Александр Введенский - О девочке Маше
— Как — зарезался? — испугалась мама. — Совсем?
— Совсем, — сказала Маша, — с кровью. Он себе кухонным ножиком палец порезал. Так кричал! Прямо жалко было смотреть, когда ему йод на палец лили.
— Это что! — говорит Коля. — У нас в школе лучше было. У нас сегодня одна девочка на улице ворону нашла с подбитым крылом и на урок принесла. И мы этой вороне перевязку делали, а она меня в руку клюнула. Вот, видишь, какой синяк? А потом мы ворону покормили, и теперь она у нас в школе будет жить.
— А у нас, — сказала Маша, — а у нас… — И она не знала, что бы ей сказать такое, чтобы это было интереснее вороны. А потом вдруг вспомнила. — А у нас, — сказала она, — сегодня в младшей группе мышь с мышатками по комнате бегала. Из детей никто не испугался, а руководительница на стол вскочила с ногами.
Так сидели и говорили Коля и Маша, может быть, целых два часа. А мама слушала их и рисовала картинки. Картинки были маленькие, их потом должны были в книжке напечатать. Мама рисовала их красками.
А потом Маша перестала разговаривать с Колей. Она села рядом с мамой и стала смотреть, что мама рисует. Мама нарисовала синюю тучу. Из тучи сверкала молния. Под тучей на земле стоял дом. Шёл сильный дождь. В окно дома высунулась с непокрытой головой какая-то женщина, и глаза у неё были такие, словно она сейчас горько, горько заплачет.
— Мама, — сказала Маша, — почему эта женщина плакать хочет?
— Потому что она ждёт свою дочку. Муж этой женщины ушёл в лес дрова рубить, а дочка, маленькая девочка, ему обед понесла, и вдруг началась гроза. И ветер подул, и дождь полил, и молния засверкала. А муж в лесу, и дочка где-то в лесу. Вот и беспокоится эта женщина, думает — как бы чего с ними не случилось.
Маше стало жалко эту женщину, ещё больше она пожалела её мужа и дочку. Но потом она увидела другую картинку. На ней тоже была туча с молнией, и тот же дом и та же женщина, но она уже не у окна, а у раскрытой двери. Дождь льёт по-прежнему, но она улыбается, потому что видно, как выходит из лесу её муж — дровосек, а на руках у него сидит девочка и машет матери рукой.
— Вот видишь, — говорит мама Маше, — вот они и домой пришли. Сейчас переоденутся, обогреются, поужинают, спать лягут.
А Маша сказала:
— Наш папа тоже что-то долго домой не идёт.
А потом мама кончила рисовать картинки и говорит:
— Маша, давай я тебя нарисую.
— Давай, — отвечала Маша. — Только рисуй недолго, а то мне скучно станет.
И пока мама её рисовала, Маша пела песню:
Гром гремит, блестит гроза,Дождик льётся наконец.Я смотрю во все глаза:Где же, где же мой отец?Где же, где же он летает?В небе молния блистает,Гром грохочет, дождик льёт,Мчит по небу самолёт.В нём бесстрашный мой отец,Красный лётчик, молодец.
Эта песня Машина любимая. Она пела её и летом, и весной, и в плохую, и в хорошую погоду, и даже осенью, и зимой, когда грозы совсем не бывает. А потом Маша легла спать и уснула.
Сколько она проспала, она не знала, и проснулась оттого, что мама плакала. В комнате горел свет, и было похоже на то, что сейчас вечер или ночь, но только не утро. Мама плакала, а папа гладил её по голове и говорил:
— Ну что ты плачешь! Это же очень интересный перелёт. И ведь я вернусь месяца через три — четыре. Ну перестань, ну не плачь.
А Коля стоял в одной рубашке и всё время спрашивал:
— Папа, а на Камчатке белые медведи есть? Папа, а Камчатка дальше Владивостока или ближе? Папа, а ты нам оттуда письма писать будешь?
А папа смеялся и говорил:
— Нет, белых медведей там нет, они в Ледовитом океане живут. Камчатка дальше Владивостока, и письма писать буду.
Тогда Маша встала с кровати и сказала:
— О чём вы все разговариваете? Я ничего не пойму.
— Да вот, Маша, — сказал папа, — завтра уезжаю в Хабаровск, в Сибирь, а там буду летать на Камчатку и над Ледовитым океаном. Поняла?
— Поняла, — сказала Маша и заплакала пуще чем мама. Но плакали они обе недолго. Что же тут плакать?
Раз надо папе летать — значит, надо, не о чем и говорить! А папа даже доволен, ему даже нравится, что его на такие трудные полёты посылают.
— Ну, — сказал папа, — кончили плакать?
— Я кончила, — сказала Маша. А мама улыбнулась и сказала:
— Я тоже кончила.
— Тогда, — говорит папа маме, — пои меня чаем.
— И мы, — закричали Коля и Маша, — и мы будем с папой чай пить!
