Мария Халаши - На последней парте

ати сидела на подоконнике, упираясь ногами в стенку проема и сквозь решетку окна смотрела во двор. Да, не много же было интересного на этом дворе: кошка тети Лаки восседала, как обычно, на пороге дворницкой; канализационная труба посреди двора широко разевала свою пасть, словно старый дом, обступивший ее со всех сторон, наводил зевоту. Кати уныло смотрела на трубу и на маленький ручеек, который медленно стекал по бетону. Из-за этих-то нескольких капель воды тетя Лаки и учинила ей скандал!

К

Черные блестящие глаза Кати смотрели озабоченно. Ну выплеснула воду через окно. Ну и что? Выйти на кухню она не могла, потому что этот противный Руди запер ее в комнате. А тетя Лаки раскричалась на весь дом: на кухне, мол, кран есть и раковина, туда и выливай свои помои. Ну не все ли равно? Нет, трудно понять этих будапештцев, особенно взрослых. Дома жизнь была совсем другая!

Во-первых, там не было решетки на окнах. Кати спросила у тети Бёшке, зачем она. Тетя ответила:

- Квартира-то на первом этаже. Откроешь летом окна, так ведь кто угодно забраться может.

Странная она, тетя Бёшке! Не понимает, как это замечательно, когда кто угодно забраться может. Вот, например, прошлым летом - тогда они, конечно, еще дома жили - все уже крепко спали: и Шаньо, и Руди, и бабушка с дедушкой, да так храпели, что все вокруг дрожало. Не было только Лаци (Лаци в ресторане играет на скрипке и домой приходит поздно).

И вдруг раздался грохот, будто контрабас уронили, а потом кто-то как заорет: "Уй-юй-юй-юй!"

Это Маро, приятель Руди, в окно прыгнул. Кати подскочила, как мячик, и так, ну так хохотала, что в кладовке кастрюльки звенели! А Маро все крутился посреди комнаты да орал благим матом, пока в него башмаком не запустили. Тут Кати еще пуще расхохоталась, а бабушка вытолкала Маро на улицу и пригрозила: если он еще раз устроит такое представление, обломает кочергу об его спину...

Ох, бабушка, бабушка! Очень любила Кати ходить с нею на базар - бабушка торговала там фундуком и чищеным грецким орехом. А еще она продавала ваниль и перец, но об этом молчок! Бывало, чуть свет, еще и петухи не кукарекают, бабушка скажет: "Кати, на базар!" - и Кати радостно вскакивает. Больше всего ей нравилось, когда бабушка начинала выкладывать мешки и мешочки: из большого - маленькие, из них - еще меньше. В самом большом мешке был фундук; между прочим, это самый красивый их мешок - в красную клетку, как простыни у Надьхаю. Надьхаю вообще очень бережливые, у них и в самом деле простыни есть. И наволочки!.. Мешочек с ванилью маленький, в голубую полоску, но его никогда не вытаскивали на свет божий; он лежал в большом мешке, и продавали ваниль только тем, кто сам попросит. Про грецкие орехи ничего интересного не расскажешь, их насыпали в мешок обыкновенного мешочного цвета. Иное дело - птичий корм! Полотняный мешочек, в котором он лежал, был особенный: одна половинка у него была в синий горошек, а на другой половинке дети играли в серсо. Кати всегда его так поворачивала, чтобы горошек был виден покупателям, а дети - ей самой.

Бабушка сидела обычно на перевернутом ящике, а Кати устраивалась на мешке и из-под прилавка следила за происходящим. Бабушка зазывала тоненьким голосом:

"Грецкий орех, фундук, прошу пожалуйста! Сколько вам?"

Кати-то знала, что та женщина, которую бабушка сейчас уговаривает, и не думает покупать фундук. Если человек остановился, это еще ничего не значит. Если в их сторону повернулся - значит, раздумывает. Ну, а если уж прямо подходит, тогда все в порядке: бабушка всучит ему прошлогодний орешек.

Так и сидела Кати под столом, обхватив колени, и рассматривала ноги покупателей. Вот подходит пара запыленных сапог, а с другой стороны приближаются черные туфли с пуговками. Вдруг те и другие остановились друг против друга, словно приклеились. Постояли они так, постояли, а потом сапоги вдруг повернулись и пошли вместе с туфельками...

Однажды перед Катиным носом проплыла гусыня в корзинке. Сперва она поплыла было к соседнему столику, но потом вернулась обратно. Немножко повисела и вдруг вместе с корзиной плюхнулась на землю. Гусыня возилась в корзине, устраиваясь и так и эдак, потом высунула клюв наружу и задумалась. Вскоре она, видно, что-то надумала, потому что вдруг взяла да и выбралась из корзины. Кати, подавшись вперед, следила за ней во все глаза. Ей казалось, что гусыня сейчас, вот сейчас тряхнет перьями и превратится в прекрасную принцессу. Но ничего такого не произошло. Гусыня просто проковыляла через дорожку и исчезла под столом, где торговали овощами. А тем временем тетка, поставившая корзину, доказывала у Кати над головой, что орехи горчат и бабушка должна продать ей дешевле.

