Мария Парр - Вафельное сердце
— Хотя знаете что, лучше угощу-ка я вас свежей рыбой с молодой картошкой, — быстро передумал он.
— Ну вот, конечно, — безжалостно сказала Лена, переполненная своими мучениями, — вафли-то ты печь не умеешь. А жалко.
— На самом деле наша бухта не называется Щепки-Матильды, — рассказал дед, готовя еду. — Все просто зовут ее так, потому что в свое время здесь жила одна женщина по имени Матильда. Ее покойного мужа звали Щепка, у них было четырнадцать детей, и всех их тоже звали щепки, Щепки Матильды, как меня зовут Уттергордов Ларе.
— И постепенно бухту назвали Щепки-Матильды? — спросил я.
Дед кивнул.
— В это даже не поиграешь, — протянул я почти разочарованно.
— Не поиграешь, слава богу! — встряла Лена.
Позавтракав, мы с Леной залезли на тую и сидели там, ничего не говоря. Я прямо чувствовал, как, пока я гляжу сквозь ветки на нашу бухту, из меня выветривается лето. Поля вдруг стали не такими зелеными, а ветер — не таким теплым.
Лена вздохнула обреченно, как на контрольной по математике.
— Печально, как быстро течет время, — сказала она.
А еще через неделю мы с Леной пошли в четвертый класс. Мне уже хотелось вернуться в школу, но Лене я этого не сказал. У нас оказалась новая учительница. Молодая, по имени Эллисив и с ласковой красивой улыбкой. Мне она сразу понравилась.
Но было и плохое: Кая-Томми дразнился и приставал так же, как до каникул. На самом деле это он у нас в классе главный. И он говорит, что надо выгнать Лену — и у нас будет отличный класс, одни мальчики. Когда он так говорит, Лена обычно до того злится, что только фыркает, но теперь у нее появилась отговорка:
— Ты, верблюд цирковой, — говорит она, — а Эллисив? Она разве не девочка?
Так я догадался, что Лене тоже нравится наша новая классная, хотя Лена четыре дня смотрела на нее волком и не отвечала ни на один вопрос.
— Лена очень хорошая, когда к ней привыкнешь, — сказал я Эллисив после какого-то урока, выходя из класса последним. Я боялся, что она будет неправильно о Лене думать.
— По-моему, вы с Леной оба хорошие. Вы ведь с ней лучшие друзья, да? — спросила Эллисив.
Я подвинулся к самому ее уху.
— Я знаю, что половина из нас так думает, — прошептал я.
На взгляд Эллисив, это крепкий фундамент для настоящей дружбы.
Футбольные тренировки тоже начались. И сразу кончились скандалом. Лена сказала, что она летом тренировалась на вратаря и собирается защищать ворота нашей команды. Кая-Томми сказал на это, что ничего глупее он не слыхал со времени последнего разговора с Леной. Не может быть и речи о том, чтобы у нас на воротах стояла девчонка! Лена разозлилась и буянила так, что горы аукались, и наш тренер разрешил ей попробовать постоять в воротах одну тренировку. Никто не смог ей забить ни одного мяча. И Лена стала нашим вратарем, а на турнире в городе в прошлые выходные мы благодаря ей обыграли всех. Лена надулась от гордости, как курица.
Говоря с бабой-тетей по телефону, я рассказал ей о турнире, но ее футбол ни капли не интересует. Она считает его глупой беготней.
— Одинокая пожилая дама сидит тут с холодной вафельницей, в которой ничего не пекли уже несколько недель, а вы мячик пинаете, — жаловалась она. — Ну что вам стоит отложить этот дурацкий мяч и приехать ко мне побаловаться вафлями?
Нам это, конечно, ничего не стоило. Я тут же спросил папу, и оказалось, что и ему удобно, он все равно собирался привезти бабу-тетю к нам на выходные.
До бабы-тети двадцать километров. Папа рулил, Лену укачало, но не вытошнило, она только побледнела очень сильно.
Баба-тетя живет одна в маленьком желтом домике, обсаженном розами. Папа много раз предлагал ей перебраться к нам в Щепки-Матильды. И я тоже просил ее. Но баба-тетя отказывается. Ей так хорошо в ее желтом домике.
Мы провели у бабы-тети полдня и помогали во всем. Когда мы приехали, начался дождь, и на улице стало темно. А внутри баба-тетя красиво накрыла на стол, и все было так тепло и уютно, что у меня заныло в животе. Сидеть на диване у бабы-тети и есть горячие вафли под шум дождя на улице — лучше этого нет ничего на свете. Я попытался вспомнить что-нибудь лучше этого, но не вспомнил.
Пока мы ели, Лена пыталась просветить бабу-тетю по части футбола.
— Надо сильно-сильно бить! — объясняла она.
