Татьяна Семенова - Дочь Нефертити
В пещеру вернулся Апуи.
— Буря практически стихла, мы можем снова двигаться в путь, — поведал он.
— Хорошая новость, добрая новость, — бодро откликнулся Джедхор. — Ты осмотрел окрестности?
— Да, — ответил слуга. — Врагов нигде не видно. Если они не сумели добраться до скал, то… — он развёл руками. — Вряд ли выжили в этой стихии.
— Подождём ещё немного для верности и двинемся, — сказал Джедхор.
Ребята тем временем отошли в сторону и тихо беседовали между собой. Аня была крайне взбудоражена последними словами Анхесенамон:
— Нет, вы слышали, что она нам рассказала?! Вы понимаете, что мы натворили?!
— О чём ты? — спросил Ваня. — Ну, поставила отраву в гробницу. Это не хуже, чем в огонь. Кто туда влезет в ближайшие две тысячи лет?
— Проклятие Тутанхамона… — пробормотала Аня, словно сама с собой разговаривала.
— Что? Что ты сказала? — не поняли ребята.
— Я говорю о проклятии Тутанхамона, — начала объяснять девушка. — Вы, наверно, не знаете, а я и на экскурсии слышала и потом читала об археологе Говарде Картере, который нашёл гробницу Тутанхамона. Неужели вы не слышали? Это была очень скандальная история. Те, кто первыми вошли в гробницу, вскоре умерли.
Ребята просто оцепенели.
— Очень много написано на эту тему, — продолжала Аня, — и предположений выдвигалась масса. В проклятии Тутанхамона так и сказано: кто потревожит гробницу — умрёт. Некоторые даже уверяли, что это древнее заклятие жрецов. И что особенно интересно, сами египтяне, никогда не грабили эту гробницу, она единственная осталась не тронутой до двадцатых годов прошлого века.
Ваня почесал в затылке и произнёс с известной долей гордости:
— Короче, те, кто вместе с этим Картером вскрыл гробницу, обнаружили флакон с нашими российскими отравленными духа?ми и любопытства ради открыли его?
— Скорее даже не так, — предположил Саша. — Притертая пробка — это вам не вакуумно-плотная упаковка. Весь препарат за тысячи лет давно улетучился из флакона, и вирус равномерно заполнил атмосферу внутри гробницы. Первые надышались, потом всё выветрилось.
— Но в любом случае, — подхватила Аня, — я же говорила этому Максиму, что вирус не умрёт, а будет жить своей жизнью. Вот вам и результат!
Что тут было возразить? Саша перевёл взгляд на «Фаэтон».
— Осталось пятнадцать минут, — сообщил он. — Мы хоть теперь обсудим, что будем делать там, на чердаке.
— А всё равно получится экспромт, — с печальной мудростью заметил Ваня.
— Погоди, но ты хоть представляешь, за что там цеплять нашу лестницу?
— Решим на месте, — отмахнулся Ваня. — Я не хочу сейчас об этом думать.
Ваня был крайне рассеян и смотрел только на Анхесенамон. Саша окинул его скептическим взором и повернулся к Анюте:
— А ты как считаешь?
— Ну, если взяли отсюда лестницу, значит, и крепеж к ней можно найти здесь, — проявила девушка неожиданную техническую смекалку.
— Прекрасная мысль, — согласился Саша.
Он вспомнил, как слуги пытались чинить отскочившее колесо, и обратился к Джедхору. Вскоре им принесли тяжелый медный молоток и несколько довольно острых бронзовых клиньев.
— Ну, хорошо, — по-деловому сказала Аня. — Уйдем мы через окно, оторвемся от преследователей. А дальше что?
— Знаешь, — ответил Саша, — Оболенский прав: всё равно будет экспромт. Это как перед отъездом куда-нибудь: переносишь важное дело всё ближе к последнему дню, и наконец, понимаешь, что займшься им только после возвращения. У меня так часто бывает. Вот и теперь, здесь, в Египте, мы ничего не придумаем, надо сначала вернуться…
— Ветров, — сказал Ваня, — я не хочу отсюда уезжать. Во всяком случае, через десять минут — это слишком рано.
— Ты с ума сошёл? — тихо спросил Саша.
— Нет, я уже почти понял, как перенастроить этот прибор. Не слишком сложная проблемка. Сначала мы отменяем заданное время возвращения — это вообще делается одной кнопкой…
Саша стремительно выдернул «Фаэтон» из рук Вани.
— Да не бойся ты, — сказал Ваня как-то вяло, почти сонно. — Не стану я этого делать, не согласовав с вами. Просто мне кажется, что мы в ответе за Анхесенамон. Нельзя её бросать тут, в пещере. Она такая… — он поднял руки, словно молил богов подсказать ему нужные слова. — Воздушная, нереальная, недосягаемая… и одновременно такая доверчивая, нежная, хрупкая, беззащитная… Обидеть её — грех великий. Не влюбиться в неё может только совсем бесчувственный человек. А уж если она полюбит, то это навсегда, это — абсолютная преданность, неведомая нашим современницам…
— Проснись, Оболенский! Спустись на землю, — Саша ткнул его в бок довольно резко.
Иван словно и не почувствовал, он только всё так же медленно, вяло повернул голову к Саше на пару секунд и вновь стал смотреть на Анхесенамон.
— Мы очень скоро все вместе не просто спустимся на землю, а рухнем на неё, и земля будет холодной, жесткой и грязной… Зачем же торопить события? — рассуждал он, ни кому конкретно не обращаясь. — А сейчас… Разве я не прав? Девушки нашего мира уж больно самостоятельные. Феминистки. Их даже защищать не интересно. Сами могут за себя постоять. Анхесенамон — вот идеал женщины! Её хочется оберегать, драться за неё, охранять от всех бед и напастей. Рядом с ней чувствуешь себя настоящим мужчиной. А добиться её взаимности — это высокая, трудная и во всех отношениях достойная цель…
Аня скептически улыбалась, слушая Ивана, но она лучше, чем кто-нибудь, понимала, что спорить с ним сейчас бесполезно. И даже опасно.
Запоздалая влюбленность накатила на Ваню тяжелой, удушливой волной, а он и рад был подчиниться этому безумию. Конечно, он придумал себе эту красивую и необычную любовь — даже не с первого, а со второго взгляда. Но такой уж у него был характер. Иван Оболенский — великий мастер выдавать желаемое за действительное. Ещё секунда, другая, и он, распрощавшись с друзьями, решит остаться здесь. Нет, это не будет прямым подражанием Ане, скорее подсознательным копированием её поведения в той, первой экспедиции. В тот невыносимо грустный момент прощания юный рыцарь Анри и вправду был для Анюты дороже обоих миров вместе взятых. И сейчас Ване страшно хотелось, чтобы и у него было так же. Это ещё не любовь, а лишь тоска по любви, от начала и до конца придуманная, но такая отчаянная, пронзительная, что может оказаться посильнее иного реального чувства…
Он всё-таки сказал:
— Вот возьму и останусь здесь.
— Только попробуй, — пригрозила Аня.
А Саша глянул на дисплей «Фаэтона» и скомандовал:
— Трёхминутная готовность. Давайте прощаться со всеми.
Обнявшись по очереди с Джедхором и Апуи, они попросили египтян отойти на безопасное расстояние, а сами встали плечо к плечу, как на параде, почти по стойке «смирно».
— По-моему, Анхесенамон плачет, — сказала вдруг Аня.
И действительно владычица казалась такой несчастной, такой одинокой и покинутой! Глаза её как будто умоляли: «Не покидайте меня! Мне будет так страшно без вас в чужой стране!»
— Я должен что-то сделать для неё, — решительно проговорил Ваня.
Анюта насторожилась. Саша приготовился к любым неожиданностям. А Ваня вдруг открыл свою сумку, достал оттуда ручку, выдернул лист из тетрадки и начал быстро-быстро писать.
Саша заглянул через плечо. Конечно, это были стихи.
— Она не поймёт, — тихо сказал он другу.
— Неважно, — буркнул тот, продолжая чиркать по бумаге. — Она почувствует. Думаю, больше никто и никогда не напишет ей такого.
— Ещё бы! — не удержалась Аня. — Ведь до рождения Пушкина так много веков!
— Это не Пушкин, — бросил Ваня, даже не обидевшись, ему было некогда.
Наконец, он закончил, подбежал к Анхесенамон и, протянув ей листок, встал на одно колено. Анхесенамон приняла загадочный дар чужеземца, Ваня припал губами к руке царицы и замер, словно впадая в транс.
— Назад! Быстро! — закричал Саша.
Ваня встрепенулся, но еще на мгновение задержал руку Анхесенамон в своей ладони, и лишь потом порывисто вскочил. Оказавшись рядом с ребятами, он в последний раз посмотрел в глаза царицы. Они были полны слёз. Они были прекрасны… даже сквозь пелену белого-белого тумана…
Густое молочное облако образовалось в том месте, где стояли трое чужестранцев. Потом оно стало серебристым, полупрозрачным, мерцающим, и, наконец, рассеялось полностью…
Анхесенамон стояла с тончайшим «папирусом» в руках, смотрела на непонятные знаки, и крупные слёзы катились по её бледным щекам, катились и капали на этот странный листок. Быть может, мудрецы и расшифруют эти таинственные символы, но юной владычице было понятно и без них, что здесь написано признание в любви:
Я слышу зов Отчизны дальнейИ покидаю край чужой;В час незабвенный, в час печальныйСтою я здесь перед тобой.
Мои волнующие рукиТебя желают удержать;Томленье страшное разлукиМой стон молит не прерывать.
Но здесь, увы, где неба сводыСияют в блеске голубом,Где тень олив легла на воды,Явилась ты лишь сладким сном.
Ты, как мираж, ты, как виденье,Исчезнешь в хаосе времён;Твой взор ловлю хоть на мгновенье,А в сердце слышится лишь стон.
Твоя краса, твои страданьяИсчезнут в дымке голубой.А с ними поцелуй свиданья…Но жду его, он за тобой…
Глава 56