"Если горчат, зачем покупает?" - подумала Кати и вдруг обрадовалась, что теткина гусыня сбежала.

В эту минуту рука в черном свитере потянулась книзу, пошарила в воздухе и, поймав ручку корзины, с силой подхватила ее. И тут же выпустила.

"Гусь! Где мой гусь?" - взвизгнула тетка.

Корзинку сразу окружило множество сапог, туфель, ботинок, даже босых ног, и все они вертелись, топтались на месте - только Лаци и не хватало, с его скрипкой. А потом показалась понурая голова гусыни, болтавшаяся возле чьей-то штанины, - и туфли, сапоги, ботинки разбрелись кто куда...

Сидит Кати на окне, забранном решеткой, и у нее совсем затекли ноги. Она попробовала просунуть их сквозь решетку, но это не удалось. И такая ее взяла тут злость, что 

она зубами бы вцепилась в решетку - будь эта решетка не из железа, а, скажем, из колбасы, Кати мигом бы ее перегрызла, а уж тогда поминай как звали - не остановилась бы Кати до самого вокзала! Вскочила бы в первый попавшийся поезд и умчалась бы домой - только Будапешт ее и видел!

Вот бы Яни-мороженщик обрадовался! Да Кати и с поезда не успела бы сойти, а Яни уже совал бы ей в руки стаканчики с мороженым.

"Скорей, скорей! - тараторил бы он. - Помоги продавать, беги вперед, прямо к паровозу, по два форинта штука, смотри не забудь, по два форинта!.."

Яни говорил это всякий раз, как видел ее, и Кати всякий раз преспокойно слушала. Но...

Но стоило бабушке выпустить ее из виду, как Кати выскальзывала за дверь и во весь дух мчалась на станцию, где Яни уже поджидал ее во всеоружии - с ведерком льда и в неизменной своей белой полотняной куртке. Честно говоря, называть куртку белой можно было лишь условно, как Калмана Бубу - ответственным за дисциплину. Буба шалил и проказничал ничуть не меньше остальных ребят, но учитель в один прекрасный день все же объявил его "ответственным". Вот и Яни объявил свою куртку белой, хотя никому другому это и в голову бы не пришло. К тому же куртка отливала всеми цветами радуги - то были следы самых различных сортов мороженого, от ванильного до клубничного. На куртке пестрели даже шоколадные пятна, хотя Кати не помнила, чтобы они хоть раз торговали шоколадным мороженым.

Эх, окажись Кати сейчас дома, Яни сразу сунул бы ей в руки холодные бумажные стаканчики, а когда будапештский скорый погрохочет дальше, предложил бы стаканчик на выбор: хочешь - бери ванильное, хочешь - абрикосовое.

А потом побежала бы Кати домой, прямо через заросли акаций, так ведь ближе! За развалинами кирпичного завода уже видна их улица - Сажная. На самом деле она не Сажная, а улица Данко1, так и на табличке написано, что висит на крайнем доме, но все называют ее по старинке Сажной.

Вошла бы она на кухню, а там бабушка. Сидит, бобы перебирает. Небось и головы не подняла бы, только и сказала б: "Долгонько пропадала!"

Уткнулась бы тогда Кати лицом в черную оборчатую, всю в жирных пятнах юбку бабушки и поклялась бы: "Никогда больше не уеду!.."

От этих мыслей Кати совсем расстроилась и, наверное, тут же бы разревелась, не вспомнись ей вдруг пештский вокзал.

А что расстроилась, так это понятно. Еще бы, когда все ее покинули! Тетя Бёшке на работе, папа договаривается о чем-то в кооперативе вязальщиков корзин, где он будет работать, Руди и Шаньо пошли на кирпичный завод устраиваться... А ее просто заперли в комнате, и все.

Хорошо еще, что она про пештский вокзал вспомнила! Жаль было перебираться в Пешт, но ради вокзала этого - стоило! Дома и за неделю столько событий не произойдет, сколько на Восточном вокзале за один только час.

Когда они выбрались все на перрон, Кати посмотрела на папу и спросила:

"А твоя шляпа?"

Всем кагалом повернули они обратно к вагону - разыскивать шляпу, которую папа купил на радостях в честь рождения Кати, ровно десять лет назад, и с тех пор не расставался с ней ни зимой, ни летом. Ясное дело, что у него не было никакого желания взять да и подарить ее сейчас поезду!.. Руди уже за поручни ухватился, как вдруг поезд тронулся и пошел задним ходом. Тогда они ринулись вдогонку: впереди папа, потом Руди, следом Шаньо, а позади всех запыхавшаяся Кати. А из вагона смотрел на них проводник и так хохотал, что едва из окна не вывалился. Глаза у Кати сердито сверкнули. "Тебе-то хорошо, - подумала она, - у тебя шляпа вон она, на голове, а бедный папа потерял свою... А ведь он так привык к ней за эти десять лет!"