Анатолий Гриценко - Сказка о Старом Адмиралтейском Якоре

Не в некотором царстве, не в тридевятом государстве, а произошло это недалеко от нас, на берегу теплого Азовского моря.

Лето в тот год было капризным: то небывалая жара накаляла все кругом и стоял мертвый штиль, то налетали грозы и сердитые штормы. И ветры все больше дули с моря. Далеко было слышно, как волны били в высокий берег. Казалось, что морю тесно, и потому оно так свирепо кидается на скалы и глинистые кручи.

Били волны в берег, били, и вот в нескольких километрах от поселка Красный Десант свалился с подмытого обрыва большой неуклюжий Якорь. Упал он с глухим звоном, тяжело перевернулся и замер у линии прибоя, опершись на шток, как на локоть.

Это был старый-старый Адмиралтейский Якорь. Он и сам не помнил, сколько лет пролежал в земле на этом пустынном берегу, но был рад, что снова видит солнце, что снова, как много лет назад, обдувает его соленый ветер, что слышит он голоса чаек и рокот неспокойного моря. Волны окатывали его, смывая налипшую на бока глину, и эти прикосновения будили в Якоре давние воспоминания…

И увидел Старый Якорь ту роковую ночь, когда навсегда расстался с последним пароходом, на котором служил. Началась гражданская война, и мирный грузовой пароход «Афанасий Никитин» переделали в военный. Много революционных моряков вез он в ту ночь к Крыму, где окопались белогвардейцы. Бесшумно подкрался пароход к берегу, ткнулся носом в самый обрыв, и тотчас стали прыгать с него люди, опоясанные пулеметными лентами, и исчезать в темноте. Они уносили с собой оружие, выкатывали на берег пушки. Матросы двигались, словно призраки. Красные десантники с тыла шли на штурм Перекопа, чтобы помочь бойцам командарма Михаила Васильевича Фрунзе, которые в эти минуты вброд переходили Сиваш, подкрадывались к проволочным заграждениям.

Тихой-тихой была эта ночь. Только вздыхало море, перекатывая гальку…

И вдруг пароход вздрогнул от страшного взрыва. Столб огня взметнулся над носовым трюмом, лопнула палуба. Якорь почувствовал, что его швырнуло куда-то в темноту, словно щепку, и засыпало землей…

Сколько лет прошло с тех пор? Десять, пятьдесят, сто? Какими стали люди, земля, море?..

Бегут и бегут к берегу пенистые гребешки волн. Белые корабли проходят у горизонта. Чайки подлетают к Якорю, садятся на него и дремлют, отдыхая. Тихо вокруг, мирно на земле и на море.

Пустынным кажется осенний морской берег. На нем редко увидишь человека или лодку. Зато заметишь стекляшку или кусок дерева, ржавую железку и сколько угодно больших и малых, обкатанных волнами камней.

По ночам на пустынном берегу раздавались странные звуки: казалось, кто-то переговаривается друг с другом, вздыхает, ахает.

В одну из черных, непроглядных ночей сквозь монотонный шорох дождя и мерный шум прибоя услышал Старый Адмиралтейский Якорь такой разговор.

— Я не просто стекляшка, — прозвенел чей-то тонкий голосок. — Когда-то давным-давно была я дном винной бутылки. И бутылка была не простой, а любимой бутылкой капитана. Была она оплетена гибкой цветной лозой, а длинное горлышко закрывалось фарфоровой пробкой. И пробка была не просто пробкой, а головкой забавного мальчишки с длинным носом и оттопыренными ушами…

На минуту из-за туч выглянула луна, и Якорь увидел круглую стекляшку. Вода легонько покачивала ее на гальке, и она позванивала.

— Однажды в сильный шторм бутылка упала со стола и разбилась. Меня выбросили за борт вместе с другими осколками. Много лет прошло… Мечтаю я попасть в руки хорошей доброй девочки, которая унесет меня отсюда вместе с другими стекляшками. Я бы рассказала ей много удивительных историй.

— А я уже и не мечтаю быть полезным людям, — печально сказал кусок дерева, из которого торчали ржавые кривые гвозди.

— А кем ты был? — глухо спросил большой белый камень.

— Грустно это вспоминать… Был я днищем рыбацкой шхуны. В сильную бурю ее разбило о скалы. Вот и носят меня по морю ветры. То прибьют к берегу, то снова плыву куда-то.

— Нет, у тебя не все потеряно, — заметил камень. — Ты еще можешь сгореть на костре, обогреть кого-нибудь.

Шумно ворочалось в ночи море. Робкие звезды, что изредка показывались из-за туч, вспыхивали и гасли на темной воде. Время от времени далеко среди волн появлялись огоньки и быстро таяли. Якорь с интересом прислушивался к беседе на берегу.

