Коллектив авторов - Литература 7 класс. Учебник-хрестоматия для школ с углубленным изучением литературы. Часть 1
Однажды на паперти церкви св. Франсиска он увидел несколько картин, писанных неумелой рукой, и высказал, что хороший художник природу «бережет», а плохой на нее блюет. В другой день он, приняв большие предосторожности, чтобы не разбиться, подошел к книжной лавке и сказал:
– Ремесло это мне очень по вкусу, не будь в нем, однако, одной заковырки.
Книгопродавец попросил сказать, какой именно. Тот ответил:
– А вот всех тех выкрутасов, которые вы проделываете, покупая у автора права на книгу, да еще ваших издевательств над ним в случае, если он печатает книгу на свой счет, так как вместо тысячи пятисот экземпляров вы печатаете три тысячи, и когда писатель думает, что в продажу поступают его книги, на самом деле продаются чужие.
Случилось так, что в этот же самый день на площадь были выведены шесть наказанных плетьми преступников, и когда глашатай выкликнул: «Тот, кто впереди – вор!» – Видриера закричал соседям, за спинами которых стоял:
– Отойдите в сторону: ведь счет могут начать с кого-нибудь из вас!
А когда глашатай крикнул: «А этот задний…» – лиценциат сказал:
– Этот сеньор удивительно похож на «казенную часть» наших ребятишек.
Один мальчик сказал ему:
– Дружок Видриера, завтра будут сечь розгами сводника!
– Если бы ты сказал «сводницу», – ответил тот, – я мог бы подумать, что речь идет о… карете.
Стоявший поблизости носильщик ручных возков спросил:
– А про нас, сеньор лиценциат, вы ничего не скажете?
– Могу сказать только то, – ответил Видриера, – что каждому из вас известно столько грехов, что ни одному исповеднику за вами не угнаться, но в то время как исповедники хранят свое знание в тайне, вы разносите его по всем тавернам.
Эти слова были услышаны погонщиком мулов (его постоянно окружали разного рода люди), который тоже полюбопытствовал:
– Ну, про нас, сеньор Графин, вы, наверное, ни единого слова не скажете: мы – люди порядочные и государству крайне необходимые.
На это Видриера заметил:
– По хозяину и слуга честен: скажи нам, кому ты служишь, и тогда сразу обнаружится, достоин ли ты почета. Вы, проводники, самые гнусные из всех тварей, живущих на свете. Однажды, когда я не был еще стеклянным, я сделал дневной перегон на наемном муле, и он оказался таким, что я в нем насчитал не менее ста двадцати недостатков, и притом крайне опасных и гибельных для рода человеческого. Все погонщики мулов – если не головорезы, то воры, а кроме того, еще и шуты гороховые: если их хозяева (так они величают своих седоков) – люди тихие, они подстраивают им столько каверз, сколько их у нас в городе за все минувшие годы не бывало; если это иностранцы, они их грабят; если студенты – проклинают; если монахи – чертыхаются; если солдаты – то дрожат и трепещут. Эти последние, а также матросы, ямщики и возчики кладей ведут самое странное и только одним им свойственное существование: ямщики большую часть своей жизни проводят на пространстве в полтора аршина, так как вряд ли можно больше насчитать от хомута до кузова телеги; одна половина времени у них уходит на пение, другая половина – на брань, все остальные свободные минуты – на орание: «осади назад!», а если паче чаяния у них хватит досуга на то, чтобы вытащить из грязи колеса, то они охотнее прибегнут к помощи пары «проклятых дьяволов», чем к тройке мулов.
Матросы – народ безбожный и грубый; для них понятен только тот язык, которым пользуются на корабле. В хорошую погоду они прилежны, а во время шквала – лентяи; когда бывает буря, все они охотники командовать, а исполнять приказания не любят; у них один бог на свете: это – сундук и общий котел, а любимейшее их занятие – наблюдать, как укачивает пассажиров.
Возчики кладей – это существа, которые терпеть не могут простынь и кладут с собой спать только седла да сбрую; они всегда так усердствуют и так спешат, что душу свою погубят, а до перегона доедут вовремя; самой сладкой музыкой для них являются звуки ступки, приправой для всего – голод; утреня для них состоит в том, чтобы, вставши от сна, задать скоту корм, а месса – в том, чтобы ее вовсе не слушать.
Всю эту речь Видриера произнес у самого входа в лавку одного аптекаря; повернувшись к хозяину, он вдруг сказал:
– Ремесло ваше могло бы принести великую пользу, не будь вы заклятым врагом своих ламп.
– Да какой же я враг своих ламп? – спросил аптекарь.
