Георгий Северцев-Полилов - Под удельною властью

Г. Т. Северцев-Полилов

Под удельною властью

I

Южная Русь отдыхала от княжеских междоусобиц…

После многочисленных битв, удач и неудач князю суздальскому, Юрию Владимировичу, удалось сесть на киевский престол и сделаться великим князем.

Враги его временно оставили в покое Киев. Великий князь мог спокойно посадить в Вышгород, где некогда сидел сам, своего любимого сына и соратника Андрея.

Тысяча сто пятьдесят пятый год начался спокойно.

Младшие князья, сыновья Юрия, были посажены им в Ростове и Суздале. Северная и Южная Русь находились под властью близких по родству между собою князей, влияние которых продолжало усиливаться.

Юрий вздохнул спокойно: надежды его осуществились, разбитые враги не скоро еще могли оправиться от нанесенного им поражения.

Далеко не так спокоен был Андрей в селе Вышгороде, отстоявшем в одиннадцати верстах от стольного города. С юных лет закаленный в боях, храбрый князь тосковал в своем вынужденном покое.

Угрюмо сидел он в опочивальне, мысли его были далеко отсюда.

Поодаль от князя, на лавке, покрытой красным сукном, сидел любимый его мечник и ближний советник, Михно. Только с ним делился Андрей своими планами и намерениями, только к его голосу прислушивался иногда.

— Заперли сокола в клетку, связали ему крылья! — угрюмо проговорил Андрей.

— Великий князь, твой родитель намерен, как слышно, передать тебе киевское княжение, когда Всевышний, призовет его к себе, — сказал мечник.

Андрей недовольно пожал плечами.

— Что мне в Киеве?! Всю жизнь придется выдерживать борьбу с Мстиславичами, Ольговичами… Да, пожалуй, и венгры постараются помочь им.

— Прав ты, княже! — эхом отозвался Михно. — Не скоро упорядишь этот край…

— А половцы?! — продолжал развивать свою мысль князь. — Любому из наших недругов помощь окажут. Плати им только…

— Что говорить!.. Народ продажный… Сегодня с тобой, а завтра против тебя… Было бы что взять… Им все равно, от кого ни получить…

— Вот ты сам видишь, каково заводить здесь порядки… Всегда держи себя начеку…

На лице сурового дружинника появилась легкая усмешка.

— Смекаю я, княже, что ты не прочь отсюда выбраться! Чернигов воевать, что ль, хочешь аль на Галич метишь?

Задумчиво взглянул на верного слугу Андрей.

— Сейчас не назову тебе, куда идти мне хочется… Сперва сам обсужу, а там и с тобой перекинусь мыслями…

— Что ж?! Твоя княжая воля… Куда идти поволишь, туда и пойдем, — недовольно пробурчал Михно, раздосадованный недоверием своего властелина.

Чуткое ухо Андрея уловило недовольство в голосе своего верного дружинника.

— Поздно, ночь на дворе… — продолжал Михно. — Спокойной ночи, господине!

— Пожди! — коротко заметил Андрей. Поднявшийся было мечник снова опустился на лавку.

— Сколько у нас дружины?

Михно стал пересчитывать по пальцам.

— До трех сотен немного недостанет…

— Поди, чай, обленились бездельем?..

— С женами сидят по домовушам… Аль красных девок у киевлян воруют…

— А коль нужда в них случайно приключится?..

— Забавы все свои сейчас же побросают… Аль дружину ты свою не знаешь, княже?

— Понаблюди, Михно! Кажись, скоро понадобятся мне они…

— В любое время, княже! Повели ударить лишь в било… Вмиг соберутся все на княжий двор в доспехах бранных.

— А кони? — нетерпеливо спросил Андрей.

— Стреноженны в лугах пасутся… За ними не станет дело.

— Зажги щепец!

Дружинник бросился исполнять приказание. Опочивальня осветилась слабым светом тонкой липовой лучины. Запахло легким дымком.

— Идти, что ль, спать? — спросил мечник.

— Теперь иди! — решительно проговорил князь. — на молитву встану. Акафист Пречистой Владычице прочту… Она укажет путь мне… Об утре свидимся!..

Михно низко поклонился князю и вышел из горницы.

Князь Андрей плотно притворил дверь, зажег от щепца тоненькую восковую свечу, потушил лучину и опустился перед аналоем на колени.

Молился он жарко, прерывая молитву земными поклонами, глубокими вздохами. Светлый месяц выкатился н небо большим шаром, заглянул в узкое слюдяное окно опочивальни, когда князь, окончив чтение акафиста, поту шил свечу и пошел на отдых.

II

Мечник был холост.

Выйдя от князя, он направился в сборную избу, где жил вместе с другими холостыми дружинниками.

