Игорь Востряков - Братья

Игорь Востряков

Братья

(повесть)

* * *

Эвакуатор, который должен был сопровождать Владика в детский дом, появился неожиданно. Он с минуту постоял на пороге распределителя, внимательно разглядывая стриженых мальчишек, и вдруг поманил Владика пальцем:

— Ты, что ли, Кораблев?

— А чего? — с вызовом спросил Владик.

— Ничего, а мое почтение! — подмигнул хитроватым глазом эвакуатор.

«Так вот он какой, Моёпочтение», — подумал Владик. Он немало слышал от старожилов приемника-распределителя об этом человеке. Рассказывали легенды. Будто однажды, сопровождая в спецшколу через всю Россию одного парня-ловкача, он не спал шесть суток подряд, а на седьмые, играя в шахматы с каким-то вагонным гроссмейстером, выиграл у того все партии.

И еще. Будто бы один жох все-таки сумел удрать из вагона, в котором они следовали к месту назначения. Моёпочтению понадобилось на розыски, в совершенно незнакомом городе, всего три часа. Он поймал жоха за руку, когда тот лез в чей-то карман. И будто не стал кричать на парня. Он только шепнул ему на ухо что-то такое, от чего парень стал тихим, задумчивым, увлекся в колонии чтением, досрочно освободился и теперь пишет эвакуатору благодарные письма.

А еще говорили, будто он, один раз взглянув на человека, может рассказать всю его биографию и даже всю последующую жизнь.

Договаривались до того, будто эвакуатор может внушать мысли на расстоянии, но не внушает лишь потому что ему запрещено этим заниматься…

Роста он был среднего, плотный, сильный. Лицо широкое, скуластое. А глаза — хитрющие, нагловатые и умные — невольно внушали уважение.

«Такого не проведешь», — думал Владик, дожидаясь, пока дежурный по режиму откроет дверь на лестницу.

Во дворе несколько мальчишек под наблюдением воспитателя пилили дрова. Колька Кныш, по кличке Министр, успевший за несколько дней сдружиться с Владиком, подбежал к нему и протянул на прощание замурзанную, будто коровой жеванную, сигаретку. По шкале ценностей распределителя это был поистине королевский подарок.

— Может, больше и не встренемся, Владя, — сказал Министр, шмыгая носом и отворачиваясь, — меня ведь тоже скоро распределят, а куда неизвестно.

— Не дрейфь, Коля, — сказал Владик, протягивая руку Министру. — Помнишь, как в одной песне поется: «В туманной дали не видно земли, уйдут далеко корабли…»

— Корабли-то уйдут, — покосившись на эвакуатора, вздохнул Министр.

Эвакуатор понимающе хмыкнул.

Уже за воротами распределителя Владик обернулся. Улица была пустынна, только в конце ее, у заросшего травой и кустарником старого кладбища, маячила одинокая фигура какого-то мальчишки Мрачноватое здание распределителя, с высоченным забором и скрипучей калиткой, стояло притихшее.

«Прощай, Министр», — с грустью подумал Владик.

Минут через сорок самолет приземлился на большом поле, скорее похожем на выгон для скота, чем на аэродром. На краю поля тесной кучкой стояло несколько домиков с антеннами на крышах.

— Станция Мазай, хошь не хошь, а вылезай! — засмеялся Моёпочтение и, подмигнув Владику, полез из самолета.

Они долго ждали автобуса у дощатой будки. Кругом тянулись унылые поля. В полу километре немилосердно пылила дорога, по которой изредка проносились грузовики. Возле будки Владик заметил маленького мокрого котенка. Дул не по-весеннему холодный ветер. Котенок дрожал всем телом и даже кричать не мог от холода. Он только беззвучно разевал рот и мелко-мелко, по-крысиному, тряс мокрым облезлым хвостиком. У Владика вдруг сжалось сердце. И в тот самый момент, когда пассажиры, увидев долгожданный автобус, заговорили, задвигались, хватая чемоданы и портфели, он нагнулся и сунул котенка за пазуху.

Мимо низеньких, утонувших в зарослях кустов и деревьев домишек, по тротуарам в три доски, Владик с эвакуатором вышли к широкой площади. Синий ободранный грузовичок про пылил мимо, подпрыгивая на колдобинах. Обогнув площадь, они подошли к густому парку. За деревьями белел угол двухъэтажного каменного здания.

— Сдам я тебя, Кораблев, директору и — моё почтение! — сказал эвакуатор, толкнув калитку и пропуская Владика вперед.

Две девчонки короткими метелками старательно мели дорожки. Увидев новичка в сопровождении эвакуатора, они разом перестали мести и громко крикнули: «Здрасте!» А одна из них, тоненькая и смешливая, показала Владику язык. Владик не успел ответить, так как из кустов буквально вывалилось несколько малышей.

— Здрасте! — хором закричали малыши, выстроившись в шеренгу, но, постояв и подумав, что так можно пропустить самое интересное, побежали следом.

По длинному коридору, в сопровождении целого экскорта малышей, они подошли к директорскому кабинету.

— Погодь, Кораблев, — сказал эвакуатор и скрылся за дверью.

— Эй, ты откуда? — бесцеремонно хватая Владика за рукав, спросил круглолицый мальчишка лет восьми.

