Анатолий Ткаченко - Деревенская жизнь Туки Тукина

Анатолий Ткаченко

Деревенская жизнь Туки Тукина

Тука проснулся и, не открывая глаз — они были очень липкие, — потихоньку сполз с кровати. На полу, прохладном с ночи, он подремал еще немного и сразу распахнул глаза. Свет ударил ему внутрь, оглушил, удивил своей внезапной силой. Так было каждый день, Тука привык и все равно пугался: наверное, потому, что не думая, вдруг догадывался о жарком, трудном, огромном дне, который был весь еще впереди, который надо прожить по минутам и часам, начиная с этого мгновения — встречи с утренним степным солнцем.

Сестренка Муська спала, всхлипывая, прикрыв ладошками лицо: ее мучили мухи. Она будет спать долго, пока не устанет от мух и жары, после, повозившись, сядет на кровати и заревет. Успокоить ее — самое нелегкое дело; и Тука, отвернувшись от Муськи, осторожно стянул с табуретки штаны.

Во дворе очень светло, и потому кажется пустынно и скучно. Кудахтала курица. «Снеслась», — подумал Тука. Далеко, в конце села, стучала машина. «На току, зерночистилка», — решил Тука, поднялся на ноги, покачиваясь, пошел к столу. Молоко кислое, молоко свежее, вареные яйца, хлеб под полотенцем, картошка (в мундире, чтобы ее мухи не ели) — это была пища им с Муськой.

Есть ничуть не хотелось. Разве это еда? Это — питание. И отец всегда говорит: «Ты, Тука, питайся, если мужиком хочешь сделаться». Может, от картошки скорей мужиком сделаешься, но настоящая еда — в магазине, а самая настоящая — в городе: мороженое «пломбир», пирожное «эклер», лимонад и разное другое в коробках и банках. О ней можно только мечтать, даже с Муськой поговорить нельзя: начнет хныкать, просить мороженое. Она не понимает, что питаться все равно надо, что молоко, картошка и хлеб — «надежный харч». Раньше мать конфеты или сахар оставляла, теперь вечером понемногу выдает. Правильно делает. Тука еще может терпеть, а Муська весь день себе аппетит портит.

Съел два яйца, одну картошку с солью, выпил банку кислого молока — отдышался, будто тяжело поработал, и, сразу позабыв о еде, вышел в сени. Здесь было сонно и сумеречно, пахло старой огуречной бочкой, слепо летали, шлепались в стены мухи, и в ведре с водой жужжал, захлебывался какой-то жук. Поддел его ковшом, выплеснул на пол: «Пусть живет!» Толкнул коленом дверь и остановился на пороге: со двора, с улицы, из всей степи пахнул ему в лицо, разом обдал с ног до головы яркий сухой жар, будто открылась огромная печная духовка, в которой белыми булками пеклись глиняные дома поселка, коровы на буром холме, горячо кипела, пенилась речка.

«Ничего, я не боюсь, — подумал Тука, — и другие не помрут, это только кажется. Главное — работать надо, чтобы совсем позабыть о жаре».

Вчера он перетаскивал кучу песка с середины двора к забору: решил, что у забора песку будет лучше — там все-таки тень, а здесь солнце жарит его. Хоть он и песок — жалко. Придется печку этим песком чинить, дом ремонтировать… Половину кучи перетаскал. Муську заставил маленьким ведерком помогать. Хорошо поработали, даже Муське понравилось: не хныкала, конфет не клянчила. Только вечером неприятность получилась: приехала с поля мать, увидела две кучи песка, рассердилась, шлепнула Туку по затылку. И отец очень огорчительно усмехнулся.

Сегодня неизвестно что делать. Надо подумать. Тука сел на ступеньку крыльца, оглядел двор. Увидел тележку на трех железных колесах, за ней была конура, в конуре спал Космач. Сразу придумал. Можно впрячь Космача в тележку и поехать к речке за талой. Нарубить, домой привезти. Тала пригодится для чего-нибудь: плетень подгородить, помидорные кусты подвязать, хорошо еще корзину сплести. В хозяйстве всякие вещи нужны.

Тука пошел к конуре, выволок за ошейник Космача, подтащил к тележке. Пес, совсем дурной от жары, скулил, скалил зубы: из всех занятий в жизни он любил больше всего жрать и спать. И воняло от него шерстью и собакой невыносимо. Тука втолкнул Космача между оглоблями тележки и тут вспомнил, что ехать сейчас сразу нельзя — надо подождать, пока проснется Муська. Бросить ее одну он не может: заревется до смерти. «Подожду», — сказал Тука, пнув Космача под хвост. Пес рявкнул, кувыркнулся, клубком рыжей шерсти вкатился в конуру.

