Владислав Крапивин - Рассказы и повести
В другом углу, спиной к двери, сидел на чурбане незнакомый светловолосый парень в шелковой тенниске. Он поставил на дощатый столик локти, обхватил руками затылок и замер так над книгой.
Тоник растерялся. Он стоял у порога, не зная теперь, что делать и что говорить.
Парень вдруг отпустил голову и обернулся.
— Что там за привидение? Ты зачем?
Тоник, жмурясь от света, шагнул в будку. Снова посмотрел на Мухина. Шепотом спросил:
— А он… спит?
— А ты не видишь?
Женька неожиданно открыл глаза. Качнул головой, провел по лбу ладонью и снял с груди учебник. Потом уставился на Тоника.
— Ты зачем здесь? Гость из ночи…
— Я думал… — начал Тоник. — Если ты один… Может быть, можно сейчас. Темно ведь и никого нет…
— Прыгнуть? — громко спросил Мухин.
— Да. — Тоник сейчас не волновался. Было уже ясно, что Женька не разрешит. Он смотрел на Тоника долго и молчал. Наверное, подбирал слова, чтобы как следует обругать его за позднее вторжение.
Вдруг Женька легко вскочил.
— Пойдем!
Что-то ухнуло и замерло внутри у Тоника.
Приятель Мухина медленно закрыл книгу.
— Женька, — сказал он тихо и очень серьезно. — Не валяй-ка дурака, дорогой мой.
— Ладно тебе, — ответил Женька. И засвистел кубинский марш.
— Что ладно? — вдруг разозлился парень. — Потом опять будешь…
— Потом не буду, — сказал Женька. — Успокой свои нервы.
— Я успокою. Я расскажу в клубе.
— Ничего ты, Юрочка, не расскажешь. Разве ты способен на свинство?
— Для твоей же пользы! Это будет свинством?
— Да! — жестко и незнакомо произнес Мухин. — Надо знать, когда проявлять благородство. Сейчас — не надо.
Тоник смотрел на него чуть испуганно и удивленно. Мухин стал какой-то другой. Не похож он был сейчас на знакомого Женьку, который со всеми ребятами на равной ноге.
Или этот свет яркой лампочки так падал на его лицо? Оно было резким и строгим. Лоб до самых глаз покрывала тень от волос. В этой тени сердито блестели белки.
— Не волнуйся. Юра, — сказал Женька.
— Дурак, — сказал Юра. И обратился к Тонику:- Слушай, парень. катись домой. Пойми ты…
— Никуда он не покатится. Он пойдет со мной, — перебил Женька, и подтолкнул Тоника к дверям.
После яркого света ночь показалась абсолютно черной. Огни были скрыты забором стадиона. Лишь звезда на вышке да белые высокие звезды неба горели над темной землей.
Тоник понял, что вот сейчас придется прыгать. Очень скоро. Череп минуту. И словно кто-то холодными ладонями сдавил ему ребра. Тоник вздохнул. Вздох получился прерывистый, как при ознобе.
— Сюда. — Мухин подтолкнул его к ступенькам. — Ну, давай. Марш вперед.
Тонкие железные ступеньки вздрогнули под ногами. Они казались легкими и непрочными. Интересно, сколько их? Спросить бы у Женьки Но Тоник не решился.
Они поднимались молча. Казалось, что вышка начинает тихо гудеть в темноте от двойных металлических шагов. Тоник плотно, до боли в пальцах перехватывал холодную полоску перил.
Чем выше, тем реже и прозрачнее становилась темнота. Черная земля уходила вниз, из-за высокого забора поднимались огни города. Их становилось все больше.
Тоник шагал, очень стараясь не думать, что между ним и уже далекой землей — только тонкие пластинки железа… Оставались внизу площадки и повороты. И наконец над головой смутно проступил квадрат люка. В нем горели звезды.
Тоник выбрался на площадку и встал у края люка, не выпуская перил. Красная звезда светила над ним совсем низко, метрах в трех. Она оказалась громадной. Купол парашюта навис багровыми складками.
Мухин, оказывается, сильно отстал. Его шаги раздавались глубоко внизу.
— Женя, — сдавленно позвал Тоник.
— Не шуми ты. Иду, — глухо ответил он из черной дыры люка.
Тоник ждал. Он не смотрел вокруг, потому что было страшно. Лишь краем глаза он видел большую россыпь огней.
Мухин поднялся и несколько секунд стоял молча и неподвижно. Потом нащупал и отстегнул парашютные лямки, которые висели на перилах.
— Иди ко мне… Да отпустись ты, никуда не свалишься. И не дрожи.
— Это я дрожу? — хрипло сказал Тоник и заставил себя расцепить пальцы.
Женька надел на него брезентовые лямки. Застегнул пряжки на груди, на поясе, у ног. Лямки оказались неожиданно тяжелыми. Щелкнули железные карабины — Мухин прицепил парашютные стропы. И сказал:
— Подожди…
Тоник стоял на середине площадки. Пустота охватывала его. Она была всюду: внизу, под тонким настилом, и вокруг. Она ждала. Огни сливались в желтые пятна.