– Дело в том, – ответил Видриера, – что, когда у вас не хватает какого-нибудь масла, вы заменяете его маслом от лампы, которая находится под рукой. А кроме того, ваше ремесло обладает еще одним свойством, способным подорвать славу самого искусного врача на свете.
В ответ на расспросы собеседника он рассказал историю про аптекаря, не имевшего смелости сознаться, что у него в лавке не было снадобий, которые прописывал доктор; вследствие этого он вместо одного средства клал какое-нибудь другое, обладавшее, по его мнению, теми же самыми свойствами и качествами; на самом же деле это было не так, и его негодная стряпня оказывала действие прямо обратное тому, которое должно было произвести правильно прописанное лекарство.
Некто спросил его, какого он мнения о врачах, и получил ответ:
– «Honora medicum propter necessitatem, et enim creavit eum altissimus. A deo enim est omnis medela, et a rege accipiet donationem. Disciplina medici exaltavit caput illius, et in conspectu magnatum collaudabitur. Altissimus de terra creavit medicinam, et vir prudens non abhorrebit illam»[44].
Так говорит Экклезиаст о медицине и хороших врачах; о плохих же следовало бы сказать совсем обратное, ибо они самые опасные люди для государства. В самом деле, судья может извратить или затянуть судопроизводство; стряпчий – поддержать из-за собственной выгоды несправедливое домогательство; купец – обобрать нас до нитки, одним словом, все лица, с коими мы по необходимости ведем свои дела, могут причинить нам известное зло, но никто не имеет права безнаказанно и со спокойным сердцем лишить нас жизни. Одни только врачи могут убивать и убивают нас, не испытывая ни страха, ни сокрушения, не обнажая при этом никакого меча, кроме меча рецепта: мало того – их преступления никогда не открываются, ибо пострадавших сию же минуту зарывают в землю!..
Помню, что, когда я был еще человеком из мяса, а не из стекла, как теперь, один лекарь получил однажды отказ от больного, который перешел лечиться к другому врачу; несколько дней спустя лекарь удосужился зайти в аптеку, куда посылал свои рецепты его соперник, и справился у аптекаря, как здоровье покинутого и не прописал ли ему новый врач какого-нибудь слабительного. Аптекарь ответил, что у него есть рецепт слабительного, которое больной должен принять на следующий день; тот попросил показать и, увидев, что в конце рецепта стояло: sumat diluculo[45], сказал: «Все, что входит в состав слабительного, я одобряю, кроме этого diluculo, которое вызывает в теле неумеренную влагу».
Все эти и другие замечания по поводу разных ремесел и занятий были причиной того, что за чудаком всегда ходили люди, не причинявшие ему особенного зла, но зато и не оставлявшие его в покое; тем не менее он едва ли сумел бы защитить себя от мальчишек без охраны приставленного к нему сторожа.
Кто-то задал вопрос: «Что нужно делать, чтобы никому не завидовать?»
Видриера сказал:
– Спать; ибо до тех пор, пока не кончится твой сон, ты будешь ничем не хуже предмета своей зависти.
Другой спросил, как бы ему поудобней подъехать к должности комиссара[46], которой он добивается уже два года. Видриера посоветовал:
– Сядь на коня, высмотри человека, исполняющего эту должность, и постарайся прокатиться с ним рядом; вот тогда ты и подъедешь к цели своих желаний.
Случилось как-то, что мимо того места, где стоял Видриера, проехал следственный судья, отправлявшийся на уголовное дело в сопровождении толпы людей и двух альгвасилов[47].
Лиценциат спросил, кто это такой. Когда ему объяснили, он сказал:
– Бьюсь об заклад, что в груди у этого судьи копошатся гадюки, в чернильнице припрятаны пистолеты, а в руках находятся молнии, заготовленные для того, дабы разнести в пух и прах все, имеющее касательство к делу. Был у меня, помнится, один друг, тоже судья, который разбирал порученное ему уголовное дело и произнес исключительно строгий приговор, на много каратов перевесивший виновность преступников. Я спросил его, зачем он вынес столь беспощадное и явно несправедливое решение. И услыхал в ответ, что он хотел облегчить апелляцию и предоставить вместе с тем членам совета полную свободу проявить свое милосердие, смягчив суровый приговор и ограничившись разумным взысканием. Я заметил ему, что было бы правильней произнести приговор таким образом, чтобы, не задавая советникам лишней работы, приобрести славу искусного и справедливого судьи.
В толпе слушателей, которые, как было сказано выше, всегда окружали безумца, находился один его знакомый, одетый в костюм ученого. Кто-то назвал его «сеньор лиценциат». Видриере было известно, что у этого человека нет даже степени бакалавра, а потому он сказал ему:
