Александр Ремез - Рассказ о любви

Александр Ремез

Рассказ о любви

О любви. Это будет рассказ о любви. Посмотрим, что получится. Что выйдет, посмотрим.

Ученик 9 «б» класса Калашников славился на всю школу.

Школа эта шла впереди по успеваемости в районе, догоняла кого-то по сбору макулатуры и обгоняла по металлолому. Многие другие школы могли лишь позавидовать ее высоким спортивным достижениям. Четкая работа кружков не знала себе равных.

Но существовал девятиклассник Калашников.

Фамилия Калашникова выскакивала на каждом педсовете и очередном родительском собрании.

Калашникова ругали часто. Но он не обижался. На это у него не хватило бы серьезности — обидеться. Он был страшно несерьезный ученик.

Ругали его так часто, что похвалить уже времени не хватало. А похвалить было за что. За довольно тесным частоколом двоек по алгебре проглядывали пятерки за сочинения по литературе.

Почему-то, традиция такая, что ли, — если ученик получает четверки и пятерки по математике, и тройки — по истории, литературе — это ученик хороший. Если наоборот — плохой. Пиши пропало!

Но что это, — спросят меня, — все про Калашникова да про Калашникова. А про любовь где?

Про любовь же договорились. Все правильно. Про любовь.

Однажды Калашников вернулся из школы домой.

Снял пальто и прошел в комнату. И тут залился голосистый телефон. Телефон был совсем новенький. Его недавно поставили. Звонки у него были громкие и радостные.

Калашникову звонили очень редко. Он даже подумал — кто бы это мог быть?

Снял трубку и сказал:

— Алло!

Но он ничего не услышал. Телефон молчал.

— Алло! — повторил Калашников громче.

На кухне, шипя, что-то жарилось, и Калашникову показалось, что из-за этого он ничего не слышал.

— Да, я слушаю, — почти крикнул он.

И тут же в ответ запрыгали в трубке коротенькие быстрые гудочки. Калашников пожал плечами и положил трубку.

Опять не то, — слышу я чей-то голос. — Любовь где, где же любовь? Куда запрятали?

Любовь? Любовь-то уже и началась.

Калашников был влюблен.

По нему, конечно, это не было заметно, на лбу не написано. Не томился он, не чиркал записок, никого не провожал и ни с кем из девочек не заговаривал.

И не то чтобы он был стеснительный, нет. Просто Калашников был влюблен по-своему. И влюбленность свою внешне никак не выказывал. Не вздыхал. И на улучшении успеваемости влюбленность не сказалась.

Нет, Таня Поташова не считалась первой красавицей. Да, она заметно проигрывала Алле Виноградовой или, скажем, Люде Голубицкой. Вот Алле и Люде записки писали, домой их провожали, кто-то с кем-то даже целовался.

Калашников, один-единственный во всем классе, любил Таню Поташову. Он один-единственный знал, что Таня — очень красивая.

И — в отличие от Виноградовой и Голубицкой, неистовых модниц, носивших самые узкие и короткие юбки и самые широкие и длинные пальто в классе, Таня одевалась самым нормальным образом.

Но Калашников ее все равно заметил.

Он влюбился в нее на экзамене по геометрии за 8-й класс. Калашников стоял у доски и, сильно путаясь в перпендикулярах и параллельных прямых решал свою задачу. А у другой доски Таня доказывала свою теорему. О, это была чудная теорема.

Калашников знал, что теорему эту очень давно доказал один умный человек, по фамилии Пифагор. Но тогда он забыл об этом. Тогда Пифагор не существовал для Калашникова.

Теорему доказывала Таня. И он смотрел, как она доказывала старую теорему о странных отношениях катетов и гипотенузы. Ему бы свою задачу решать, а он смотрел.

Она доказала. А он почувствовал, что влюбился.

И решил задачу. Непонятно почему. На четверку.

Такова была история любви Калашникова. Вернее, ее начало. И вот однажды снова в его квартире раздался звонок и снова молчала снятая телефонная трубка.

— Алло! — несколько раз повторил Калашников. — Алло! Алло!

Но никто не отозвался.

И сердитые маленькие гудочки опять запульсировали в трубке. Калашников и на этот звонок не обратил внимания. А затем…

Затем звонить начали каждый день. Иногда по два раза. И Калашников очень скоро привык к этим звонкам и молчаливому собеседнику по ту сторону провода.

Калашников решил для себя, что звонит Таня Поташова.

«А почему и в самом деле не она? — думал он. — Кому же еще звонить и вот так молчать? Она же ведь не знает, что я ее люблю. Вот и молчит».

Иногда ему приходила в голову смелая мысль. Ему хотелось крикнуть в пластмассовую решетку: «Таня, это ты?»

А в школе спросить у Тани было попросту немыслимо. Ну, как про это спросить?

Но когда Калашников поворачивался на своей парте во время рассказа учителя о необыкновенных свойствах солей азотной кислоты, он ловил Танин взгляд, направленный прямо на него. На него, а не на портрет старика Менделеева на стене.

Их взгляды встречались. И Калашников отворачивался.

— Если звонит она, — рассуждал он, — значит, она меня любит. Уж там не знаю, за что и почему. Ну, а раз так, она должна знать, что я тоже, тоже! Нужно ей позвонить.

Но Калашников не знал Таниного телефона. А спросить не решался.

Оставалось одно.

Великое дело — классный журнал. Он содержит в себе массу полезных сведений.

Здесь в строго алфавитном порядке расположены фамилии всех учеников класса. В разграфленных столбцах выведены заботливой рукой учителя перпендикулярные единицы, замысловатые двойки, извилистые тройки, квадратные четверки, полумесяцы пятерок с палочкой наверху.

Кроме всего прочего, есть в этом журнале адреса и телефоны учащихся. Всех, без исключения. В строго алфавитном порядке.

Ну, а теперь вы поняли, что придумал Калашников.

Да, он решил во что бы то ни стало достать классный журнал. Переписать Танин телефон. Затем Калашников предполагал возвратить журнал на законное его место в учительскую, на полочку с переборками.

Незаметно взять журнал оказалось трудной задачей. Как назло ни один учитель ни разу не выпустил его из рук, ни разу не положил на видное место. Учителя передавали друг другу журнал, как бегуны на длинной дистанции передают эстафету.

После занятий журнал попал в руки Веры Павловны, которая, по обыкновению, в конце дня смотрела, кто сколько за день пропустил уроков и получил двоек.

И вот тут Калашников придумал.

Мимо проходила Люда Голубицкая. Калашников остановил ее.

— Позови Веру Павловну в канцелярию. Ее к телефону…

Люда молча кивнула и вошла в учительскую. Калашников стоял в коридоре напротив двери в учительскую и ждал. Он увидел, как Вера Павловна вышла, оставив на столе раскрытый журнал, а Люда вышла вслед за ней. В распоряжении Калашникова было всего минуты две.

Именно этого времени достаточно, чтобы Вера Павловна дошла до канцелярии, убедилась в том, что никто ее к телефону не звал, и вернулась в учительскую.

Но Калашников не стал торопиться. Он не вбежал в учительскую, не схватил журнал и не понесся с ним по коридорам и лестницам.

Напротив, он как можно медленнее подошел к столу. Закрыл журнал. Взял его и пошел к выходу. Держа журнал и не ускоряя шага, Калашников миновал полупустой зал, открыл портфель и вложил в него журнал в серой обложке.

15-45-44

Телефон Тани Поташовой был у Калашникова.

15-45-44. Шесть веселых цифр. 15-45-44.

Нужно сегодня же позвонить.

Подойдя к телефону, Калашников перелистал журнал, рассматривая свои оценки. За этим занятием его и застал телефонный звонок.

Телефон молчал. Вернее, нет. Он дышал. Чье-то дыхание вибрировало в трубке.

Калашников спросил:

— Кто это там дышит?

И как только на той стороне повесили трубку, Калашников не стал слушать гудочки, а быстро набрал номер.

15-45-44. Шесть коротких поворотов диска. Гудок. И сразу треск снятой трубки.

— Алло!

Ее голос. Таня сняла трубку сразу. Значит, только что, минуту назад, была у телефона.

— Алло!

«Таня, — хотел он сказать. — Танечка! Это я, Калашников. Давай не будем молчать. Давай скажем друг другу…»

— Алло!

И он повесил трубку.

Гудочки невесело запищали. В их тонком писке Калашников услышал упрек. И он нажал на рычажки.

15-45-44. Уже не заглядывая в журнал, Калашников крутил диск.

И опять с первого гудка Таня сняла трубку.

— Алло! Вы меня слышите?..

«Да-да, — кричал про себя Калашников. — Слышу! Таня!»

— Говорите!..

Он открыл рот, хотел сказать: «Таня!» Но что-то не дало ему это сказать, и он зло бросил трубку.

Калашников сидел около телефонного столика и непонимающе смотрел в журнал. Раздался звонок. Калашников с какой-то даже радостью рванул трубку.