Эдуард Веркин - Друг апрель
Январь. Самый быстрый. Проскакивает так, что не успеваешь заметить.
Февраль. Холода. Жить легко — надо колоть дрова, топить печь, затыкать щели в стенах свернутыми в жгуты газетами, и все равно холод, лезет из подпола, стекает с потолка, и в углу, там, где прогнило, нарастает сиреневая сосулька.
В марте будет тяжело. Станет больше солнца, потечет снег, в такую погоду ждать непросто. Но приятно. Потому что март последний месяц. Каникулы начнутся двадцать третьего, но особо надеяться не стоит, Семиволковы могут и задержаться. Поехать во Владимир к родственникам. Или к Деду Морозу, в Великий Устюг. Или, что скорее всего, к морю, у них там квартира. Или еще что придумают, с ними так всегда, возьмут, да и махнут в какое-нибудь интересное место. На Ахтубу, сомов ловить, дядя Фёдор рыбак.
Но к концу месяца они вернутся. Или к апрелю. В школе Ульяку всегда отпускают, она отличница, может задержаться и на подольше, на неделю. Точно, она приедет в апреле. Наверняка уже. И тогда он ей скажет. Или нет, он ей ничего не скажет, просто зайдет в гости, зевнет, и будет все по старому.
К апрелю.
Аксён закрывал глаза и видел месяцы. Они были похожи на радугу, у каждого был свой цвет и свет, расположение, и даже ощущение. Конечно же, самым светлым был аперль.
И ее он видел. Как она стоит на перроне, притоптывает и дует в кулаки. И варежки у нее белые, а на левой красная собачка.
И как тогда…
Тяжело стало не в марте, в январе, уже ближе к концу. Горячее ощущение в животе, возникшее на перроне, проснулось уже на третий день, а на четвертый зажило своей жизнью. Обычно оно полудремало, но стоило ему только хоть чуть вспомнить, и огонь вспыхивал, голодный лисенок просыпался и начинал завтракать. Его ненадолго можно было притопить холодной водой, или напротив, горячим чаем, или снегом, но совсем оно не уходило. И Аксён скоро заметил, что возникла обратная связь, живот начинал ныть, пусть от голода, и Аксён вспоминал про Ульку.
Да и не забывал он вообще, варежки белые, на левой собачка, на правой уточка, джинсы, белые валенки, шубка, в ушах серебряные сережки, такие квадратики. И свитер. Его не видно, но он то знал, что там за свитер…
Потом он уже не только ждал. Еще боялся. Понятно чего боялся, не приедет, вот чего. Этого не должно было случиться.
Он не мог ни на чем сосредоточиться.
Чугун. Раньше он раздражал. Одним только видом своим, вечно чумазой с разводами мордой. А теперь нет, спокойно. Чугун был на третьем плане. Как и все остальное. Ему не было дела до всего, у него появилось новое занятие, даже предназначенье.
Ждать.
А к марту, к первой земле, Аксён уже разбирался в ожиданиях лучше всех на свете. Он стал настоящим специалистом. Он стал мастером. С изумительной точностью дегустатора вин, он определял оттенки ожидания, их было много, чуть ли не каждый день приносил новые.
Тусклое, это когда серо, когда безнадега.
Злое. Это когда не находишь себе места, хочется что-то делать, головой об стену лупиться, когда нетерпение.
Радостное, самое глупое и страшное — потому что знаешь, что станет после, что оно сменится тьмой, и даже кости начнут болеть, и локти опухнут.
И темное. Когда огонек в желудке раздувается до размеров кулака, занимает все пространство и жрет. И бесполезно хоть что-нибудь делать, ни одно занятие не дает забыться, и каждую секунду, вместе с кровью в голову бьет — «еще долго, еще долго, еще долго…»
Она стоила того, чтобы ждать.
Глава 7
— Деньги кончились.
Мать потрясла чайную банку с индийскими красавицами, никакого звука не получилась, красавицы ничего не обещали. На всякий случай мать отвинтила крышку и заглянула внутрь.
— Пусто, — сказала она.
— И что? — спросил в ответ Чугун. — Может, на работу мне предложишь устроиться?
Тюлька хохотнул. Представить Чугуна работающим не мог даже он.
— Неплохо бы, — вздохнула мать. — Неплохо бы, чтобы ты поработал…
— Сама поработай, — огрызнулся Чугун. — Ты же швея, швеи сейчас нужны, а меня куда возьмут?
— Учиться надо было…
— Ага, учиться. Когда вы тут…
Они принялись ругаться, Аксён не очень слушал, двадцать шестой день, а денежный вопрос возникал примерно раз в неделю. Мать объявляла, что средства исчерпались, Чугун отвечал, что пособие по безработице не стоит пропивать так быстро, некоторые умудряются растянуть его почти на месяц, мать отвечала, что в других семьях дети как дети, а у нее какие-то вурдалаки, все им мало…
Обычно ругались они недолго, минут десять от силы. После чего Чугун не выдерживал, крыл мать матом, она швыряла в него первым попавшимся.