И вот Коля натянул штаны, а Маша надела халатик, и все сели за стол и пили вместе с папой чай. Папа говорил и смеялся, а мама иногда задумывалась и опять становилась грустной. А потом мама стала складывать в чемодан папины вещи, и Маша и Коля помогали, и было уже около часу ночи, когда они наконец легли спать.
Когда Маша легла спать, она подумала: «И вот сейчас я увижу во сне интересные вещи: и Сибирь, и Хабаровск, и Ледовитый океан, и белых медведей. Вот сейчас закрою глаза и всё, всё сразу увижу».
Но когда она закрыла глаза, то сразу же уснула так крепко, что ничего во сне не видела. А если что и видела, то утром всё забыла. Она даже вначале не поняла, почему это на полу стоит папин чемодан. А потом вдруг вспомнила: сегодня вечером папа уезжает надолго.
Она быстро позавтракала, и мама повела её в детский сад. В детском саду Маша шепнула на ухо Наташе:
— Сегодня мой папа уезжает в Сибирь, в Хабаровск. А потом будет летать и на Камчатку и на Ледовитый океан.
— Ох, — сказала Наташа, — какая ты счастливая! Может, он тебе оттуда белого медвежонка привезёт.
— Может быть, привезёт, — сказала Маша. — Я и сама так думаю, что, может быть, привезёт, только ты никому об этом не рассказывай. Хорошо?
— Хорошо, — отвечала Наташа, — не буду. А почему нельзя рассказывать?
— Так, — говорит Маша. — Это секрет. Я сама его всем расскажу.
И вот сказала Маша об этом по секрету на ухо Вове, и Гале, и Вале, и всем другим детям. И все другие дети очень завидовали Маше и спрашивали её:
— Маша, а ты бы хотела с папой полететь?
— Я бы хотела, — отвечала Маша, — да мне не на кого маму, Петушка, Ниточку и куклу Елизавету Петровну оставить. А теперь ещё у меня и мишка есть. Мне его Наташа подарила.
И весь детский сад целый день говорил только о том, что Машин папа летит на Ледовитый океан, и даже в самой младшей группе дети играли в белых медведей, и в льдину, и в челюскинцев.
А когда Маша пришла домой, то там все уже были в сборе: и папа, и мама, и Коля.
— Садитесь скорей обедать, — сказала мама, — а то папа на поезд опоздает.
Сели все за стол, но есть как следует никто не мог. Один только папа ел. А мама совсем ничего не ела, только Машу и Колю заставляла есть.
— Да мы сыты, — говорили Маша и Коля. — Ты лучше сама ешь, чем на нас смотреть.
А когда встали из-за стола, папа взглянул на часы и сказал:
— Ну, пожалуй, пора и в дорогу. Коля, вызови-ка по телефону такси.
Коля вызвал такси, и все стали одеваться. Папа надел новое коричневое кожаное пальто с меховым воротником и лётчицкий шлем на голову, а мама надела меховое пальто и меховую шапочку, потому что осень была очень холодная. И Маша оделась, и Коля, и все пошли на улицу и сели в такси. Приехали на вокзал. Коля пошёл брать перронные билеты, а когда вернулся, все пошли к поезду.
Папин вагон был в хвосте поезда. Где-то впереди шипел паровоз, и в тёмном воздухе сверкали искры, выскакивая вместе с дымом из трубы. Но дыма видно не было. Правда, если присмотреться очень внимательно, то чуть-чуть он всё-таки был виден.
На перроне у вагонов толпились отъезжающие и провожающие. Кто-то плакал, кто-то смеялся, и вообще было очень интересно. Маша даже зашла вместе с папой к нему в вагон. И вагон и папино купе ей очень понравились. Всё в вагоне блестело или медью, или красным деревом, а внутри было много всяких кнопок и рычажков, и каждую кнопку хотелось Маше потрогать и каждый рычажок повернуть. Но было страшно: повернёшь — и мало ли что случится? Кто знает! Даже папа не знал, для чего сделаны все эти кнопки и рычажки.
А пока Маша была в вагоне, мама всё время беспокоилась, барабанила пальцами в окно и что-то говорила, а что она говорила, через два оконных стекла не было слышно. Но можно было догадаться. Наверно, она говорила, чтобы папа скорее вывел Машу из вагона, а то вдруг тронется поезд. А Маша и сама не знала, чего ей больше хочется — уехать с папой или остаться с мамой. Поехать на Камчатку интересно, но в то же время очень жалко маму.
Наконец папа вместе с Машей вышел из вагона. И все стали с ним прощаться. Он долго, долго обнимал и целовал маму, потом Колю, потом Машу. И мама плакала, и Маша плакала, и только папа и Коля не плакали. Они мужчины, и им плакать нельзя.
А потом папа вошёл на площадку, какой-то человек махнул флажком, и папа уехал. Не было ни гудков, ни звонков, ни свистков, а просто отошёл поезд и увёз папу. И на том месте, где только что стоял поезд, увидела Маша блестящие рельсы и чёрные шпалы, и на них медленно садился и таял мокрый снег.
