Андрей Дугинец - Ксанкина бригантинка

Андрей Максимович Дугинец

Ксанкина бригантинка

Часть первая

1. Бегство «марсианского радиста»

Поздний вечер. В темной комнатушке тускло блестит крохотная лампочка самодельного радиоприемника-передатчика. Над прибором, согнувшись в три погибели, сидит Валерка и обеими руками сжимает наушники.

Счастливый вечер!

Кропотливо собранный приемничек хорошо ловит позывные искусственного спутника Земли. Словно сверчок, монотонно и тревожно потрескивает он в темноте. Валерка с наслаждением слушает сигналы и мало-помалу отрешается от всего земного. Вот он уже там, на спутнике. И это он, Валерий Деревянкин, посылает сигналы всем-всем, кто остался на этой маленькой, чуть заметной с высоты Земле… Еще минута, другая, и он начинает передавать описание космических просторов, какими видит их сам…

А потом фантазия уносит его еще выше и дальше.

И вот он уже тревожно и требовательно зовет:

— Земля! Земля! Ты слышишь меня? Земля! Я Марс. Сообщаю последние данные о космическом корабле Королькова. Посадка совершена благополучно. Геологическая экспедиция на вертолете отправилась в Алмазное ущелье. Собраны первые пробы металла, неизвестного на земле.

Земля! Земля! Экспедиция просит выслать бурильную установку системы Секурова.

Земля! Алло! Алло! Я вас не слышу! Я вас не…

Дрогнула тонкая фанерная перегородка, отделявшая закуток «межпланетного радиста» от комнаты родителей. Тяжело хлопнула осевшая, перекосившаяся дверь. Валерка вздрогнул, мгновенно спустившись на бренную Землю. Насторожился. Вспыхнул желтый свет электрической лампочки, и сразу ощущение космоса исчезло, как сон от холодной струи воды.

— Сынок, это я! — послышался успокаивающий голос матери.

Валерка обрадовался, выбежал из комнатки.

— Мама, поймал! Поймал! Спутник! Хочешь послушать?

Мать сокрушенно вздохнула.

— Бросил бы ты свое радио. Отец придет, опять будет скандал. Ты уж его не зли. Пошел тебе за костюмчиком. Хотела сама. «Нет, — говорит, — сам куплю сыну костюм!» — И, горестно покачав головой, мать добавила с робкой надеждой: — Кто знает, может, и возьмется за ум.

— Мам, открой кладовку, мне нужно два гвоздика.

Из-под черного передника мать достала связку ключей и отперла несоразмерно огромный замок на небольшой фанерной дверце кладовки. Валерка взял в инструментальном ящике только два гвоздя. Мать тут же заперла дверцу.

— Есть хочешь? — спросила она, отпирая такой же старинный кованый замок на кухонном шкафчике.

Вместо ответа Валерка спросил:

— Мам, вожатая спрашивала, почему у нас столько замков, и все большие?

— А чего ей?

— Боится, что это я такой, что все от меня запираете.

— А ты бы сказал ей правду.

— Ну да! Чтоб все смеялись, говорили: отец у тебя вор, все от него прячете.

— Не вор, а пьяница! — поправила мать и горько вздохнула. — Да одно другого не лучше. Вора хоть тюрьма выправит. А этого — ни тюрьма, ни сума, ни нечистая сила!

В сенях что-то загремело, зашаркали по полу тяжелые шаги, послышалось глухое, хриплое покашливание.

Мать с сыном притихли и с ужасом смотрели на дверь.

Тяжело валясь с боку на бок, вошел отец. Кепка съехала на ухо. Синий, почти еще новый костюм в грязи, хотя дождя не было уже больше недели. Из кармана выглядывает зеленоватое горлышко бутылки.

— А-а-а, Лл-лука? Это ты Лл-лука — Длинная Рука?

В городке одно время околачивался лоботряс, который больше жил в исправительных колониях, чем дома. Звали его Лука. А за воровство прозвали Лука — Длинная Рука. Без всякой причины отец, когда бывал пьян, и Валерку называл этой презрительной кличкой. Валерку это оскорбляло. Но что он мог поделать!

— Вот, Лл-лука — Длинная Рука, я принес тебе гостинец.

И отец подал замусоленный леденец.

— А костюмчик?! — ужаснулась мать. — Неужели пропил?

Отец предупреждающе строго помахал пальцем перед глазами и вдруг запел:

Не шуми,Не шуми ты, мати,Зеле-е-еоная дубравушка…

— Дремучий пьяница ты, а не дубравушка! — стукнув его кулаком по лбу, вскричала мать. — Пропил всю получку? Где деньги? Дай хоть на хлеб!

— А-а-а, бунтовать? — сняв тяжелый широкий ремень, отец набросился на мать.

Ловким рывком Валерка выхватил ремень и, забросив его под кровать, убежал в свою комнатушку.

Отец — следом за ним. Споткнувшись о порог, он упал, запутался в антенне и с яростью сорвал ее.

— Аа-а, вон куда уплывают денежки из моего кармана! У меня другой раз опохмелиться не на что, а он — радио!

— Неправда! — запротестовал Валерка. — Я никогда не брал у тебя ни копейки.

— Что копейки! Тут червонцами пахнет!

— Я ничего не покупал. Все детали достал у ребят. Я им помогаю конструировать, а они мне — детальки.

Отец потянул еще какой-то шнур и вдруг дико заорал. С размаху он бросил приемник на пол. И вся полугодовая работа Валерки разлетелась вдребезги. Вдобавок отец еще и ударил сына кулаком по спине.

— Током из-за тебя, паршивца, убьет! — пробурчал пьяный и, шаря по стене руками, стал пробираться к своей кровати…

Мать готовила завтрак, отец еще спал, когда вбежала школьная пионервожатая.

— Добро у… тетя Ле… — Таня, когда спешила, говорила быстро, половинками слов. — Лерка еще спит?

— Пускай хоть в воскресенье отоспится.

— Ой, теть Ле! — Таня пальцем откинула с глаза мешавшую ей черную челку и нежно обняла хозяйку дома. — Повезло вашему изобретателю!

— Не очень-то! — пробормотала хозяйка, косясь на заворочавшегося в постели мужа. — Вчера опять…

Таня не дала ей досказать:

— Валера один со всей области попал на слет радиолюбителей. В Москву поедет со своим приемником.

— В Москву?.. — недоуменно повторила мать, но не сказала о том, что приемничек-то разбит.

— За счет школы! — радовалась Таня.

— Спасибо тебе, Танюша! Это, конечно, ты добилась. Ты о нем, как о родном брате, печешься, — смахнув слезу, мать кивнула: — Сама буди, обрадуется.

Вожатая ушла за перегородку, и тут же послышался ее испуганный крик.

Уронив горячую сковородку, мать бросилась к Тане.

— Доконали мальчишку! Довели! — сквозь слезы причитала вожатая, сидя на пустой койке.

— А Валерка? — спросила побелевшая мать. — Где он?

— Вот, читайте! — Таня подала хозяйке записку.

— «Мама, обо мне не беспокойся. Как только стану работать, заберу и тебя, — читала мать, медленно шевеля дрожащими губами. — Мне стыдно, что у всех отцы настоящие люди, а у меня дремучий пьяница».

Мать выронила записку:

— Это что ж он, убег? Из дому убег?

— Выжили! — сердито проговорила Таня, глядя в оконце глазами, полными слез. — Пьянкой выкурил отец непутевый!

Сонно шаря по своим карманам, вошел хозяин.

— Выгреб все до копейки, — кисло ворчал он.

— Да пропади ты пропадом! Карманы твои еще с вечера были пустые, сама проверяла. Допился — собственного ребенка выжил из дому!

Но муж ее не слушал, ушел в кладовку и оттуда хрипло кричал:

— Почему кладовка раскрыта? Где замок?

Потом его голос раздался из коридора:

— Где замок со шкафа? И дверного нет! Где замки? Все пораскрывала настежь, а что пропадет, скажешь, я пропил?!

Таня вышла из Валеркиного закутка в родительскую комнату и увидела шесть замков, сложенных пирамидкой на обеденном столе. Она догадалась, что это сделал Валерий в знак протеста.

— Вон они, ваши замки! Вешайте себе хоть на карманы! — бросила Таня и, подняв записку беглеца, ушла.

— Иди, проклятущий, ищи мальчишку или я тебя порешу! — подступила хозяйка к мужу. — Иди, пока не найдешь моего сына, не возвращайся!

Валерка спорой походкой шел по проселочной дороге вдоль опушки леса. Как увидит кого на дороге, сразу в лес. Пройдет немного по окраине сухого смешанного леса, выглянет и, если прохожий удалился, опять выходит на опушку, там веселее идти одному. Хорошо бы, конечно, подъехать на какой-нибудь машине, чтоб поскорее удалиться из своего района, где рано или поздно его начнут искать. Но в эту сторону машины ходят редко. Так что надеяться нужно только на собственные ноги. Ходить-то Валерка привык, жаль только — не взял никакой еды. Бежал он не как другие мальчишки. Другие собираются месяц-два, прячут продукты, сушат сухари, туго набивают рюкзаки всякими припасами. А Валерка не взял ничего. Он хотел, чтобы отец не имел основания даже вслед ему бросить свое любимое: «Лука — Длинная Рука». Собрал только останки своего аппаратика, разлетевшиеся по комнатушке после удара отцовского сапога. Некогда было даже рассмотреть, что уцелело, а что разбито совсем.