— Фу-у — отвечала баба-тетя.
— А во время войны здесь сильно стреляли? — спросил я.
Я знал, что баба-тетя гораздо больше любит говорить о войне, чем о футболе.
— Нет, голубчик мой Трилле, стреляли, к счастью, не сильно, но было много других не приятных вещей.
И баба-тетя рассказала, что во время войны немцы запрещали людям держать радиоприемники, они боялись, что в своих программах норвежцы станут подбадривать друг друга.
— Но у нас радио было, — сказала баба-тетя и подмигнула хитро. — Мы закопали его за сараем и выкапывали, когда хотели послушать.
Родители деда и бабы-тети во время войны все время нарушали все запреты и правила, потому что во время войны все наоборот. И то, что запрещают, как раз и есть самое честное и правильное.
— Вот бы так всегда было, — размечталась Лена, но баба-тетя сказала, чтобы мы так и думать не смели. Потому что когда человек попадался, то все. Если бы немцы прознали, что их папа слушает радио, его бы арестовали и услали.
— Вот, тогда и у тебя тоже не было бы папы, — сказала Лена.
— Это верно, — сказала баба-тетя и погладила Лену по голове.
— А куда ссылали тех, кто слушал радио? — спросил я.
— В Грини.
— В магазин «Рими»? — переспросила потрясенная Лена.
— Нет, в Грини. Концлагерь, который они устроили в Норвегии. Это было очень неприятное место, — объяснила баба-тетя.
Лена посмотрела на нее задумчиво.
— Ты очень боялась? — спросила она наконец.
Бабе-тете не бывает страшно, — сказал я, прежде чем она успела ответить сама. — Потому что когда она спит, ее стережет Иисус.
И я повел Лену в спальню бабы-тети и показал ей картину над кроватью.
— Видишь? — сказал я. На картине был нарисован ягненок, который застрял на узком выступе горы, не в силах двинуться ни выше, ни ниже. Мама-овца стоит наверху горного кряжа, она отчаянно блеет и очень боится за своего малыша. Но Иисус крепко всадил свой посох в расщелину дерева, перегнулся вниз и сейчас спасет ягненка.
Лена наклонила голову набок и долго рассматривала картину.
— Она волшебная? — спросила Лена наконец.
Этого я не знал. Я только знал, что бабе-тете никогда не бывает страшно, потому что Иисус стережет ее, когда она спит.
По дороге домой я сидел впереди и переключал передачи, а Лена ехала сзади с бабой-тетей. Ее укачивало все сильнее, и, немного не доехав до дома, она выскочила на поле и пошла тошниться.
— Трилле, это потому что ты дергаешь ручку как дурак, — сообщил мне мой лучший друг больным голосом, вернувшись назад в машину. Я сделал вид, что ничего не слышал. Хотя подумал, что съеденные Леной девять вафель с маслом и сахаром тоже сыграли свою роль.
— Фрекен, чтоб к утру поправились, — сказал папа, — а то как вы будете искать с нами овец?
Мы с Леной вытаращили глаза.
— Нас берут? — почти крикнул я.
— Да, по-моему, вы уже достаточно взрослые, — сказал папа самым обычным голосом.
Удивительное дело, как сильно человек может радоваться!!!
СГОН ОВЕЦ С ПОЛЕТОМ НА ВЕРТОЛЕТЕ
Все лето наши овцы ходят по горам без присмотра и делают что хотят. Но перед зимой мы должны собрать их всех и спустить вниз, в хлев.
— Вот и у них каникулы кончились, — говорит обычно Лена. — Так им и надо!
Она считает жуткой несправедливостью, что у овец каникулы дольше, чем у людей.
И вот нас с Леной берут искать овец! Я едва верил в то, что это правда, стоя на другой день со всеми своими, минус Крёлле, плюс Лена с мамой. И дядя Тор. Папа, с мешком и в бейсболке, спросил, все ли готовы. И когда мы тронулись вверх по горе, мы помахали деду, Крёлле и бабе-тете, махавшим нам снизу, как всегда делали мы сами. Лена, кстати, никогда не махала. Она всегда поворачивалась спиной и была злая как недозрелый хрен, когда все уходили искать овец без нее.
Чувствовалось, что лето уже кончилось. Воздух был жесткий, а деревья нависли над головами мокрые и от воды тяжелые, едва мы, миновав хутор Юна-с-горы, зашли в лес. Мы с Леной были в сапогах и прыгали в каждую встречную лужу, как пара кроликов.
— Идите спокойно, — увещевал нас папа. — Иначе устанете понапрасну.
Но невозможно идти спокойно, когда человек так рад. Ноги скачут сами по себе.
Скоро мы вышли из лесу и подошли к самой горе. В этом месте она почти плоская, и все выглядит иначе.