Они сидели за ужином и при входе Михно поднялись с мест. В нем они чтили княжего любимца и считали за старшего.

Недовольство на князя исчезло у мечника.

— Набивайте плотнее брюхо! — шутливо обратился он к сидящим. — Не ровен час, как бы в поход не уйти…

Дружинники переглянулись.

— Во всяко время готовы сложить за князя головы! — бойко ответил один из них.

— А, это ты, Фока! Молод еще, а рвешься в битву.

— Кровь говорит… У нас в Царьграде каждый мальчишка на брань идти готов…

— Забыл я, брат, что ты из Царьграда.

— Царьградским был мой отец… Я здесь родился, на Руси… Я русский, — возразил Фока, красивый молодой дружинник с черными вьющимися волосами.

— Пусть будет так, тем лучше! — проговорил мечник и сел ужинать.

— Нацедите-ка мне, молодцы, кубок браги! — продолжал он. — Михалка, ты, поторапливайся!

Рослый дружинник, с небольшой русой бородой, зачерпнул ковшом из чана браги и подал старшему.

— Во здравие князя и ваше, друга! — громко проговорил последний и осушил чару до дна.

— И впрямь мы заутра в поход идем? — спросил Василько, небольшого роста, кряжистый парень.

Михно спохватился, что сказал лишнее.

— Я пошутил… К чему нам мыслить о походе? Аль в Вышгороде плохо живется?.. Всего вдоволь…

— Тоскливо без дела ратного, — заметил Фока. — Не землю ж нам пахать!

— Мы пахари, да только мечом… — отозвался угрюмый Глеб, поседевший в боях.

Долго еще говорили и рассуждали между собой дружинники, не переставая наполнять кубки холодным пенником и брагой.

Лучину не засветили: запрет от князя был, чтобы хмелевые люди ненароком не сожгли сборной избы.

После короткой молитвы дружинники полегли по лавкам, на полатях, кой-кто из них выбрался наружу.

Теплая майская ночь позволяла спать на земле.

Василько с Фокой лежали рядом под развесистой яблоней. Они подостлали под себя конские потники, прикрылись азямами, но сон бежал от глаз.

Молодые люди охотно пошли бы в село, но, помня строгий наказ князя не покидать на ночь сборной, боялись ослушаться.

— Ты, Фока, помнишь своего отца? — спросил Василько.

— Немного помню… Его убили, как мне шла лишь пятая весна. Рослый такой, весь почерневший от солнца был он… Воякой славным звали.

— Слыхал я, что половцы до сих пор трясутся, услыхав его имя… А мать твоя?

— Здесь, в Киеве, живет с сестрою-девушкой… Прядут и ткут, известно бабье дело… Урвусь когда, родную и сестру увижу, обниму, да и сюда, к нам, в Вышгород, обратно.

— Счастливец, Фока! А я вот сирота, родителей своих не помню. Поднял меня на поле битвы старшой наш мечник, — печально проговорил Василько.

— По облику как будто ты не здешний… Волосами светел, глаза, как небо, голубые да и телом бел… Коль хочешь, пойдем о завтра день к моим в Киев… Отпросимся у нашего старшого… Мать навестим. Авось вспомянешь и ты свою родную!

— Что ж, пойдем, братан! Я материнской ласки не помню, хоть на тебя я полюбуюсь, как мать свою ты будешь обнимать…

— Да и сестру… Аль про нее забыл? — прошептал черныш.

Тяжело вздохнул Васильке

— Счастливец ты, братан! — грустно проговорил он. — А я без роду без племени и здесь и там чужой — всем я чужой.

Молодые люди замолчали.

— Ишь звезды-то… Тухнуть собралися… Их месяц-батюшко сияньем потушил… — мечтательно промолвил Василько.

В Вышгороде послышалось пение петухов.

— Запели петлы… Спать пора… С рассветом подыматься надо. Ночь ныне коротка… — сказал Фока. — Прощай!

— Прощай, братан! — ответил Василько.

И оба юноши, плотно завернувшись в азямы, заснули.

III

Росистое утро рано всполошило спавших на дворе дружинников.

Ветром доносило из далекого Киева звуки била из Десятинной церкви.

— Что ж, братан, не раздумал идти? — спросил Фока своего товарища.

— Э, не!..

— Так я пойду в избу, поспрошаю… Коль проснулся старшой, так и тебя отпрошу.

— Ступай!..

Михно не стал задерживать товарищей, и они тотчас отправились в Киев.

Солнце только что взошло… На дороге было непыльно, жары еще не чувствовалось. Весело разговаривая, путники подошли к палисадам стольного города, прошли мимо ходившего на вышке сторожевого дружинника, зорко посматривавшего на степную дорогу, и вошли в самый город.