Сергей Георгиев - Собаки не ошибаются
А Танька как раз загорала на бережке с кем-то из подружек. Увидала, как незадачливые рыбаки трепыхаются, в воду булькнулась, быстро сажёнками до лодки добралась, Саню с Генкой на корму отправила, сама ногами упёрлась, поднатужилась… и «выбрала» якоря.
Так и проплавали они вместе весь день: Генка с Саней гребли и рыбачили, Танька «якоря» бросала и поднимала, а про подружку на берегу думать забыла.
Вот это человек!
А Ленка — наоборот, вредина и задавака. Генка самый маленький в классе, и Ленка его иначе как шибзиком или шмакодявкой не называет. Все остальные, правда, зовут Генку так же, но на дураков не обижаются.
Может, потому только, что Ленка такая, и не вырвал Генка из рук Мыгишева варежку, не двинул ему кулаком в подбородок. А ведь тот не ответил бы, не посмел бы драться, хотя Генка и малявка по сравнению с этим… вором?..
Что же случилось?
Четверг в школе — кружковый день. Генка освободился раньше всех. «Баржа» его (модель крейсера времён Великой Отечественной войны — Генка занимался в судомодельном кружке) была уже готова. Браться за новую пока духу не хватало — вот и заходил полюбоваться на своё творение да лишний раз спросить, когда же, наконец, ходовые испытания.
Испытания были назначены на воскресенье. Генка и раньше знал это, но всё равно радостный выскочил в раздевалку, что была прямо против дверей кружка… и чуть не сбил с ног Мыгишева.
Тот явно не ожидал такой встречи, весь как-то съёжился и попытался быстро засунуть в карман что-то ярко-красное. Но от волнения это у него не получилось, рука скользнула мимо, и Мыгишев так и стоял, комкая в ладони… Ленкину варежку.
Генка сразу узнал её, эту варежку, — ни у какой другой девчонки в школе таких не было. Ленка хвасталась, что варежки эти, ручной вязки, с красивым народным орнаментом, мать привезла ей из Риги.
— Вор! — почему-то не крикнул, а прошептал Генка. — Ворюга несчастный! Так вот кто в раздевалке по карманам шарит!
Давным-давно в школьной раздевалке никто по карманам не шарил, по крайней мере, на Генкиной памяти ничего подобного не было, даже техничка в раздевалке не дежурила — но так уж сказалось.
— Дурак! — тоже шёпотом огрызнулся Мыгишев. — Дурак ты, кто ж по одной варежке ворует, a? — Он сунул варежку Генке под нос: варежка в самом деле была только одна, без пары.
— А где вторая? — спросил Генка.
— Там! — верзила мотнул головой на строй драмкружковских пальто, среди которых Генка сразу разглядел Ленкино. — Где и положено!
— Зачем же ты?..
— Ну и не ори, раз не понимаешь! — Мыгишев подтолкнул Генку к вешалке. — Хватай шмотки да мотаем отсюда!
На улице воришка быстро пришёл в себя, глубоко вздохнул и даже улыбнулся Генке; правда, улыбка получилась жалкой.
— Ну, понял теперь? — Мыгишев шмыгнул крупным, красноватым от постоянного насморка носом. — Усёк?
Они шли рядом, и со стороны можно было подумать, что возвращаются из школы добрые друзья.
— Зачем ты украл варежку? — снова спросил Генка. Спросил без угрозы — он и в самом деле понял: что-то здесь не так.
— Да она ж тебя за человека не считает… — вздохнул Мыгишев. — А ты!..
— Кто? Про кого это?
— Да Ленка же! За человека тебя не считает, ты не видишь, что ли, сам?
Это была правда, только при чём тут варежка? Но Генка спросил про другое:
— А тебя? Тебя она за человека считает?
— Я не для себя стараюсь… — Мыгишев отвернулся.
— Для меня, значит?
— Ну, и для тебя тоже… Она ж никого, кроме себя, за людей не считает! Ты обрати внимание, как она смотрит! Да вы ж для неё все пустые места!
— А утащил варежку — и сразу по-другому смотреть будет, да?
— Чудак… Чудак ты…
Тут Генка совсем некстати подумал, что собеседник его вообще ни в какой кружок не ходит. И не ходил никогда.
— Учить таких надо, понял, — печально продолжал Мыгишев. — Чтобы жизнь их учила…
Они подошли к большому дому. Остановились.
— Знаешь, как ей сегодня дома влетит! Обязательно даже влетит за такую варежечку! А взял бы я две — и ничего, сразу ясно — стащили! Ещё и пожалели бы, по головке погладили, ха-ха, чтобы не плакала, не сокрушалась!
— Ну а одну — не стащили?! — мотнул головой Генка.