— А вот я потерял всякую надежду… — продолжал камень.-Видите холм? Все там сейчас пусто и голо. А когда-то стоял на холме красивый город, обнесенный каменной стеной. В городе жили мастеровые люди. Они делали ткани, глиняную посуду, украшения из металлов, торговали с заморскими странами. А я, обтесанный топором каменщика, лежал в крепостной стене этого города. Но пришли в эти места злые и жестокие люди. Они сожгли и разрушили город. Я скатился сюда с холма, и с тех пор по крупице гложет меня море, делает все круглее…

Якорь слушал неторопливый разговор на берегу под размеренный шум набегающих волн, и припомнились ему картины давних лет.

Было это еще при царе Петре Первом. Русское государство стремилось выйти к морям. И приказал Петр создать Адмиралтейства для строительства военных кораблей и всего того, что нужно для них. Было основано такое Адмиралтейство и в Воронеже. В литейных цехах лили пушки, в кузнях ковали якоря. Делали цепи, гвозди, пеньковые канаты. И, словно это было вчера, увидел Старый Адмиралтейский Якорь, как лежит он на широкой наковальне и ему нестерпимо горячо. А рядом, опершись грудью на ручку пудового молота, шумно дыша, стоит бородатый кузнец Федор. Кусочки окалины прилипли к его голым плечам. Еще дымится на нем парусиновый фартук. Он только что сделал последний удар по новорожденному Якорю и, переводя дух, любовался своей работой. С кончика его носа падали на Якорь капли пота и, высыхая, оставляли белесые пятка.

Это была первая влага, коснувшаяся его железного тела.

— Ну, будь здоров, — сказал Федор Якорю. — Живи с миром.

В горне ярко разгорался уголь, освещая красное лицо кузнеца. Два веселых огня стояли в его глазах.

…Самые живучие воспоминания-это воспоминания детства и юности, впечатления первых встреч, радостей, огорчений. Первая тропинка, по которой прошли твои ноги. Дом, в котором ты начал сознавать себя. Первый друг. Первая учительница. Первая прочитанная книга. Первая обида и первая удача. Много будет потом удач, радостей и обид, книг, друзей, учителей, домов, где ты будешь жить, дорог и тропинок. Многие уйдут из памяти. А те, первые, — навсегда с тобой. Им нет забвения. Они будут приходить в твои сны так реально и ярко, как-будто явились из вчерашнего дня…

Необычным было первое в жизни путешествие у Старого Адмиралтейского Якоря. Не по морю, а по земле. Много дней везли его в обозе на скрипучей телеге, по бескрайним полям.

Неторопливо переступая короткими ногами, мерно шли пегие волы, напрягая мускулистые шеи. Гремели ярма. У каждого воза двигался погонщик в полотняной рубахе, оставляя на дорожной пыли клетчатые следы лаптей. На возах, кроме якорей, лежали смоленые пеньковые канаты, цепи, бочки с дегтем.

— Чего везете? — спрашивали встречные.

— Якоря, — важно отвечали чумаки.

— Чего, чего?.. Товар какой али продукт?

— Иди откушай, век сыт будешь.

Люди трогали пальцами невиданные железные чудища, пробовали поднять, качали головами.

— Куда везете?

— В Таганий Рог для флоту. По указу царя Петра.

И снова скрип колес сливался в одну монотонную песню. Только поодаль от дороги посвистывали сурки, столбиками стоя у своих норок, да без умолку звенели в небе жаворонки. Чумаки проворно подкрадывались к суркам и, бросая палки, иногда убивали степного свистуна. А вечером вытапливали в казанке из освежованных тушек зверьков пахучий жир и мазали им натертые воловьи шеи.

Ночами благодать и прохлада опускались на землю. Ветер приносил горькие запахи сухой полыни и чабреца. Было тихо-тихо. Лишь стрекотали кузнечики, да похрупывали на зубах волов стебли травы. Трещали в костре дрова, да наевшиеся каши с салом чумаки храпели так, что вздрагивали звезды.

Под утро на широкие лапы Якоря садились капельки росы. Вода… Он еще не знал, сколько ему придется увидеть ее на своем веку.

И вскоре он увидел целое море воды. Это было в тот день, когда парусный фрегат* «Александр Пересвет», рассекая грудью волны, вышел из бухты. А Якорь, подвешенный на канатах к бушприту, плыл впереди корабля, и было ему и страшновато и радостно перед ширью и блеском моря. Крутая белогривая волна ударила в борт фрегата, разбилась и обдала Якорь брызгами, словно благословляла на трудную флотскую жизнь.