Владислав Бахревский - Тихая плакса

Владислав Анатольевич Бахревский

Тихая плакса

Не знаю, с чего и начать эту очень грустную историю.

Жил-был мальчик по имени Антоша. За все десять лет его жизни ничего замечательного, чудесного или хоть немножко необычайного с ним не приключалось. Он жил-был, ел, пил, учился… И может, никто бы и не узнал, какой это отважный и верный в дружбе человек, если бы не девочка Клаша.

Девочка Клаша сидела с Антошей за одной партой. Это была очень тихая девочка. Она умела так незаметно жить все четыре и даже пять уроков, что Антоша иногда совершенно забывал о ней, словно сидел один. Но когда Антоше что-нибудь было нужно, Клаша тотчас приходила ему на помощь. Забудет линейку, Клаша обязательно выручит: у неё и линейка есть и ещё угольник. Кончились в ручке чернила, а Клаша уже достаёт из пенала запасную ручку. Или ещё слово «корова». Каждому известно, что писать надо: «Ко-ро-ва». Антоша тоже об этом знал, но однажды он полдня твердил на все лады: «Кирова — карова, Кирова — карова, кирова — карова». До того задурил себе голову, что перестал сам себе верить. Если в диктанте встречалась бедная корова, Антоша смотрел не в тетрадку, а на Клашу. И она, зная его беду, складывала губы дудочкой и шептала: «Ко-о!»

Что и говорить, Клаша была добрая девочка, и училась она хорошо, но прозвище к ней пристало противное. Ребята звали её «слёзки кап-кап» или «тихая плакса».

Удивительное дело! Клаша не проливала слёз, когда и мальчишка бы заплакал. Ей вырвали сразу два зуба — молчала. Со всего разбега упала на асфальт: колени ободрала, ладони — ни слезинки. Но плакала она почти каждый день. Сидит на уроке, и вдруг: кап-кап — и две дорожки по щекам.

И на переменках плакала. Встанет у окошка, словно бы засмотрелась, а у самой веки набрякшие, глаза красные и нос хлюпает.

Когда Клаша плакала, Антоша отворачивался от неё, глядел в одну точку: ничего не видел, никого не слышал, и дома в тот день жилось ему неуютно. За обедом только вид делал, что ест, к телевизору не подходил, уроки делал долго и всё ошибался… Сердился про себя на Клашу: «Ну чего она!» И, неизвестно почему, стыдно было.

Людям надо помогать.

И, чтобы не сидеть сложа руки, стал Антоша провожать Клашу до самого дома: может, у неё обидчик есть? Провожать девочку — мальчишки засмеют. И Антоша пропускал Клашу вперёд и шёл следом, прячась за углами домов.

Обидчиков не видно было, и однажды Антоша сказал соседке:

— Если тебе нужно какое-нибудь редкое лекарство, чтоб вылечить твоего папу или твою маму, ты только принеси рецепт. У меня мама в аптеке работает, я её очень попрошу, и она добудет лекарство.

— У меня нет мамы, у меня мачеха, — сказала Клаша, и слезы так и полились из её глаз.

Антоша знал: в сказках мачехи плохие, а в кино — хорошие. В жизни он был знаком с одной мачехой, с маминой подругой, тётей Зосей. Тётя Зося была весёлая, красивая. Она приходила к ним в гости с цветами, обязательно с каким-нибудь замечательным тортом или диковинной коробкой конфет. Если пришла тётя Зося, значит, в доме праздник.

— Почему ты не приведёшь к нам свою падчерицу? — спросила однажды Антошина мама.

— Ну уж нет! — замахала руками тётя Зося. — Я у вас отдыхаю от этой злой и капризной девочки. Она со мной почти не разговаривает, только смотрит, как сова, не мигая. Я её боюсь. Случись со мной несчастье, она будет радоваться.

И тётя Зося, сделав жалобное лицо, прижалась ухом к мордочке своей чёрно-бурой лисы. Тётя Зося никогда не снимала с плеч свою лису, пушистую, с серебряной спинкой, с лапками. Лиса скалила острые белые зубы, и казалось, что она улыбается.

Однажды Антоша набрался храбрости и пошёл проводить Клашу не таясь. Ему хотелось сделать для неё что-то доброе, и он взял её портфель.

— Она тебя мучает? — спросил Антоша.

— Нет. Она варит по утрам кашу из «Геркулеса» и говорит, что это полезно для здоровья. Когда мама варила геркулесовую кашу, папа даже пробовать не хотел, а теперь ест.

— И ты из-за этого плачешь? — удивился Антоша.

— Плачу, — призналась Клаша.

— Может, она не очень плохая?

— Плохая! Она очень плохая! — тихо и твёрдо сказала Клаша. — Она сняла со стены фотографию мамы и повесила медведицу с медвежатами. Я всегда любила эту картину, а теперь ненавижу.

Клаша отняла у Антоши портфель и убежала.

На следующий день уже на первом уроке Антоша увидал, как расплываются чернила на Клашиной тетрадке.