«Вонючий, лодырь и… еще блохастый». Хуже Тука не знал как обозвать своего пса. Зря ему сначала дали имя «Космос». Стыдно просто за такое красивое имя. Тука никогда бы так не назвал. Это отец надумал: как раз в то время Лайку в космос запустили, а этот, блохастый, к ним во двор приблудился. Отец выпивал за космос, накормил собаку, привязал, хотел Лайкой назвать! Но оказалось: блохастый — мужского рода. И досталось ему сначала замечательное имя Космос. После Тука самостоятельно Космачом переименовал.

В соседнем дворе послышался стук — били железом о железо. Тука подошел к плетню, глянул в дыру. Васька Козулько колотил молотком по ржавой трубе.

— Ты чего? — спросил Тука.

— Тука-тук, Тукин-тук! — захохотал Васька.

Балбес, конечно, хоть и в четвертом классе учился.

Тука третий окончил и уже знает, что дразниться нехорошо. Дразнятся, когда не придумают, что интересного сказать или трусость свою не хотят выдать. Ну, если бы Васька сам что-нибудь придумал, — тогда еще другое дело. А то «Туркин» — это фамилия Туки (всякий знает, фамилия не рубашка — в магазине другую не купишь), Тукой его Муська прозвала, потому что выговорить «Толька» не может.

— Тука-тук! — радовался Васька, будто ему за это килограмм шоколадных конфет пообещали. Он позабыл, зачем начал стучать по трубе, колотил как попало, лишь бы шума больше было. Тука сморщил от злости нос, просунул в дыру кулак. Васька завизжал от удовольствия: как же, удалось рассердить соседа!

Тука отвернулся, чтобы не обозвать Ваську «соплей» (а это очень к нему подходило: даже в самую засушливую погоду у Васьки под носом слякоть). Лень было ругаться с самого утра, да и злость на Ваську уже прошла; главное — отвернуться, не смотреть на его конопатую рожу. Тука вспомнил Кольку Собакина — вот кому действительно достается от своей фамилии! — и совсем успокоился.

Пошел к колодцу, заглянул в темень, в глубину, подышал холодом, увидел тихую, темную воду, себя, перевернутого лицом кверху. Захотелось пить. Раскрутил ворот, достал полное, плещущее ведро, напился через край. В животе сделалось холодно, Тука вздрогнул и припомнил, как лазил в колодец звезды смотреть.

В тот день Васькин брат, семиклассник Володька, не пошел на ток зерно перелопачивать, отдых незаконный себе устроил. Влез в дыру вместе с Васькой, подразнил Космача, сорвал в огороде два зеленых помидора — один съел, другой разбил о плетень, — попросил чего-нибудь «порубать». Тука принес картошку, молоко, яйца. Володька порубал все, даже Муське не оставил. После закурил сигарету (у отца, наверное, одну украл) и сказал, что если залезть в колодец, к самой воде, то можно днем увидеть звезды. Тука не поверил, закрутил головой, и Васька тоже не поверил, но помалкивал: боялся рассердить старшего брата. Володька, презирая Туку, сплюнул через губу далеко и метко — сонному петуху в глаз, и ушел к себе домой спать. Васька с Тукой стали спорить: кому лезть в колодец? Каждому хотелось увидеть звезды, но чтобы лез другой — будто чужими глазами можно что-нибудь посмотреть. Тука первым решил согласиться: не спорить же было до самой ночи, когда и так звезды появятся. И Муська согласилась, чтобы он лез и достал ей со дна колодца маленькую звездочку — она будет сосать ее, как леденец. Еще через некоторое время совсем договорились: Тука сел в пустое ведро, и Васька, изо всех сил держа ворот, стал потихоньку опускать его вниз. Сначала было все нормально, Тука, зажмурив глаза, погружался в холод; а после у Васьки что-то сорвалось, ворот завертелся, и Тука шлепнулся в воду. Страшно перепугался, хотел утонуть, но глубины было чуть выше колен, вскочил и, наверное, сильно заорал: он плохо помнит, что там делал на дне колодца. Про звезды, конечно, позабыл. Минут через пять Туку, верхом на ведре, вытащила из колодца Васькина бабка. Вечером отец выпорол его, и всю ночь ему снились звезды — они сыпались из глаз Туки в колодец, позванивали.

Еще отхлебнув, чтобы дольше продержался в животе колодезный холод, Тука отнес ведро к куриному корыту, вылил: в такую жару всем хочется пить.

В летнем щелястом хлеве завозился, кисло захрюкал поросенок: наверное, услышал бульканье воды, захотел есть. Надо накормить. Тука снял задвижку на двери сарая, забрался в ларь, нагреб полное ведро отрубей. Каждый день он подкармливает поросенка: жалко, маленький и визжит, как ребенок. Но Тукина мать не знает об этом. Она радуется, что поросенок хорошо растет (с картофельной ботвы и прошлогоднего бурака). Интересно, что она скажет, когда заглянет в пустой ларь? Про это лучше не думать: портится хорошее настроение, и даже не хочется смотреть, как поросенок быстренько поедает вкусную кашу, словно понимает, что она ворованная.