Алексей Кейзаров - Первый разведвзвод

Алексей Степанович Кейзаров

Первый разведвзвод

Пахучие груши

Первый разведвзвод — так нас зовут. Вернее, мы сами себя так зовем. Да еще дед Кузьма. Пока это тайна для всех.

Целую неделю мы мастерим автоматы и сабли. Мы — это Славка Дергачев, Олег Звонцов, Федя Лебедев и я, Ленька Пальчиков. Мастерим, когда тетка Аксинья на работе. Уйдет она из дому, а мы — тут как тут, у нового сруба, где лежит дранка для крыши. А когда тетка дома, то в войну играем.

Оружие у нас отличное. Новехонькое. Правда, быстро выходит из строя. Да не беда: дранки хватает. Лишь бы ножик острый — раз-раз: — и автомат готов.

Сегодня был жаркий бой. Славка с Федей разбиты наголову. У меня с Олегом на двоих один автомат остался — остальное оружие поломалось.

И вот мы все, вчетвером, уже лежим за огородами и посматриваем на дверь старенькой хатенки. Замка на двери нет, значит, тетка Аксинья дома…

А солнце печет, и так жарко, что у меня майка мокрой стала. Вот если бы стать невидимкой, пробраться в эту хату да часовую стрелку крутнуть на «3». Тогда бы Аксинья повесила замок на дверь и ушла на работу…

Но невидимок не бывает. Это мы отлично знаем.

Чтобы скорее прошло время, мы начинаем считать. До шестидесяти. По минуте. Сначала я, потом Олег, за ним Славка, затем Федя. А минуты считаем вместе.

На двадцать первой минуте тетка Аксинья вышла из хаты. На двадцать второй она уже шагала по улице.

Но нет, нас не проведешь! В три часа кончается обед, примерно через полчаса. Это мы точно знаем. Как таблицу умножения. Назубок!

А на тридцать пятой минуте я повернулся и увидел: на льняном поле полно женщин.

— Ну и чудак же ты, Славка! Говорил, она к соседке пошла. А вон где ее соседки.

— А кто первый сказал — назубок? — заспорил Славка.

И мы тут же начали бы новую битву, если было бы оружие.

Не теряя даром времени, принимаемся за дело. Ножики аж сверкают на солнце. Жиг — и пахучая стружка отлетает прямо к стене сруба. Жиг — вот и ствол готов.

— А ну, покажите, как выходит? — слышится голос деда Кузьмы.

Что это дед Кузьма, и глаз поднимать не надо. Видно по деревяшке. Свою ногу он за Сожем, в партизанах потерял… Мы не прячем свои перочинные ножики за спины. Даже с места не вскочили. Потому что не боимся деда Кузьмы. Знаем, что он не будет ругать за эту дранку.

С готовностью протягиваем еще недоделанные автоматы. Он вертит в руках полуобстроганные дощечки, недовольно хмурится и… швыряет их.

— Не годится! — и тяжело опускается на кучу дранок.

Мы удивлены, доказываем старому солдату, что это — как раз то, что нам нужно. Больше всех стараюсь я. Дед Кузьма сердито трясет черной с прожилками седины бородой:

— Не годится. Не тот матерьял!

— А где другой взять? — злюсь и я.

— Да вот же, вот! — Он берет покоробленную дощечку, сует мне под нос: — Первый сорт!

Ну да, выдумывай. Это же пропеллер, а не дощечка. Из нее автомата не сделаешь. Выйдет кривой ствол.

— Первый сорт, — повторяет дед Кузьма, и из-под насупленных бровей выглядывает хитринка.

И снова эта хитринка куда-то прячется. А дед поднимается, смотрит на кучи дощечек и ворчит:

— Ишь ты их, как поразворачивали! Попробуй теперь крышу крыть! Протечет, определенно протечет. Вдовья крыша…

И правда: мы так разбросали дощечки, что почти половина их оказалась на солнце. И они покоробились.

— А мы, — говорю я, — можем и сложить.

Деревянная нога перестала скрипеть. И над нашими головами гудит дедов голос:

— Тоже мне скажет. Сложить… Ты же не знаешь, как сложить.

Я поднимаю глаза и вижу над черной бородой добрую улыбку. Такая улыбка почти всегда, когда дед с нами говорит.

— А вы нам подскажете, — улыбаюсь и я.

— Подскажете, подскажете… Привык в школе к подсказкам, так и тут ему подсказывай.

А все-таки он нам показал, как складывать дощечки.

Пахнущие лесом штабеля выросли вровень с нами. Дед Кузьма положил на них дубовые чурбаки. Это для того, чтобы дощечки не покоробились, а покоробленные — выпрямились.

Только мы сложили четвертую тысячу, как приходит тетка Аксинья. Вот и попробуй теперь автомат смастерить… Да и в войну некогда играть. Надо бежать корову из стада встречать…

А тетка Аксинья, чтобы занять наши ничем не вооруженные руки, сует нам груши. Тоже мне замена! Груша — не автомат, не сабля, даже не штык. Разве граната? Да что с гранатой делать, ежели нет настоящего оружия?