— Ты чего? — спросил он её.

Девочка не ответила, но когда прозвенел последний звонок, вдруг всё рассказала:

— Она… она… она… вынула из альбома мамины фотографии и вставила свои.

— Принеси завтра альбом в школу, — сказал Антоша. — Мы ей покажем.

Клаша альбом принесла, но всё-таки спросила:

— Что ты хочешь сделать?

— Я нарисую твоей бабе-яге рога и усы, а чтоб не подумала на тебя, всюду распишусь: «Мститель Ант.». Согласна?

— Согласна!

Антоша открыл альбом и увидал тётю Зосю.

Всё это случилось перед самым Новым годом. В тот день им выдали табели и пригласили на ёлку.

На ёлку Клаша не пришла.

…Антоша долго бродил вокруг её дома, но девочки на улице не видно было, а в окна не заглянешь: Клаша жила на пятом этаже.

Тогда он решил действовать.

Тётя Зося со своим мужем собиралась встречать Новый год у них. Она придёт к ним, и вот тогда…

Тётя Зося пришла раньше других гостей. Она принесла цветы, а Антоше подарила семь гномиков, весёлых белобородых братцев в красных колпачках.

Антоша взял подарок. Пробормотал «спасибо» и забился в угол, стыдясь своей трусости. Он понял, что ничего не скажет, ни одного слова.

Тётя Зося принялась помогать маме на кухне и, боясь запачкать, сняла свою лису.

Антоша стоял под дверью и подслушивал. Это было ужасно, но ведь надо же узнать, почему Клаша не была на ёлке. Наверное, наказана за испорченный альбом.

И он услышал наконец:

— Ты знаешь, какой подарок мне сделала моя падчерица? Я-то её одела как куколку. За меховыми сапожками весь город обегала. Вымаливала, переплачивала.

— Что же она сделала? — спросила мама.

— Изгадила все мои фотографии.

— Может, девочку психиатру показать?

— Нет. Её не по врачам надо водить, а хорошенько бы выдрать. И ведь какая лгунья! Под каждой фотографией стоит подпись: «Мститель Ант.». Это, видите ли, не она рисовала мне усы, а её отважный рыцарь. Я отменила все ёлки для неё! Или пусть сознается во лжи, или назовёт негодника. Молчит. Сказать ей нечего.

Антоша, чтоб не выдать себя, на цыпочках ушёл от двери.

Вот их ёлка, но ему не до ёлки.

Лиса тёти Зоси, положив мордочку на лапки, следила за ним с дивана блестящими злыми глазами. Какие острые хищные у неё зубы, точь-в-точь как у тёти Зоси.

Антоша достал ножницы. Мех был на подкладке, кожа толстая. Не получилось. Тогда он пошёл в комнату отца, взял его опасную бритву и отрезал лисе голову.

Надел пальто, шапку, чтоб убежать, но потом шапку снял, повесил на место. Взял лису в одну руку, лисью голову в другую и вошёл на кухню.

— Так это ты — Ант! — тоненько взвизгнула тётя Зося. — Я вас обоих, я вас в колонию сдам, к малолетним преступникам! Ноги моей не будет в этом доме!

Вместо зимних карнавалов, вместо катания на лыжах, на коньках Антоша сидел теперь целые дни дома. Таков был приговор отца.

— Я не желаю из-за пакостей наших деток терять добрых друзей! — сказал отец матери. — У него теперь будет время подумать на досуге о своём поведении. Запомни: ты не мститель — падчерица Зоси окружена заботой, ты — пакостник. Мелкий пакостник.

Антоша думал о себе. Он был согласен с отцом, и вправду — пакостник. Не так действовал. Антоша знал, что нужно было сделать. Нужно было вместе с Клашей уехать в другой город или на какую-нибудь стройку, но для этого надо ещё вырасти…

Чтоб попусту себя не расстраивать, Антоша не торчал возле окна. Однажды сидел он, не зажигая света, забившись в уголок дивана. Отец и мама ушли в кинотеатр. Окна темнели, жизнь на улице утихала. И вдруг он услышал: стучат. В форточку. Антоша очень удивился. Клаша жила на пятом этаже, а они на самом верху башни, на четырнадцатом. Но если стучат, значит, кто-то просится в дом. Антоша открыл форточку, и в комнату влетел воробей.

Суматошно трепеща крыльями, он ударялся о потолок, о стены, и Антоша сразу понял: быть беде. Заворожённо смотрел он на тонконогую хрустальную цветочницу, убранную на зиму на шкаф, подальше от его, Антошиных, неловких рук.

То ли нужно было подставить к шкафу стул и снять вазу, то ли как-то усмирить воробья.

Антоша выскользнул на кухню, нашёл коробку с пшеном, вернулся в гостиную и высыпал половину банки на стол, на белую скатерть. В тот же миг на шкафу хрустально зазвенело, цветочница перекрутилась, перевалилась, грохнулась на пол, рассыпалась в сверкающие брызги.

— Ну, вот! — сказал Антоша притихшему воробью.