, так и я.
— Давно бы так, — обрадовался Андрей. — Значит, вместе на собрании и действуем. Выступаем все четверо, по очереди. Тут уж Авдею не выкрутиться. Чистый ему мат будет. Вытряхнут его из пастухов.
10
В тот день, когда должно было состояться собрание животноводов, Авдей вёл себя довольно странно. С утра сам выгнал телят из лагеря, до полудня пас их в одиночку, а после обеда объявил нам, что, по всем приметам, сегодня соберётся гроза. А значит, ухо надо держать востро, во все глаза следить за телятами и не дать им, как в прошлый раз, разбежаться по лесу.
— Порядок такой будет, — деловито распорядился он, — я ухожу на собрание, а вы втроём пасёте телят: Андрюха, Петька и Вовка.
— А Митька где? — спросил я.
— Приболел он, брюхом мается. Пришлось его на медпункт отправить.
Я посмотрел на небо, обшарил глазами горизонт.
— Откуда вы знаете, что гроза будет? Ни облачка, ни ветерка.
— Поживёшь с моё — узнаешь. Косточки, они всё чуют… — Покряхтев, Авдей потёр ладонями свои колени. — Значит, так… За старшего назначаю Вовку. От стада чтоб никто никуда. С телят глаз не спускать. И кончики…
— Вот так побывали мы на собрании… — растерянно шепнул я Андрею, когда Авдей ушёл. — Ну и хитёр дед… И гроза, мол, будет, и Митька заболел…
— Ничего, — подмигнул мне Андрей. — Мы тоже не лыком шиты. Митька мне утром всё рассказал. Дед велел ему для отвода глаз больным прикинуться, а сам его на собрание приведёт. Вроде как свидетеля и своего защитника. Ну, Митька ему там покажет, всю правду выложит.
— А если он испугается… смолчит? — заметил я.
— Не должно… Сам видел, какой Митька стал.
Но всё же меня охватили сомнения. Из подпасков на собрании один Митька, а дед хитёр, изворотлив, и ему ничего не стоит во всех бедах обвинить нас, мальчишек.
Задумался и Андрей. Время шло, никакой грозы не предвиделось, телята мирно пощипывали траву, и мы принялись уговаривать Вовку отпустить нас на собрание.
— А что Авдей наказал? Никому никуда. И не выдумывайте — не пущу.
Но тут, на наше счастье, к стаду подбежало трое девчонок. В руках они держали кто хворостину, кто палку с загогулиной, кто длинную гибкую ветку лозы.
— Ребята, — подозвала нас Андрейкина сестрёнка Надя. — Бегите на собрание скорее. Там дед Авдей вас в яму закапывает. Неслухи вы, говорит, неумёхи… несподручно ему с вами телят пасти.
— А Митька что? — нетерпеливо спросил Андрей. — Про потраву хоть рассказал что-нибудь? А про чужих телят из Дубровки?
— Да много о чём говорилось…
Из беглого Надькиного пересказа мы поняли, что, по словам Авдея, потравы посевов допустили мы, подпаски, по своей нерадивости. Но дед строго наказал нас за это и быстро наладил подкормку телят зелёной травой. А чужие телята оказались приблудными и сразу же, по его распоряжению, были изгнаны из стада.
— А про владычинского бычка разговор был? Про пастуха из Гадаева? — допытывался Андрей.
— Да трепыхался Митька, бубнил что-то. А дед его на смех поднял… По всем статьям завалил. Как двоечника, — пожаловалась Надя. — Вот тётя Катя с Зиной и послали за вами — теперь вас на собрании всех допрашивать будут. Бегите скорее, а мы тут телят попасём.
— А сможете?
— Уж как-нибудь… Сейчас телятам травы натаскаем, веток зелёных.
Мы крикнули Вовке, что нас всех срочно вызывают на собрание, передали девчонкам наши кнуты и побежали в деревню.
Но по дороге нас вновь охватили сомнения. Если на собрании не поверили Митьке, так ведь могут не поверить и нам.
— Зря мы тогда чужих телят выгнали, — с сожалением заметил Андрей. — Как теперь докажешь, что Авдей мухлевал да жульничал? Телят и след простыл.
— Зря, — согласился я. — И про владычинского бычка ничего не докажешь. Свидетелей-то нет. Вот если бы Лёньку позвать…
— Лёнька что… тоже пацан вроде нас. Если бы дядя Павел словечко замолвил. — Андрей вдруг придержал нас за плечи и остановился. — Давайте так. Я побегу к владычинскому пастуху. Объясню всё… Он поймёт. А вы айда на собрание. И ждите меня со свидетелем.
— Так далеко же. Не успеешь, — заметил я.
— У дяди Павла мотоцикл есть… Мигом примчимся. — И, помахав нам с Вовкой рукой, Андрей побежал к владычинскому пастбищу.
Около красного уголка фермы собралось полно людей. Доярки, пастухи, скотники, подвозчики кормов сидели на старых ящиках, брёвнах и опрокинутых вверх дном корзинах и вёдрах.
Из раскрытых ворот пустого коровника несло застарелым запахом навоза, под застрехой около гнёзд метались ласточки, за углом, в тени скотного двора, сердито пофыркивал мордастый бык Васька, привязанный на цепь, должно быть, за какие-то провинности.
Подойдя к собранию, мы первым делом выискали глазами деда Авдея и Митьку.