— Да бери же ты, — говорит дед Кузьма. — Это особенные груши.

А мне неловко. Неудобно и Славке, Олегу, Феде. Они тоже краснеют.

Да, груши те же — кувшинки… Ну, за которыми мы лазили в сад, еще до обеда…

Мы бредем к мосту — встречать коров. И пробуем груши. Вкусные! Нет, не похожи на те.

Эти пахнут лесом — и сосной, и ольхой, и осиной. А на вкус — за уши не оттянешь!

Да, видно, мы в другой сад лазили, а не к тетке Аксинье.

Это я высказываю вслух.

Хлопцы молча кивают головами и за обе щеки уплетают пахучие груши.

Два мельника

А тут я вам расскажу про деда Кузьму. Потому что я, Олег, Федя и Славка подружились с ним, когда были еще в четвертом классе.

Он — мельник, единственный в нашей деревне. Да и не только в Осиновке. Нигде в округе не найдете вы ветряной мельницы. Правда, почти в каждой деревне мельники есть. Но разве то мельники? Подошел, включил рубильник — и заработала машина. А дед Кузьма — ого-о! Дед Кузьма — конечно, с нами вместе — повернет хвостовик, поставит крылья-махи против ветра, потом отпустит рычажок — и затрепещут по ветру полотнища-паруса, зашаркают жернова. И пошла-побежала белым ручейком теплая мука… Вот кто такой дед Кузьма!

Еще говорят, что он — старик с чудинкой. Рассказывают, дело было так. Семь лет назад построили новую мельницу и пригласили туда нашего деда. А он не пошел. Второй раз вызвали его в правление, а он сказал:

— Леса поредели, и ветрам простор. Так дайте мне хоть ветер мельницей ловить.

Не разрешили. Сказали, что он — отсталый человек, цепляется за старорежимное… Не разрешили, а дед Кузьма все равно на мельнице работает. Работает месяц, работает второй. Получают аванс, и он в контору пошел. Кассир руками разводит:

— Нету вам денег, Кузьма Иванович. Скасовали вашу должность на правлении…

— Скасовали, ну и пусть…

Целый год работал дед Кузьма, а ни рубля не заработал. Хорошо, что у него нет таких, у кого новые брюки «прогорают» на коленях за одну неделю… Бабка Ходора ворчала-ворчала да и перестала.

А потом кто-то написал в газету. Приехало аж трое — комиссия. И прямо на мельницу. Потом привезли туда и председателя колхоза. О чем там говорили, никто не знает. Только дед Кузьма с тех пор повеселел. И бесконечно твердит нам:

— Природу-матушку уважать нужно, и от того, что она дает, не отказываться…

С тех пор мы зачастили на мельницу. Залезем в самую башню — и перед тобой простор. Рядом вертятся и гремят деревянные шестерни и шатуны. А там внизу у ларя с мукой, весь белый, ну прямо-таки сказочный, дед-мельник грозит нам кулаком. Грозит, а улыбается…

Только вскоре чуть не пришел конец нашей дружбе. Честное пионерское, мы тут ни при чем. Или, правду говоря, во всем виноват я… Посмотрели мы по телевизору, как тренируются космонавты.

«Ну, чем мельница — не центрифуга?» — подумал я.

Подумал и решил проверить. Стал на перекладину крыла, уцепился руками за вторую, прильнул к парусу — и пошел.

С тех пор и начали мы готовиться в космонавты. Конечно, тайно от всех — только я, Славка, Олег да Федя.

Подпрыгнешь, уцепишься за перекладину, и крыло медленно потянет тебя в сторону, потом положит горизонтально. Затем неспеша поставит на голову и медленно, до боли в висках, вернет в первоначальное положение. Только я да Славка Дергачев делали по кругу. А остальные хлопцы — ни в какую.

И вот однажды я решил стать первым кандидатом из Осиновки в космонавты. Сделал круг, начал второй. Все шло как по маслу, и вдруг меня постигла неудача: крыло, на котором находился я, стало горизонтально. Я глянул вниз и увидел деда Кузьму. Он кричал что-то. А потом схватился за другое крыло да как толкнет его. Это чтобы мое крыло быстрее книзу пошло. Ребят у мельницы не видно — разбежались. Значит, мне за всех попадет. И я прыгнул раньше, чем крыло приблизилось к земле. Острая боль рванула за руку. Перед глазами промелькнули разноцветные круги. И — пропали…

Когда очнулся, увидел черную, в латках мучной пыли, бороду деда Кузьмы.

«Сейчас задаст трепки», — подумал я.

А он по-доброму улыбнулся и сказал:

— Пустяки… Одну косточку сорвало. С мизинца… К фельдшеру надо бы. А может, домой?

Мне, конечно, домой не хотелось. Отец — не дед Кузьма: ремня не миновать…