Впрочем, иногда случалось, что Чугун соглашался с аргументами матери и предпринимал действия, направленные на улучшение благосостояния семьи.
В боевое настроение Чугун отправлялся грабить товарные составы. В настроение так себе, Чугун двигал в город, расхищать цветные металлы и угонять велосипеды. Если настроение было вовсе мизантропическое, то Чугун шагал на разъезд Монако.
Сегодня настроение было мизантропическое. Поругавшись с мамашкой, Чугун объявил:
— Собирайтесь, убогие. По грибы пойдем. Тюлька!
Тюлька сидел в углу и пытался склепать из трех радиоуправляемых танкеток одну. Этим он занимался на протяжении последних двух недель, однако прорыва в танкостроении не намечалось, машина никак не хотела слушаться пульта, или ехала только прямо, или крутилась волчком. Танкетки оставил Петька, пульты управления он случайно увез, остался пульт от игрушечного вертолета, но он танками управлял некорректно — то прямо, то волчком.
— Тюлька, пойдем по грибы, — позвал Чугун уже просительно.
— Отстань…
— Пойдем, говорю, бабла нарубим. Настоящий танк себе купишь, хороший.
— Точно?
Тюлька отвлекся от пульта.
— Не верь ему, — сказал Аксён. — Ничего он тебе не даст.
Аксён лежал на койке. Сегодня он собирался…
Он точно не помнил, что собирался сегодня сделать. Вчера, перед тем как уснуть, он придумал, как угробит этот день, сотрет его, не заметит, пропустит мимо и ожидание сократится. И останется всего какая-то неделя, если повезет, даже меньше.
Еще он придумывал, что скажет.
Что-нибудь такое небрежное, начинать всегда надо с небрежного, и неплохо бы с юмором. Типа, хорошо выглядишь, жаль уши нельзя подрезать. И она ему тоже что-нибудь в духе ответит, ты тоже нормально, баклан, давно из концлагеря вернулся? Разговор и завяжется, погоду обсудят, расписание поездов. И он спросит, что она делает сегодня вечером? И не хочет ли она прогуляться вдоль железки, ну, до моста?
Так ему представлялось сначала. Потом он придумал, что не станет ничего говорить. Сделает вид, что ему неинтересно. Что забыл. Выждет еще один страшный день — а потом как бы случайно пойдет. Вроде как прогуливаться. Или в ларек. И опять же совершенно случайно окажется у ее дома. А она будет возиться в огороде… Нет, какой огород, весна, март-апрель, ничего еще не растет, огурцы только замочили. Она будет просто сидеть, на солнышке греться, солнышко сейчас самое подходящее. Сам он, разумеется, ничего не скажет. Она сама его окликнет.
Вот так. Так правильнее…
— Треть тебе, — уговаривал Чугун. — Тебе! Если повезет, сможешь себе танк свой купить. Ну, или на «Соньку» свою отложишь.
Все, подумал Аксён, спечется Тюлька. «Сонька» это как волшебное слово просто… Бедный Тюлька, ее ведь у нас даже подключить некуда, телек древний, «Соньку» он не потянет.
— Только честно чтобы, — Тюлька нахмурился. — Смотри, Чугун, если опять меня обманывать будешь, я тебе… Я тебе ночью ноздри склею!
— Он обманет, Тюлька, — сказал Аксён, — так что лучше сразу клеем запасайся. Есть такой супер, в маленьких пузыречках…
— Точно склею.
— Все верно, Тюлёк, братушка не обманет.
— Ладно. Только если без драки…
— Какая драка, вьетконговцев всех посадили. Все будет спокойно, Тюлька, не боись.
— Ладно…
Тюлька принялся собирать танки в коробку.
— Чугун, — зевнул Аксён, — когда ты к своей бабе свалишь, а? Такой жлоб, а все с нами живешь. Вали к Руколихе.
Чугун не ответил.
— А я вот тебе что скажу, Чугун. Ты ей не нужен. С таким дураком жить никто не хочет…
— Да я сам с ней жить не хочу, — отмахнулся Чугун. — Она меня умоляет вообще… Вообще, Аксель, не лезь не в свое дело! Давай, собирайся лучше.
— Я не пойду, — сказал Аксён.
— Как это не пойдешь?
— Так. Зачем я вам там нужен?
Аксён в побирушничестве был действительно бесполезен, ему не подавали никогда, даже в самом раннем детстве, из-за взгляда. Чугун был очень недоволен: ему самому не подавали из-за возраста, а Аксёну из-за внешности, доход падал, и место в Монако могло потеряться. Чугун предпринимал различные ухищрения — натирал лицо Аксёна сажей, а глаза луком, обряжал его в лохмотья, рисовал свекольным соком язвы, подвязывал Аксёну ноги и пачкал зубы черникой. Не помогало. Денег добывали мало.