— Оттуда! — холодно ответил Владик, выдергивая руку и недружелюбно оглядывая добровольных конвоиров.

— Откуда оттуда? — стараясь заглянуть в глаза, нахально спросил круглолицый.

— А тебе какое дело, шизик? — спросил Владик и легонько щелкнул его по носу.

— Зайди, Кораблев! — позвал эвакуатор, выглянув в коридор и чему-то улыбаясь.

— Сам ты шизик! — запоздало выпалил круглолицый в спину Владику.

Директором детского дома оказалась седая и довольно толстая тетка. Проводив эвакуатора до двери и попрощавшись с ним за руку, она вернулась к столу. И тут за пазухой Владика завозился котенок.

— Что там у тебя, Кораблев? — мельком взглянув на бумаги, спросила она.

— Ой! Ой! — сгибаясь пополам и хватаясь обеими руками за живот, жалобным голосом запричитал Владик. — Ой! Как ножом режет!

Тетка, иронически улыбаясь, рассматривала Владика.

— Ой! Ой! — делая зверское лицо и еще более изгибаясь, закричал Владик.

Тетка молча указала Владику на кушетку и, распахнув дверь в коридор, крикнула:

— Позовите Нину Андреевну!

Лежа на кушетке и засунув руки под плащ, Владик попытался отодрать от себя котенка, но тот словно прирос, вцепившись всеми четырьмя лапами в одежду. Уже через секунду Владик с ужасом наблюдал, как его собственный живот, вдруг подпрыгнул и как-то странно, то вспухая, то опадая стал двигаться по кругу.

— Ой, не могу! — притворным голосом причитал Владик. — Ой, помираю!

Он уже пожалел, что затеял этот глупый спектакль, но дело зашло слишком далеко, чтобы можно было остановиться.

А несчастный живот, несколько раз съехав набок, медленно пополз к подбородку.

— Мяу! — басом сказал котяра и вылез, головой вперед, прямо в руки медички.

Медичка торжественно, как флаг, вынесла котенка в коридор. Тетка взглядом указала Владику на стул.

— Садись!

Полистала бумаги, сделала какие-то пометки и вновь взглянула на Владика. Он терпеливо ждал, когда же она начнет читать мораль. Ни один воспитатель в подобном случае не удержался бы от морали. Это Владик знал точно. Но тетка молчала. Владик заерзал на стуле. Стараясь скрыть беспокойство, принял небрежную позу. Сел картинно, нога на ногу. Она, все так же никак не реагируя на это, задумчиво рассматривала его. Он повернулся, нетерпеливо мотнул головой и вдруг, вскочил, резко отбросив стул в сторону, зашелся в крике.

— Чего молчишь! Чего, зараза, молчишь? А-а-а-а-а! А-а-а-а!

Накричавшись вволю и, к своему удивлению, обнаружив, что не произвел на тетку своим коронным номером ни малейшего впечатления, Владик растерянно умолк.

— Успокоился? Ну, вот и хорошо, Будем считать, что познакомились, — удовлетворенно сказала она. — Зовут меня Мария Васильевна. Идем-ка, дружок, я тебе твою комнату покажу.

Через час после вселения Владика в комнату ее обитатели Никита Бодуля по прозвищу Кит и Аркашка Полесов, прозванный за чрезмерное пристрастие к еде Бегемотом, знали о нем почти все. И то, что он единственный наследный сын министра юстиции в Аргентине, и что мать его француженка, а сам он турецко-подданный.

— Кто, кто? — изумился Кит.

— Турецко-подданный, — невозмутимо повторил Владик, — вы что, кореша, не верите? Видать газет не читаете. А в Аргентине, к вашему сведению, государственный переворот был. Папаню, как водится, по балде мешалкой! Хорошо, что за день до переворота успел он нас с мамкой в Турцию отправить, на солнышке погреться.

— Почему в Турцию, а не в Африку? — спросил Кит. — В Африке теплее…

— Теплее-то теплее, только и там перевороты чуть ли не каждый день. А в Турции спокойно. Черное море, золотой песок. Стали мы жить на папашкиной дачке. Малюсенькая такая дачка, комнат на двести, яхты у причала стоят, автомашины у подъезда дежурят, слуги бегают. Прямо в постель мороженое подают небольшими тазиками, килограмм по пять. Житуха, кореша! — Владик даже зажмурился. — только стал я замечать, задурила моя французкая мама. Короче, влюбилась она в одного турецкого пашу. Хоть бы паша был как паша, а то ведь одна видимость. Тощий, как селедка, и злой. Хотите верьте, хотите нет, но было у этого паши одиннадцать жен. Моя мамка стала двенадцатой. Записали меня в турецкое подданство. Залопотал я по-турецки, в ихнего аллаха стал верить. За каждую провинность сечет меня паша плеткой, как любимого сына. В школу не пускает. Неграмотному, говорит, жить легче. Папашкину дачку продал за три цены какому-то толстому приятелю. Разозлился я и решил делать революцию. Угнал ночью бывшую папашину яхту и махнул в Россию через все Черное море. Только заарканили меня российские пограничники. Дуй, говорят, турчонок, до дому! А куда дуть? К тощему паша, что ли? Кое-как уговорил. Забрали меня — и отправили вместе с яхтой в приемник-распределитель!