Мухин шагнул к перилам и откинул тонкую железную планку последнее, что отделяло Тоника от пустоты.
Потом Женька не то спросил, не то приказал:
— Ну, пошел…
И Тоник пошел. Надо было идти. У него все застыло внутри, а по коже пробегала электрическая дрожь. Очень хотелось за что-нибудь ухватиться. Крепко-крепко. Он вцепился в лямки: если уж держаться, так за то, что будет падать вместе с ним. Шаг, второй, третий, четвертый. Край совсем близко, а сколько много шагов. Или он едва ступает?
Но вот обрыв.
Больше не сделать даже самого маленького шага. И задерживаться нельзя. Остановишься хоть на секунду — и страх окажется сильнее тебя.
Шагнуть?
Тоник глянул вверх. Звезды мигали. Он стал наклоняться вперед.
Все вперед и вперед.
И вот он перешел границу равновесия. Ноги еще касались площадки, но уже не держали его. Пустота качнулась навстречу. Пошел!
И вдруг сильный рывок бросил его назад, на доски площадки.
Тоник увидел над собой черную фигуру Мухина.
— Нельзя, — сказал Женька. — Пойми, там противовес. Ты не потянешь вниз.
Прежде, чем Тоник встал, Мухин отцепил парашют. И повторил:
— Понимаешь, нельзя…
Тоник понял. Понял, что Женька издевается! Как над беспомощным котенком! Нет, еще хуже!! Зачем? Ведь он уже почти прыгнул! Сейчас, в эту секунду уже все было бы позади!
Тоник рванул с себя лямки. Он знал, что сейчас заплачет громко, взахлеб. Ни за что не сдержаться, потому что в этих слезах не только обида. В них должно было вылиться все напрасное волнение, весь страх, который он сжал перед прыжком.
— Собака! Змея! — сказал он перед тем, как заплакать. Он совсем не боялся Мухина. Он ненавидел его изо всех сил. Уже почти со слезами он выкрикнул:- Жулик! Подлый обманщик!
Мухин поднял руки. Тоник понял — сейчас Женька ударит. Но не закрылся, не шевельнулся. Пусть!
Мухин ладонями сжал плечи Тоника. И сказал негромко:
— Ведь не жалко мне. Но, честное слово, нельзя.
Тоник стих.
— Ведь ты бы прыгнул, — сказал Женька, не отпуская его.
Тоник молчал. Он так и не заплакал, но слезы остановились где-то у самого горла.
— Ты бы все равно прыгнул, — повторил Женька. — Я поймал, когда ты уже падал. Главное-то знать, что не испугался. Верно?
Тоник молчал. Ему стало стыдно за свой отчаянный злой крик. Он пошевелил плечами. Женька послушно убрал руки.
Тоник подошел к перилам. Теперь уже не было страшно. Ведь он знал, что прыжка не будет. Он различил среди беспорядочной россыпи огней прямые линии уличных светильников, цветные вывески магазинов. На востоке огни прорезал широкий темный рукав, по которому тихо двигались светлые точки. Это была река.
— Не переживай, — сказал за спиной Женька. — Ты сможешь, если будет надо.
Тоник пожал плечами.
— Высота пугает, да? — спросил Мухин.
— Да, — тихо сказал Тоник.
— Ничего. Пройдет. Это как боязнь темноты у маленьких. Проходит. Ты боялся темноты?
— Да, — прошептал Тоник.
— Ничего… Не в этом главное.
— А в чем? — спросил Тоник, глядя, как далеко-далеко, на его перекрестке вспыхивает желтая искра светофора.
— Станешь побольше, поймешь, — сказал Женька.
Тоник решил не обижаться. В конце концов, Мухин, может быть, прав.
И Тоник сказал:
— Тебе хорошо. Тебе уже в аэроклубе самолет, наверно, дают…
— Нет уж… — ответил Женька.
Он произнес это очень медленно, с каким-то глубоким вздохом. И Тонику показалось даже, что вместо Мухина подошел и встал в темноте кто-то другой, с большой тоской на душе.
— Нет уж, — повторил Женька своим обычным голосом. — Не возьмут меня. Двигатель барахлит.
— Что? — встревоженно спросил Тоник.
— Ну что… — Он резко взял Тоника за кисть и прижал его ладонь к своей груди. Под майкой то слабо и медленно, то сильно и коротко толкалось Женькино сердце.
Хриплым и злым шепотом Женька сказал:
— Булькает, как дырявый чайник. Аж в горле отдает.
Тоник тихо отнял ладонь.
— Может, еще пройдет, — прошептал он, потому что надо было хоть что-то сказать. Потому что ему показалось, будто он виноват перед Женькой. И стало понятно упорство парня, который не пускал Женьку на вышку.