— По одной не таскают, балда! Одной нет — сама где-то потеряла! Ворона, скажут, растеряша! Та-акую варежку посеяла! Понял? Вот так вот! Жизнь пару раз приласкает — шёлковой станет!
Какая-то неправда была в словах Мыгишева, но Генка только невнятно протянул:
— Я-асно…
— И у нас с тобой — алиби, если что! Кто ж по одной таскает?
Мыгишев в слове «алиби» сделал ударение на втором слоге, получилось смешно и глупо. Но Генка его не поправил.
— У нас с тобой? — изумился он. — Мы что же, вместе?
Рот Мыгишева вдруг искривился, глаза сощурились и стали совсем-совсем узенькими.
— А что, продашь, да? Продашь? «А я маме скажу, а я папе пожалуюсь!» — тоненьким голосом прогнусавил он.
— Дурак ты… — сказал Генка, и Мыгишев понял, что бояться ему больше нечего. И сразу замолчал.
Генка повернулся и решительно зашагал к дому. Он шёл, всё ускоряя шаг. Шёл, не обращая внимания на вспорхнувших из-под ног воробьёв, шёл мимо прозрачных магазинных витрин, мимо…
И вдруг остановился, словно невидимая пуля, не оставив кровавых следов, пробила ему грудь. Нет, это не воровство! Это называется просто — подлость.
Развернувшись, Генка бросился назад, за угол. Он хотел сейчас только одного: сказать гаду прямо в лицо это слово — «подлость». И всё, больше ничего!
Мыгишев стоял возле подъезда, стоял так, что ни из одного окна его не было видно. Стоял, распрямив сутулую спину, — красивый, высокий и стройный парень. Генка ещё на бегу увидел его лицо. Оно было каким-то совершенно глупым. И счастливым.
К правой щеке семиклассник Валерий Мыгишев прижимал красную Ленкину варежку.
ДОЛЖОК
Киоск этот стоял на отшибе, в конце короткого переулка; наверное, немногие о нём знали, а если и знали — ну что за радость тащиться куда-то, когда вдоль центральной улицы таких киосков тьма-тьмущая! Может быть, только поэтому и попадались там изредка такие марочки, каких и в «Филателию»-то приходило три-четыре комплекта — по абонементам.
Возвращаясь из секции, Виталька всегда выкраивал десяток минут, чтобы заскочить в переулок. Всё равно надо было делать пересадку, а остановка трамвайная — вот она, и сотни шагов не будет.
Одно— и двухэтажные домишки уютно теснились вдоль дороги; автомобильное движение было здесь закрыто, и можно мчаться прямо посередине, не рискуя с кем-то столкнуться, кому-нибудь помешать. Да, собственно, и мешать-то некому! Как всегда, переулок был почти безлюдным, вот только прошла женщина с собакой да мальчишка…
Виталька вдруг резко остановился, запнувшись, словно где-то на уровне коленок была натянута невидимая, но прочная верёвка. Этот мальчишка…
Мальчишка как мальчишка, бредёт себе куда-то — может, тоже к киоску, а может, дело у него какое-то на зелёной улочке, в которую упирается переулок. Ничего особенного не было в хилой этой фигуре и стриженом затылке; Виталька промчался бы мимо, если бы… если бы мальчишку не звали Бучей!
Они познакомились случайно, месяца два назад, совсем ранней весной.
В тот памятный день впервые в жизни попал Виталька в Кирпичный посёлок — так странно назывался островок деревянных домов за прудом. Ничего интересного в посёлке не было, об этом знали все. Но в Кирпичном жил Серёга Ефремов, новый Виталькин одноклассник. Ефремовы несколько лет провели где-то на Севере: родители Сергея завербовались на заработки. Дом их всё это время стоял заколоченным, под присмотром соседей. Но вот хозяева вернулись и живут теперь как самые обычные люди.
Серёга был нужен Витальке по какому-то срочному делу, какому — сейчас не припомнить. Дома Серёги не оказалось. Пошатавшись с полчаса по посёлку, Виталька пошёл домой.
— О, кого я вижу! Да это же мой лучший друг! — писклявый голосок догнал его уже на выходе.
Виталька оглянулся. Трое парней — один, похоже, ровесник, двое чуть старше — не спеша приближались к нему. Вид у парней был самый добродушный.
— О, мой друг, как мы давно не виделись! — это говорил самый младший, хлипенький парнишка. Он постоянно шмыгал носом, а фразы выдавливал из себя с видимым усилием. Ребят этих Виталька никогда раньше не встречал.
Неожиданно хлипкий раскинул руки и бросился обнимать Витальку, противно гундося:
— Ну зачем же ты нас покинул?!
Виталька хотел отстраниться, но «друг» оказался цепким, а парни смотрели миролюбиво и как-то сонно.
— Ребята, я тороплюсь… — спокойно сказал Виталька.
— Ты уходишь?! — почти прорыдал хлипкий.
